Цирк "Гладиатор" - Порфирьев Борис Александрович. Страница 21

Так было четыре дня. На пятый после привычно–равнодушного призыва Пытли к сцене подошёл здоровенный детина в белой косоворотке, расшитой васильками, и заявил, что он принимает вызов.

Пытля отвернулся в сторону, словно не видел парня, и, торопливо застёгивая тунику бронзовой брошкой, изображающей львиную морду, пошёл с помоста.

Парень в рубашке с васильками повторил свои слова. Но тапёрша забарабанила по клавишам изо всех сил, стараясь их заглушить.

Кто–то из публики запустил в Пытлю огрызком яблока:

— Сдрейфил! Фюить!

Пытля обернулся. И тогда в наступившей тишине на весь зал раздался дребезжащий голосок щупленького старичка:

— Ты герой, видать! Против овец молодец, а против молодца — сам овца!.. Хвати тя за холку!

— Братцы! — закричал кто–то радостно. — Да ведь это Никита Сарафанников!

— Действительно — Никита! — обрадовались в другом конце зрительного зала.

Пытля угрюмо посмотрел на возбуждённый народ.

— Давай, давай, не трусь! — подбодрил его кто–то.

— Не трусь, не трусь, сейчас тебя наш Никита разделает, как бог черепаху!

— Под орех!

Из–за экрана выглянуло испуганное лицо с взлохмаченными волосами, взглядом поманило Пытлю. Тот, насупившись, подвинулся на шаг, затем перевёл взгляд на Никиту, показал глазами за кулисы (дескать, иди, раздевайся) и спустил с плеч шёлковую тунику. Ждал.

Когда Никита вышел на помост, Феофилактыч азартно ударил себя по коленке и с самозабвением воскликнул:

— Ие–ех, Никитушка! Знай наших! