Маэстро - Волкодав Юлия. Страница 22
У ансамбля «Уруз» имелось собственное помещение в здании бывшей Товарной биржи. Старинный дом, красивый – облицованный красным камнем фасад, башенки на крыше, вытянутые окна. Но больше всего Марику понравилась обитая медными пластинами дверь с шишечками на ручке. Правда, эта дверь едва его и не пришибла, уж больно тяжелая оказалась.
В самом начале длинного коридора стоял потертый деревянный стол, за которым сидела седая женщина в очках. Она тут же поднялась Марику навстречу. Марик смутился. Сейчас рявкнет грозным голосом, как их школьный сторож, мол, куда прешь? Где у тебя сменная обувь? Что ты вообще здесь забыл? Почему не в школе? И что он ответит? Начнет лепетать про записку от Салимова, которой у него даже нет?
– Я к Ренату Ахмедовичу, – начал Марик, разом теряя всю свою решительность.
Но седая женщина вдруг приветливо закивала.
– Проходи, проходи, Маратик. Ренат Ахмедович будет очень рад тебя видеть.
Марик совсем растерялся. Кто эта тетенька? Они где-то встречались? Он ее не помнил. И не нашел ничего лучше, чем ляпнуть напрямую:
– Вы меня знаете?
– Тебя теперь весь город знает, – улыбнулась женщина. – Слушали вчера радио, слушали. Весь город говорит, что внучок Агдавлетовых вырос. В кого ты певцом-то уродился? А я твоего папу совсем молоденьким помню… Он на репетиции прибегал. Такой же смешной, как ты. Растрепанный, с нотами.
– Я не растрепанный, – насупился Марик и на всякий случай провел рукой по волосам. – Я пойду, хорошо? Где найти Рената Ахметовича?
Раньше ему очень нравилось, когда говорили про папу. И про то, как Марик на него похож. А теперь он и сам не понимал, хорошо это или плохо. Любое упоминание папы неизменно заканчивалось вопросом, станет ли Марик композитором. А теперь еще и удивлением, как же так – Агдавлетов и вдруг поет? Не сочиняет, а поет? И в кого же это?
Марик несколько раз видел «Уруз» на сцене, и Салимова представлял не иначе как во фраке, белоснежной рубашке и бордовой бабочке. Но когда он открыл нужную дверь, то увидел расхаживающего по комнате самого обычного человека: рубашка на нем была в клеточку, пиджак и вовсе висел на спинке стула. И никакой не фрак – самый обыкновенный серый пиджак. И даже стул был обыкновенный, венский, с неровными ножками – под одной из них лежала свернутая бумажка.
Расхаживал Салимов перед такими же обычными людьми, в которых Марик с трудом узнал музыкантов ансамбля. Они тоже сидели на венских стульях перед пюпитрами, держа в руках инструменты, – Марик пришел в самый разгар репетиции.
– Я же просил сыграть живо! Живо, энергично! Чтобы каждому, кто вас слушает, хотелось немедленно вскочить со своего места и выбежать к вам на сцену, спеть, станцевать, что угодно! Мы седьмой раз играем эту песню. Мне просто жалко Арно. Он посадит голос, потому что вы не понимаете, что значит «живо»! Арно, я тебя прошу, иди выпей чаю. Пусть они хоть раз сыграют правильно.
Высокого черноглазого красавца Арно Марик знал лучше всех. Солист ансамбля. Какой же он огромный вблизи! На сцене казался намного меньше.
Марик вдруг осознал, какую глупость он сделал. Да Салимов вчера просто пошутил. Ну не мог же он всерьез предложить Марику место солиста. Поставить его рядом с Арно? Взрослым дяденькой с мощным бас-баритоном. Нет, лучше уйти прямо сейчас, пока на смех не подняли.
Он уже хотел развернуться, но Салимов его заметил.
– А кто это у нас там под дверью подслушивает? Неужели Марат Алиевич собственной персоной? Иди-ка сюда, иди, юное дарование, гордость Республики.
Марик готов был сгореть от стыда. Но шаг вперед все-таки сделал.
– Я очень рад, что ты пришел, – вдруг резко посерьезнел Салимов и протянул Марику руку для пожатия. – Правда, я все-таки думал, что ты придешь после школы, а не вместо нее.
И опять у него в глазах черти пляшут. Марик совсем растерялся. Как с ним себя вести? Вот когда он шутит, а когда говорит серьезно? Еще и музыканты все как один его разглядывали. И Арно, так и не ушедший пить чай.
