Наследница старой башни (СИ) - Ром Полина. Страница 54

Хотя до этого даже прислуга говорила мне, что барон давно не пьет, за столом он с удовольствием и даже с какой-то жадностью выпил несколько кубков вина. Правда, не забывал плотно закусывать, но все же заметно опьянел. Я сидела и радовалась, что здесь нет обычая кричать: «Горько!». Хоть в чем-то мне повезло.

Пир все тянулся и тянулся, и все сложнее мне было удерживать хоть какое-то подобие улыбки на лице: у моего мужа начал заплетаться язык. Принесли сладкие булки, пироги, мед и варенья. Гости тоже были изрядно пьяны, и тосты становились все более грубыми и неприличными.

Отец Инкис, который сидел среди гостей, но спиртного не употреблял, начал слегка хмуриться. Я обратила внимание, что еду ему подали отдельно, без мяса. Да и к сладостям он, похоже, не притронулся. Зато рядом с ним стояла ваза с небольшими темными хлебцами, которые не трогал никто другой. Отодвинув хлебцы, святой отец, наконец, встал, гулко хлопнул в ладоши, привлекая к себе внимание, и зычным голосом произнес:

-- Прощальный кубок!

Гости, казалось, очень сильно оживились: к требованию отца Инкиса присоединились разрозненные голоса:

-- Прощальный кубок!

В дверь торжественно вплыл нарядный слуга, несущий на подносе два кубка, один побольше, другой поменьше и высокогорлый фарфоровый кувшин.

Поднос поставили на стол перед нами, и барон, встав с кресла, сказал:

-- Отец Инкис, прошу вас разлить нам вино.

Очевидно, это тоже какой-то местный обычай. Гости зааплодировали, Святой отец, чуть смущаясь, подошел к нам поближе. Вино в этот раз было особенное. Не легкое и прозрачное, а темное, почти густое, согретое с какими-то душистыми травами. Я отчетливо чувствовала запах проваренного винограда.

Кубки были наполнены, и я с неудовольствием посмотрела на свой: «Они с ума сошли. Там грамм двести вина, скорее всего крепленого. Меня сейчас развезет, как поросенка… А впрочем, может, оно и к лучшему!».

Барон уже допивал свой кубок, когда я только делала первый глоток, жалея о том, что не могу зажать нос и выпить это варево как лекарство. Гости в это время скандировали:

-- До дна! До дна! До дна!

Наконец, оба кубка были поставлены на тот же поднос, и отец Инкис, повернувшись к гостям, провозгласил:

-- Пожелаем молодым сил и здоровья.

Еще несколько минут мы выслушивали прощальный галдеж гостей, а потом барон взял меня за руку и потянул к выходу.

Вставая с кресла, я заметила, что он уже совсем пьян: лицо бледное, с каплями пота, да и взгляд блуждающий и «стеклянный». Меня и саму слегка пошатывало: доза была непривычно велика.

Из трапезной мы выйти не успели: сделав несколько неуверенных шагов, барон начал все сильнее наваливаться на меня, и я, понимая, что он напился в хлам, старалась быстрее дотянуть его до выхода, чтобы не опозориться перед гостями. До вожделенной двери оставалась буквально четыре-пять шагов, и лакей уже распахнул ее перед нами, но тут барон грузно рухнул на пол, чуть не утащив меня с собой. Тело его начало биться в конвульсиях...

Я растерянно смотрела, не понимая, что делать. Потом сообразила: нужно крикнуть прислугу и вынести пьяницу из зала, но даже этого я не успела сделать. Гости, встревоженные заминкой, начали вставать со своих мест, а изо рта Варуша пошла пена, стекая с уголка губ тонким ручейком.

Первым подбежал капитан баронской охраны, который встал на колени рядом с извивающимся телом и попытался приподнять его. Но барон был тяжел, да и тряска начинала стихать. Наконец он судорожно дернулся последний раз и замер. Капитан торопливо принялся расстегивать камзол и рывком разорвал рубаху на груди моего мужа. Приник головой, будто прислушиваясь к чему-то…

Капитан встал, сделал шаг в сторону от лежащего на полу тела и оглушающе громко провозгласил:

-- Барон Варуш фон Розер мертв!

Тишина поглотила огромную трапезную, никто не мог понять, что и как нужно делать. Тишина была прервана только шумом падения: на полу между вскочившими и замершими гостями судорожно корчился отец Инкис.

Глава 46

Тюрьма под баронским замком оказалась огромной. Теоретически я знала, что под замками всегда были подвалы и тюрьмы, а теперь вот довелось увидеть в реальности.

Темно, холодно, влажный липкий воздух, из-за которого тяжело дышится. Занятых камер слишком мало. Когда солдаты барона вели меня вниз по длинной лестнице, а потом по довольно широкому грязному коридору, сквозь решетки заменяющие двери, я увидела только четверых людей, молча сидящих в камерах без света. Только один старик подошел к решетке и, слезливо моргая от тусклых всполохов факела, молча проводил нас взглядом. По обе стороны коридора, который казался мне бесконечным, шли пустые камеры, где решетчатые двери стояли нараспашку. Путь освещал пожилой толстый тюремщик.

Моя камера отличалась от тех, что были в коридоре. Ее запирала толстенная деревянная дверь, еще и усиленная железными балками. Вверху, на уровне лица была проделана форточка, которая запиралась снаружи. Эту дверь, случись что, нужно взрывать динамитом.

В новом жилище даже присутствовало крошечное застекленное окно в мир. Узкое, прямоугольное, забранное мощными железными прутьями, да еще и находящееся ниже уровня земли. Но днем какие-то крохи света в него все же попадали. Стол и табуретка были закреплены намертво и рассчитаны на человека более крупного сложения. Угол камеры занимало чудовищно вонючее ведро-туалет.

Деревянный топчан был каким-то склизким от сырости и плесени, а от тюфяка, набитого соломой, немилосердно воняло. Еду приносили дважды в день. Как правило, это были недоеденные куски и корки черного хлеба. Таким кормили прислугу. К хлебу давали большую, примерно на пол-литра, кружку воды. Вода, слава богу, была самая обыкновенная, колодезная. Тюремщик и солдат, который его сопровождал, никогда не разговаривали со мной и на вопросы не отвечали. Молча ставили на стол еду, молча выносили ведро.

У меня было время. У меня была целая куча времени, чтобы выплакаться, чтобы подумать о том, как Элли проживет без меня в этом мире, чтобы подумать о том, что, может быть, Леста ее и не бросит, а останется где-то поблизости. У меня было очень много времени на самые грустные размышления. Тем более что спать нормально здесь было просто невозможно: по ночам по полу бегали крысы, здоровенные откормленные крысы, которых я боялась. А сам тюфяк был просто нашпигован полчищами клопов. Уже после первой ночи я чесалась, как блохастая уличная собака.

Следующей ночью я спала полусидя на столе, опираясь спиной о стену. По стене изредка ползали мокрицы, довольно мерзкие и противные. Но они, по крайне мере, не кусались. Все это: окружающая грязь, отвратительная еда, убогое существование, включая невозможность нормально лечь и выспаться, тянули из меня силы, как пылесос. Я понимала, что долго не выдержу.