Страницы незримых поединков - Логунов Виктор Александрович. Страница 33

Не понравилось, ох как не понравилось опытному чекисту такое громогласное обращение на улице. Тем более, что рядом с Павлом стоял незнакомый мужчина средних лет, в потертом сером демисезонном пальто и сравнительно новой коричневой шапке-ушанке. Держался он, пожалуй, скованно, но с достоинством.

— В следующий раз рупор возьми, когда со мной поздороваться захочешь! — Полухин отвернулся и быстрым шагом пошел прочь, унося в памяти широкую и глуповатую улыбку Павла.

Переговорив с добрым десятком людей и исколесив изрядную часть территории комбината, Полухин пошел в свой небольшой кабинет, расположенный в укромном уголке одного из цехов.

К вечеру он, как обычно, решил мысленно обобщить итоги дня. Вычленить главное изо всех и обстоятельных, и беглых разговоров, припомнить не только смысл услышанного, но и интонацию, выражение лиц и связать все это в единое целое. Эти крупинки информации из разных источников, соединяясь в его мозгу в единое целое, позволяли Полухину быть в курсе почти всех событий, порой даже незначительных. И не раз удивлял он руководство свое и комбината широким спектром понимания проблем и общей осведомленностью по самым разным вопросам.

В последнее время он ощущал какую-то внутреннюю тревогу, словно находился накануне события, которого еще не знал. Только интуиция, и ничего больше. Впрочем, и это немало…

— Разрешите? — голос вошедшего прервал его размышления.

Полухин поднял голову.

— Павел?! — не скрывая удивления, произнес он. — Заходи, казак. На пару ласковых…

— Здравствуйте!

— Вот тебе и раз! Да мы же сегодня виделись. Иль забыл? Лучше скажи, зачем из меня пугало делаешь?

— Ну-у, Василий Петрович! Нашли на что обидеться! Да вас ведь на комбинате знают. Или в лицо, или понаслышке.

— Садись-ка, «понаслышке», — передразнил его Полухин. — А ты, однако, обнаглел, паря. Если честно, я от тебя этого не ожидал. Не по-мужски это, Павел.

— Если вы это про улицу, Василий Петрович, так это я нарочно так.

— Мальчишка! Я же не артист, чтобы рекламировали и привлекали ко мне внимание каждого встречного-поперечного. Кстати, кто это с тобой по лужам шлепал?

— Не он со мной, а я с ним. Я, может, потому и окликнул вас, чтобы вы на него посмотрели, а не на меня.

— Вот как! — посерьезнел Полухин. И сердце его неожиданно гулко ударило в груди. Он испытующе посмотрел на Павла, затем на дверь.

— Не бойтесь, Василий Петрович, никто не видел, как я к вам просочился. Используя ваш опыт и умение…

— Ну! И кто же был рядом с тобой? — перебивая его, равнодушным тоном спросил Полухин. — И зачем это мне надо было на него смотреть?

— А хотя бы затем, что он вас хорошо знает, а вы его — нет. Ну и… меня он тоже знает, как и то, что вы мне «полоскали мозги» в недавнем прошлом.

— Это уже интересней. Продолжай, коли начал. — Полухин посмотрел Павлу в глаза. — А ты не мог нас познакомить несколько другим способом?

— Во-во. И он так же меня спросил. И тоже соответствующее внушение сделал.

— Серьезно говорить будем?

— Серьезно, Василий Петрович, — парень посмотрел на Полухина и не отвел глаз, когда их взгляды встретились…

Уже к полуночи Полухин нашел начальника горотдела НКВД и пересказал разговор с Павлом, суть которого вкратце сводилась к следующему.

Около месяца назад Павла встретил его старый знакомый Григорий Просо, тоже работник комбината. Когда-то раньше у них были общие делишки. Кое-что доставали, продавали. Деньги, как правило, пускали на пропой. Затем каждый осел в своей компании, и где-то до полугода они не встречались. И вдруг Просо снова объявляет Павла своим лучшим другом, чуть ли не в любви ему объясняется. Жаден Просо до выпивки, а здесь щедро делится за просто так. Настроением парня очень интересуется. Дружков Павла знает наперечет. А дружки, прямо сказать, разные. Есть и с грешком.

