Король гор. Человек со сломанным ухом - Абу Эдмон. Страница 2

Я не знаю, кто из нас первым заговорил о разбойниках. Люди, объездившие всю Италию, обычно говорят о живописи. Посетившие Англию рассказывают о промышленности. У каждой страны есть свои особенности.

— Дорогой мой, — спросил я у бесценного незнакомца, — попадались ли вам разбойники? Правду ли говорят, что в Греции еще встречаются разбойники?

— Это более чем правда, — с серьезным видом ответил гость. — Я провел две недели в плену у Хаджи-Ставроса, прозванного Королем гор, и могу судить о бандитах на основании собственного опыта. Если у вас есть свободное время и вы не против того, чтобы выслушать длинный рассказ, тогда я готов в деталях рассказать обо всем, что со мной приключилось. То, что я вам поведаю, вы вольны использовать по своему усмотрению. Можете написать

роман, новеллу, а еще лучше (ведь это правдивая история) — отдельную главу для той своей книжки, в которой вы изложили множество любопытных фактов.

— Вы слишком добры, — ответил я. — Оба мои уха в полном вашем распоряжении. Предлагаю перейти в мой рабочий кабинет. В нем не так тепло, как в саду, зато туда проникают запахи резеды и душистого горошка.

Он охотно пошел за мной, мурлыча на ходу греческую народную песенку:

Клефт ⁴ черноглазый в долину спустился,

Клацая тихо ружьишком своим,

Грифам шепнул: «Не летайте далече,

Будет на ужин паша из Афин!»

Он устроился на диване, поджал под себя ноги, словно арабский сказочник, снял пальто, чтобы насладиться утренней свежестью, закурил трубку и приступил к рассказу о своих злоключениях. Я же уселся за свой письменный стол и стал старательно за ним записывать.

Я доверчив от рождения, а к тем, кто говорит мне комплименты, я испытываю поистине безграничное доверие. Однако любезный иностранец наговорил мне столько невероятных вещей, что несколько раз я невольно начинал подозревать, что он смеется надо мной. Но каждое слово он произносил с такой уверенностью, а взгляд его голубых глаз был исполнен такой чистоты, что искры скептицизма в моем сознании, вспыхнув, мгновенно угасали.

Он проговорил без устали до половины первого. Прерывался мой гость лишь два или три раза, чтобы раскурить свою трубку. Затягивался он с удивительной регулярностью, каждый раз выпуская одинаковые клубы дыма, словно дымовая труба паровой машины. Иногда я отрывался от записей, чтобы взглянуть на рассказчика, и всякий раз видел его спокойное улыбающееся лицо, окутанное клубами дыма и напоминающее лицо Юпитера в третьем акте «Амфитриона» ⁵.

В час дня слуга объявил, что стол для нас накрыт. Герман уселся напротив меня, и вскоре мои последние сомнения не устояли перед мощью его аппетита. Глядя на него, я подумал, что хорошее пищеварение и хороший аппетит редко сочетаются с нечистой совестью. Молодой немец был очень хорошим сотрапезником и посему не мог оказаться лгуном, а его прожорливость как бы служила залогом его честности. Эта мысль настолько меня поразила, что, угощая его клубникой, я признался, что время от времени испытывал к его словам сильное недоверие. На мое признание он ответил ангельской улыбкой.

Весь этот день я провел наедине с моим новым другом, и мне постоянно казалось, что время бежит слишком быстро. В пять часов вечера он загасил трубку, натянул пальто, пожал мне руку и стал прощаться. В ответ я сказал ему: «До свидания!»

— А вот и нет, — отозвался он, качая головой, — я уезжаю сегодня семичасовым поездом и не смею надеяться, что когда-нибудь вновь увижусь с вами.

— Оставьте мне ваш адрес. Наверное, я не откажу себе в удовольствии отправиться в путешествие и, возможно, проеду через Гамбург.

— К сожалению, я и сам не знаю, под каким небом буду ночевать в следующий раз. Германия большая и не факт, что я останусь жителем города Гамбурга.

— Однако если я опубликую вашу историю, то по крайней мере буду обязан выслать вам один экземпляр.

— Не стоит отягощать себя такой заботой. Не успеет книга выйти в свет, как ее тут же нелегально перепечатают в Лейпциге в типографии Вольфганга Герхарда, и я сразу ее прочитаю. Прощайте.

После его ухода я внимательно перечитал свои записи и обнаружил в них несколько неправдоподобных деталей, которые, однако, ничуть не противоречили тому, что я лично видел и слышал во время моего пребывания в Греции.

