Человек в западне (Сборник) - Квентин Патрик. Страница 29

Приближающийся автомобиль был самой обыкновенной машиной из Стоунвилла, направлявшейся либо в Ар-чертаун, либо вверх по этой грязной дороге, мимо его дома.

И тем не менее это уже не была просто машина. Для Джона с его чисто художественной впечатлительностью, для попрятавшихся ребятишек сила их временной уверенности изменила решительно все. И это уже было Неизвестное, Угроза, Враг.

Но тут машина выскочила из-за поворота и оказалась его собственным черным седаном, за рулем которого сидела его собственная жена.

Она сидела в машине одна, и однако же улыбалась чарующей улыбкой «для публики», которую он так великолепно знал.

Простая, искренняя, открытая улыбка, дабы все поняли, какое она простое, искреннее и откровенное создание, и только слегка опущенные уголки губ намекали на то, что эта простота не является результатом наивности, что в ней достаточно нью-йорской изворотливости и находчивости.

Он знал, что она ездила в Питсфилд в парикмахерскую. Она уехала как раз после того, как он получил корреспонденцию в местном почтовом отделении, где всем распоряжалась мать Эмили и Анжелы. И он позволил жене уехать, не обмолвившись ни словом о письме Чарли Рейнса. Надо было Дать себе несколько часов отдыха. Наблюдая за ней, будучи сам абсолютно невидимым, он ясно представлял, что скрывалось под этой раз и навсегда принятой маской: Мадам — Как ее там? — чарующей зрителя своим натурализмом и частыми вспышками «характера», которые возвышали ее над средним уровнем смазливых мещаночек.

Она вышла из салона красоты с этой самой улыбкой, шагала, красиво покачивая бедрами. А теперь, когда чарующая улыбка потеряла всякое значение, она все еще не могла с ней расстаться. Она улыбалась для себя, ибо давно уже сама превратилась в самого главного зрителя.

Неожиданно он почувствовал острую жалость, всегда приходящую в самый неподходящий момент, вызванную больше не любовью, а глубоким пониманием ее натуры.

Линда, подумал он, чувствуя, как у него болезненно сжимается сердце — бедная Линда! Иллюзия легкости, вызванная веселой игрой с детьми, исчезла. Он снова почувствовал бремя своей тяжелой ноши.

Машина исчезла в направлении к его дому. С минуту ничего не было видно, кроме ровной линии папоротниковых зарослей, сверкающих и переливающихся всеми оттенками зелени под лучами полуденного солнца. Потом раздался высокий голос Эмили, неестественно торжественный и слегка таинственный:

— Друзья-звери, бурундук, белки-летяги и лесные курочки, о, лесные жители, слушайте! Опасность миновала! Враг исчез!

Она первой выскочила из папоротника, за нею появились остальные дети: краснолицый толстяк Бак, худой, поджарый, похожий на фокстерьера Тимми, Лерой, зубы которого сверкали на бронзовом лице. Анжела Джонс, волнуясь за свой наряд, тут же принялась снимать самые малюсенькие, почти невидимые простым глазом кусочки пожухлых листьев и травы с джинсов.

Она повернулась к Эмили, ее круглая наивная мордашка была озабочена, ибо она постоянно боялась ударить лицом в грязь и в чем-то уступить своей старшей сестре.

— Что за дурацкая игра. Это вовсе не был враг, а всего лишь миссис Гамильтон. И это все знают!

— Здесь нет никакого обмана!

Эмили помотала своими длинными черными косами.

— Это был враг! Они все Враги!

Она повернулась к Джону.

— Правда, Джон? Все люди, все без исключения, Враги. Отцы, матери, жены, все.

— Конечно,— ответил Джон, сейчас уже испытывая чувство неловкости и неуместности происходящего.— Когда вы звери, они все Враги!

Какого черта он тут делает? Взрослый человек забавляется с кучкой ребятишек, как будто у него нет ёолее важных дел!

— Я — бобр! — закричал Вак Риттер.

— А я старая ондатра! — завопил Лерой.

Тимми .Мерленд, которого природа наградила пронзительным голосом, и он мог перекричать кого угодно, заявил:

— А я большой черный медведь!

Анжела Джонс, заразившись общим настроением, заплясала как безумная, размахивая руками и вытягивая вперед губы:

— А я скунс! Смотрите все, я скунс!