– Здорово, брат, ты вчера выступил! – продолжал Ренат Ахмедович. – Слушал, прямо заслушался. А почему «Под звездами балканскими», ты мне скажи? Кто это придумал? Твоя руководительница?
– Нет, я сам выбрал. – Марик собрал все мужество, чтобы голос не дрожал. – Из сборника Блантера.
– Сам?! Но почему же? Мне кажется, у Матвея Исааковича есть куда более подходящие песни для столь юного исполнителя. Например, «Песня о Щорсе». Как там? «Шел отряд по берегу, шел издалека…»
– Шел под красным знаменем командир полка! – тут же подхватил Арно.
Музыканты, словно только и ждали повода, словно знали все песни Блантера наизусть, тут же начали наигрывать.
– Подпевай! – Салимов хлопнул Марика по плечу.
Но Марик стоял столбом. Не знал он «Песню о Щорсе». Да и не нравилась она ему.
– Ну давай другую. Скажем: «Солнце скрылось за горою, затуманились речные перекаты…»
Ансамбль снова подхватил. Марик продолжал молчать. Салимов жестом оборвал песню на середине куплета. Он выглядел озадаченным.
– Тоже не нравится? Странно, обычно именно эти песни дети с удовольствием поют.
– Не нравится, – кивнул Марик.
– Почему? – Брови Салимова поползли вверх, видимо, от откровенности Марата.
– Потому что понятно все. Ну шел Щорс под знаменем, красный командир. Шел себе и шел. И советские солдаты за речными перекатами шли себе и шли. О чем тут петь? Почему они все куда-то идут? Зачем?
– То есть как «зачем»? Ну хорошо, а про что, по-твоему, «Звезды балканские»?
– Не знаю, – пожал плечами Марик. – Они про всё сразу. Про целый мир.
– Очень интересная теория. – Кажется, Салимов не знал, что сказать, поэтому быстро сменил тему: – Ну хорошо, Марат Алиевич, ты ведь сюда пришел не о песнях Блантера рассуждать, верно? Спой нам что-нибудь на свой вкус. Ребята тебе подыграют.
Марик растерялся. То есть прослушивание уже началось? Он так привык в школе к отчетным концертам, к отборам перед всякими конкурсами – в торжественной, даже пафосной, обстановке, с комиссией, в полной тишине, с трясущимися бантами на головах девчонок, с холодеющими пальцами. А тут вот запросто, поговорили по-дружески и вдруг «спой»! Но ясно же, что Салимов не для собственного удовольствия просит. И он, дурак, даже не готовился. Песню не выбрал, ноты не взял. О чем он вообще думал? Ни о чем! Рванул при первой возможности доказывать, что он взрослый. Что бабушка и дедушка больше не могут за него решать.
И какую песню назвать, чтобы музыканты подыграли? А впрочем, зачем ему музыканты?
– Я сам, можно? – Марик кивнул на рояль.
– Ох, ну конечно, Первая музыкальная школа! – усмехнулся Ренат Ахмедович. – Ну давай, сыграй. Гоги, освободи мальчику место! Сходи покури!
– Я бросил, – хохотнул усатый Гоги. – Нет, я хочу послушать!
Марик сел за рояль. Неаполитанскую песню с пластинки он уже не раз пробовал играть. Так что подбирать ничего не потребовалось. Он с силой нажал на педаль, чтоб погромче звучало, и запел:
– Marì, dint’o silenzio, silenzio cantatore! [1]
Из всей песни он понимал только, что речь идет о некоей Мари, которая просит (наверное!) певца замолчать. На конверте от пластинки не было перевода всей песни, только название перевели. А итальянского Марик, конечно же, не знал. И произносил слова наверняка с ошибками. Но какая разница? Зато музыка была невероятно красивая, а голосу было, где показать все свои краски и обертоны. Это не про Щорса тарабанить.
Он допел до конца, совсем позабыв и про Салимова, и про остальных музыкантов, которые слушали его очень внимательно. И только когда отзвучал последний аккорд, Марик очнулся. Вспомнил, зачем он здесь. Все молчали.
– Браво! – Салимов несколько раз хлопнул в ладоши. – Браво, молодой человек. Репертуар у тебя, конечно, поразительный. И не скажу, чтобы современный. Но это не важно. Марат Алиевич, я сказал это вчера твоей учительнице и повторю сегодня. У тебя абсолютно зрелый, сочный, великолепный баритон. И я не знаю, друг, как ты это делаешь, но твое пение завораживает. А такое редко случается, уж поверь мне.