Сначала Павлу, как он сказал, невдомек было, зачем это Просо его так старательно обхаживает. Думал, что компаньона по выпивке ищет. Только встречи не прекращались, и Павла любопытство заело. Просо как работник характеризуется, мягко говоря, никудышным. По натуре трусоват, ненадежен. При случае продаст и дорого не возьмет. Но становится наглым, когда находит очередного покровителя или покровителей, без которых он не живет и жить не может — своего ума не нажил, как говорит Павел. Сам Павел — парень с головой, работу любит, чувство рабочей гордости имеет. Да и совесть, если отбросить мальчишество, чиста. К тому же Павел терпеть не может трусов и подхалимов, чьи интересы не выходят за рамки мелкого рвачества, недовольного брюзжания да пересказывания скабрезных анекдотов. Именно к такому типу людей он относит Просо.

Так что их отношения не назовешь приятельскими. Разные люди, хоть и пересеклись их судьбы случайно в прошлом. Павла как раз и насторожило то обстоятельство, что Просо чуть ли не идеалом дружбы называл их прежние отношения и с разговора на любую тему к этому возвращался. Павел стыдится прошлого, а Просо его идеализирует, даже героизирует — мол, только те и есть настоящие люди, кто не боится противопоставить себя власти, а если нужно, то и всему миру. И если, говорит, Павел готов рискнуть, он, Просо, по старой дружбе может познакомить его с одним человеком. Тот хорошо заплатит.

— За что заплатит? — перебил Полухина полковник.

— За риск.

— Риск бывает разного сорта, — задумчиво произнес полковник. — Кстати, заплатит или заплатят?

— Заплатит.

— Павел, — продолжал Полухин, — почувствовав, куда клонит Просо, чуть ему по шее не дал. Да сдержался. Знает он Просо, тот с чужого голоса «поет». Сам хотел все разузнать и вывести этого субъекта на чистую воду. Поддакивал ему, где надо и не надо. Просо, в свою очередь, подумал, видимо, что обработал парня.

А сегодня… Сегодня Павла завербовали, если так можно выразиться. В качестве кого и куда он и сам не знает. В роли вербовщика выступал некий Николай Иванович, как он представился. Павел видел его впервые, где он работает, ему неизвестно. Но тот хорошо осведомлен о Павле и его дружках, похоже, что со слов Просо. Павел дурачился, торговался даже, спрашивал, что он получит за свое согласие. «Вербовщик» пообещал всерьез хорошую плату, о чем просил пока поверить ему на слово. Ничего конкретного при этом Николай Иванович ему вроде бы не сказал, все больше намеками на будущее оперировал. Но держался уверенно. Намекнул, что у него везде свои люди, и, если что, Павлу придется туго.

Здесь Павел и понял, что шутки кончились. Растерялся. Затем допустил большую ошибку — увидев меня на улице, окликнул, да еще так неудачно. Хотел мое внимание к этому Николаю Ивановичу привлечь, влип по-крупному. Сразу после этого Николай Иванович ему сделал серьезное внушение — у них, мол, так не делается. И как тот ни пытался объяснить свою выходку бесшабашностью, похоже, ему не поверил. Расстались они сразу после нашей встречи, и незнакомец пошел на выход с территории комбината, запретив Павлу сопровождать его дальше.

Полковник слушал молча, и только легкое постукивание торцом карандаша по столу — его давняя привычка — показывало, что он внимателен.

— Все? Что думаешь по этому поводу, Василий Петрович?

— Похоже, враг действует. Диверсант? Или даже резидент?

— Не спеши с выводами, капитан. Парню веришь?

— Верю.

Полковник помолчал.

— Диверсант? Резидент? Что-то маловероятно. Сегодня не сорок второй год. А ведь лавливали и таких. Помнишь, Петрович, заброс целой группы этих головорезов под Гурьевом? Ты же участвовал в их ликвидации. Не твой ли это недобитый «крестник» у нас объявился?

— Из тех ни один не ушел, товарищ полковник. Здесь что-то другое. Думаю, кто-то из осевших в городе действует. Не чужак, не пришлый недавно. Скорее всего, еще до войны засел. И людей уже наших знает, изучает исподволь. Возможно, рассчитывает действовать чужими руками, чтобы самому остаться в стороне. Сдается мне еще, что Николай Иванович — не то лицо, о котором Просо намекал Павлу.