Джон вздохнул:

— Ладно, ребята, мне нужно идти домой.

— Нет! — дружно закричали они,— Нет!

Эмили обхватила его двумя руками за талию:

— Джон, дорогой, миленький Джон, ты же сказал, что мы пойдем вместе купаться!

— Да,—’важно заявил Тимми,— ты нам обещал.

— Ты обещал,— вторила ему Анжела,— так нечестно. Мы все слышали, как ты сказал, что пойдем -купаться.

Лерой Филлипс, страшно застенчивый по натуре, вложил свою ладошку в руку Джона:

— Пожалуйста, мистер Гамильтон.

Джон пробрался через папоротниковые заросли и спрыгнул с насыпи вниз па дорогу.

— До скорой встречи, ребята. Возможно, завтра.

— Завтра! — завопили они,— мы увидимся завтра! Смотри, ты нам обещал!

— Послушай, Вак,— донесся до него возбужденный голос Анжелы.— Я лесная курочка. Или нет, я огромный дятел, с очень большим и крепким клювом.

Джон Гамильтон зашагал к дому.

Дорога была недлинная. Леса, огромные, молчаливые, такие же первобытные, как в то время, когда в них охотились индейцы, протянулись по обе стороны дороги. Он прошел с четверть мили от деревушки Стоунвилл, поднялся на холм, пересек по мосту ручей. Теперь он был почти дома.

Жалость к Линде не проходила. Она мечтала возвратиться в Нью-Йорк. Несомненно, она начнет настаивать.

Линда всегда умела забывать то, что ей хотелось забыть...

Шагая под ласковым солнышком, готовясь к неизбежному сражению, он уже был частично побежден, потому что так и не смог ожесточить свое сердце против жены. И не только потому, что он все еще часто вспоминал ее такой, какой она была или казалась, когда он влюбился в нее. И не из-за того, что у нее никого не было, ни семьи, ни настоящих друзей, несмотря на всю ее игру в дружбу...

Дело было куда сложнее. Главное то, что она была совершенно беспомощна. Когда она грубо лгала,, хвасталась и обманывала саму себя и даже в те минуты, когда с перепоя пыталась убить его, он понимал, что она испытывает адские муки. Ей не хотелось быть тем, чем она была на самом деле. Может, она мечтала стать такой, какой, отчасти с его помощью, воспринималась окружающими: веселой, доброй, отзывчивой и любящей.

Теперь, когда его былая любовь переродилась в нечто куда более сложное, как раз ее одиночество, моральная изоляция и привязывали к ней Джона...

Он прекрасно сознавал, какими это грозит последствиями, но ничего не мог поделать. Линда была Линдой и к тому же его женой. А Джон Гамильтон не из тех людей, которые легкомысленно относятся к своим обязанностям.

По грязной дороге он добрался до поворота. Перед ним, за мостиком, посреди живописного сада с развесистыми яблонями, стоял дом, который десять месяцев тому назад казался ему символом «новой жизни».

Увидев его, он почувствовал искушение: собственно говоря, зачем вообще рассказывать Линде о письме? Почему самому не ответить Чарли Рейнсу, не ставя ее в известность? И сейчас дела идут из рук вон плохо. Но он тут же понял, что это и на самом деле искушение. Рано или поздно она узнает. Ей напишет мистер Рейнс или кто-то другой. Ну и потом уклонение от разговора было бы еще одним шагом вниз. Он твердо знал, что нужно сделать в отношении предложения Рейнса. Если он намерен сохранить самоуважение и не утратить окончательно всякую связь с женой, ему необходимо открыто выложить все карты на стол, независимо от того, как пожелает действовать Линда.

Он постарался вообразить себе предстоящую ему сценy и невольно почувствовал панический страх. Стараясь успокоить себя, он подумал о пятерке детей: Эмили, Тимми, Лерой, Вак, Анжела. Необычные его союзники, которые чисто случайно вошли в его жизнь и сделали так много, что последний год стал для него более или менее терпимым.

И снова обаяние детского общества сделало свое дело.

Он перешел через мостик, обошел вокруг дома и только тут заметил вторую машину, стоявшую возле его собственной, перед старым амбаром для сена, который он превратил в студию.