Тем не менее в момент сдачи рукописи в типографию меня вновь одолели сомнения: а вдруг в рассказ Германа вкрались какие-нибудь ошибки, за которые я, как издатель, буду нести ответственность! Ведь если я опубликую историю Короля гор, предварительно не представив ее на суд компетентного специалиста, то, скорее всего, подвергнусь отеческим упрекам газеты «Журналь де Деба», а, кроме того, на меня посыплются опровержения афинских газетчиков и грубые нападки со стороны «Восточного наблюдателя»¹. Этот турецкий листок как-то раз с уверенностью ясновидящего объявил, что у меня есть горб. Так стоит ли давать повод к тому, чтобы меня объявили еще и слепым?

В конце концов, преодолев замешательство, я решил снять с рукописи две копии и одну из них отослал человеку, на чье мнение вполне можно положиться. Я имею в виду знакомого мне афинского грека по имени Патриотис Псефтис, которого я попросил сообщить мне без обиняков и со всей присущей грекам искренностью обо всех ошибках, допущенных моим молодым другом. За это я пообещал опубликовать его ответ в конце книги.

Еженедельник, выходивший в Афинах на французском языке.

В ожидании его ответа я отдаю на суд публики аутентичный текст рассказа Германа. Я не изменил в нем ни единого слова и даже сохранил допущенные рассказчиком самые невероятные преувеличения. Причину моей скрупулезности легко понять: ведь если бы я решился вносить правки в рассказ молодого немца, то автоматически превратился бы в его соавтора. На этом я скромно удаляюсь и передаю слово Герману Шульцу. Сам я полностью выхожу из игры, а вам рекомендую, слушая рассказ Германа, представить себе, как он покуривает свою фарфоровую трубку и хитро поглядывает сквозь стекла золотых очков.

Глава II

ФОТИНИ

Глядя на мою старую одежду, нетрудно догадаться, что я не являюсь счастливым обладателем десяти тысяч франков годового дохода. Мой отец всю жизнь был хозяином постоялого двора, но железные дороги его разорили. В хороший год он питается черным хлебом, а если год выдастся плохой, то картофелем. К этому стоит добавить, что детей у него ровно шесть, и каждый отличается превосходным аппетитом. В тот день, когда я выиграл конкурс и получил командировку от Ботанического сада, в нашей семье был настоящий праздник. Дело в том, что мой отъезд не только позволил увеличить дневную порцию пропитания моих братьев, но и резко улучшил материальное положение всей семьи. На время командировки мне было положено жалование в размере двухсот пятидесяти франков в месяц, и кроме того, мне выдали пятьсот франков на командировочные расходы. Я стал обладателем целого со-

стояния, и с этого момента мои домочадцы начали избавляться от скверной привычки именовать меня доктором. Кто-то даже назвал меня торговцем скотом, настолько богатым я выглядел в глазах своих родственников. Мои братья страстно желали, чтобы по возвращении из Афин я был назначен университетским профессором. Однако наш отец мечтал совсем о другом: он надеялся, что из путешествия я вернусь женатым человеком. Будучи хозяином постоялого двора, он стал невольным свидетелем зарождения нескольких бурных любовных романов, и с тех пор пребывал в полной уверенности, что любовные приключения могут происходить лишь на больших проезжих дорогах. Не реже трех раз в неделю он рассказывал нам одну и ту же историю, действующими лицами которой были княгиня Ипсофф и лейтенант Рейно. Эта княгиня однажды поселилась вместе с двумя горничными и посыльным в 1-м номере нашего постоялого двора, за который она платила двадцать флоринов в день, тогда как французский лейтенант разместился в жалком 17-м номере под самой крышей и с него брали полтора флорина в день, включая плату за пропитание. Однако не прошло и месяца, как лейтенант покинул гостиницу, укатив в карете вместе с русской дамой. Спрашивается, зачем понадобилось княгине увозить в своей карете лейтенанта, если не для того, чтобы женить его на себе? Мой бедный родитель, как и положено отцу, считал меня более красивым и элегантным молодым человеком, чем лейтенант Рейно, и он нисколько не сомневался, что рано или поздно я повстречаю принцессу, которая всех нас озолотит. Если такая встреча не состоится за табльдотом, то она обязательно произойдет на железной дороге, а если и железные дороги окажутся не благосклонны к моей персоне, то остаются еще пароходы и другие транспортные средства. Вечером, накануне моего отъезда, мы распили бутылку старого рейнского вина, и так получилось, что последняя капля из бутылки упала именно в мой стакан. Мой великолепный отец даже заплакал от счастья. По его твердому убеждению, это было верным свидетельством того, что в течение года я непременно женюсь. Я всегда с уважением относился к его заблуждениям и поэтому не стал говорить, что принцессы не путешествуют третьим классом. Что же касается будущих ночлегов, то мой бюджет позволял мне рассчитывать лишь на скромные постоялые дворы, в которых принцессы обычно не селятся. В итоге я высадился в порту Пирей, так и не попытавшись закрутить в пути даже самый невинный роман.