Время Волка - Волкодав Юлия. Страница 63

А его тем временем заметили.

– Эй, ребята, да к нам же Волк пожаловал! Артист! – вдруг донеслось с дальней койки.

– Да не гони! – тут же ответил кто-то. – Это у тебя после анестезии глюки.

– Иди ты! Сам посмотри! Волк!

Лёня почувствовал себя совсем глупо. Что он стоит-то на пороге? Надо что-то делать. Он уже забыл и про костюм, который привёз с собой, и который был бы тут абсолютно неуместен, и про отсутствие аккомпанемента. Вышел на середину комнаты, судорожно вдохнул и всё-таки улыбнулся, заставил себя.

– Здравствуйте, бойцы! Вот, привёз вам привет от артистической братии!

– Правда Волк!

– Колян, да проснись ты, смотри, кто у нас в палате!

– Леонид Волк!

Лёня подождал, пока все обсудят его появление, и когда бойцы примолкли, тихо спросил:

– Что вам спеть?

Песен про войну у него в репертуаре было достаточно, но с разных сторон вдруг стали выкрикивать совершенно другие названия: «Старая любовь», «Мой дом», «Город у моря». Потом уже Лёня понял, что на войне нужно петь о мире и, когда подбирал программу концертов, намеренно ставил в них побольше лирики. И он ходил между кроватями, без всякого аккомпанемента пел то, что просили, и расписывался на каких-то огрызках, и жал руки, часто перебинтованные, и рассказывал какие-то байки, а бойцы смеялись как ненормальные. В одной палате он проторчал не меньше часа, пока Игнат не увёл его в следующую – туда уже доползли слухи, что в госпитале артист Волк, и жаждали его увидеть. Потом была третья палата, четвёртая.

Поздно вечером, перед отбоем его увели в глухую каморку, куда втиснули койку и застелили относительно чистым бельём. Медсестричка с горящими глазами, видно, тайная поклонница таланта Волка, пыталась его покормить, принесла тарелку супа, но Лёню тошнило, теперь уже не от запаха, к которому он привык, а от усталости. Он выпил стакан чая и завалился спать, но ещё долго не мог уснуть – за стенкой стонали сразу на несколько голосов, а стоило прикрыть глаза, сознание услужливо подсовывало увиденные за день картинки: искалеченные тела и мальчишеские лица с застывшими от тоски глазами.

Три недели провёл Лёня в Афганистане, побывал в ещё нескольких госпиталях, дал больше десятка концертов в различных дивизиях. И вроде бы привык и к камуфляжу, в который его переодели в первый же день, и к бронетранспортёру, на котором перемещались от одного места дислокации к другому, и к забивающейся в горло афганской всепроникающей пыли, и даже к грохоту канонады. Под обстрел, к счастью, ни разу не попал, но зарево от бомбёжки видел, и пикирующие истребители видел, и ничего внутри не дрогнуло – ну самолёт и самолёт, не страшнее всего остального. За все три недели голос ни разу не подвёл, хотя петь приходилось до изнеможения, а когда Лёня вернулся в Москву, голос пропал. Совершенно. Лёня даже говорить мог только шёпотом. Но ни к Борьке, ни к каким-либо другим врачам не пошёл. Заперся дома и несколько дней отсыпался, отмокал в ванне и просто лежал возле телевизора, смотря всё подряд, пытаясь адаптироваться ко вроде бы привычной, но так не увязывающейся с тем, что происходило в Афганистане, жизни. А потом зазвонил телефон, и его позвали на какую-то съёмку. Петь не требовалось, снимали для телевидения, с использованием фонограммы, и он поехал.

У Леонида Витальевича было много наград. Смешно сказать, больше, чем у бабушки, военного врача. Если бы он вдруг решил их все надеть, на пиджаке места бы не хватило. Почётные знаки к званиям Народного и Заслуженного, всякие памятные медали и ордена за благотворительную деятельность, громко звенящие побрякушки, годные только на то, чтобы потом, когда весь этот цирк, именуемый его жизнью, закончится, уложить на бархатные подушечки. Никогда он их не надевал и с большой иронией относился к желающим вручить ему очередную медальку. Но среди всего этого блестящего барахла была одна награда, которая лежала у него отдельно в маленькой коробочке. Единственный орден, который он считал действительно заслуженным, – орден Дружбы. Теперь его вручали по вполне мирным поводам: за вклад в развитие образования, культуры, здравоохранения и прочее. Но Волк получил его за поездки в Афганистан и всегда об этом помнил.

* * *

Из дневника Бориса Карлинского:

Случайно увидел очередное ток-шоу с Волком в качестве главного героя. Никогда не любил смотреть на Лёньку по телевизору. Он всегда казался каким-то неестественным. Причёска волосок к волоску, галстук под самое горло затянут, даже лицо как будто не Лёнькино, неживое, с килограммом штукатурки, скрывающей морщины в уголках глаз и губ. Нормальные человеческие морщины, вполне естественные в нашем возрасте. Зачем их прятать? Но у телевизионщиков свои представления о красоте, им нужны в кадре свежие молодые лица, даже если их обладатели уже глубокие дедушки и бабушки.

И то, что Лёня говорит с экрана, мне обычно не нравится. Врать по любому поводу – ещё один закон не знаю уж чего, телевидения ли, шоу-бизнеса или эстрады? Даже на безобидные вопросы, вроде «где вы собираетесь провести отпуск?», обязательно нужно соврать. Сегодня вот Лёня рассказывал, что очень любит отдыхать в Турции, в уединённом отеле на острове. С дорогой супругой, разумеется. Чушь. Турцию он терпеть не может, а отпуск по системе «всё включено» напоминает ему откармливание скотины на убой. Ему нравится ездить в Европу, он любит старые города, вроде Праги или Вены, по улочкам которых можно бродить бесконечно, заходя в сувенирные магазины, кофейни и музеи. И Натали ездит в Турцию без него. К чему это враньё на ровном месте? Многолетняя привычка отделять себя настоящего от создаваемого на сцене образа? Скрывать личное даже в мелочах? Своеобразный способ защиты от пронырливых журналистов?

А потом ведущая назвала Лёньку живым классиком отечественной эстрады, и я отчётливо заметил, как друга перекосило, несмотря на грим. Ну да, особенно приятно определение «живой», с подтекстом «всё ещё». Девушке-то лет двадцать пять, не больше, ей Волк кажется динозавром. Лёня начал махать руками и объяснять, что он старается быть современным, любит работать с молодёжью и каждый год записывает десятки новых песен, и тут я не выдержал, вырубил ящик. И задумался. А ведь правда, Лёнька, можно сказать, единственный уцелевший артист того поколения, продолжающий выступать. И на фоне современных исполнителей очень сильно выделяется и по возрасту, и по репертуару да по всему!

Удивительно как получается. БÓльшую часть коллег смыло волной перестройки, кто-то ушёл на пенсию, кто-то подался в бизнес, кто-то вообще эмигрировал. Самые сильные остались – не святая троица, постоянно конкурировавшая между собой: Волк, Кигель и Агдавлетов. Причём Лёня неизменно от обоих отставал. Кигель старше и быстро вырвался вперёд, Агдавлетов – вообще баловень судьбы, ему каким-то непостижимым образом удавалось получать лучших авторов, лучшие эфиры, лучшие поездки. У Лёньки было бесспорное преимущество: композиторский талант, он мог обеспечить сам себя репертуаром, не зависел ни от авторов, ни от аккомпаниаторов. С его редкой музыкальностью мог обходиться даже без инструмента. Сколько раз случалось, что в какой-нибудь деревне, куда заносила его гастрольная судьба, не было пианино или оно в таком состоянии, что лучше уж вообще без него. И Лёнька пел просто под хлопки зала, ногой отстукивая себе ритм.

Тем не менее Лёньке всегда казалось, что он второй или третий. Он последним из них троих получил народного, у него была ниже концертная ставка, его реже звали на «Огоньки» и «Песни года». Я много раз объяснял ему, что не нужно догонять, не нужно соревноваться – у каждого свой зритель, и чёрт с ними, с государственными подачками в виде званий и квартир, которые кому-то дают бесплатно, а кто-то вынужден строить сам. Зато у Лёньки была такая зрительская любовь, которая не снилась ни Кигелю, ни Агдавлетову. Что творили его поклонницы – это отдельная история! Помню, как-то я приехал к нему домой рано утром после ночного дежурства. Поднимаюсь по лестнице и вижу, что возле его двери целая делегация. Девчонок пять или шесть расположились на ступеньках с рюкзаками, как будто в походе, и сидят. Кто-то дремлет, привалившись к стеночке. Я едва протиснулся между барышнями, чувствуя на себе их внимательные взгляды, позвонил в дверь. Открыла Натали, они тогда уже вместе жили.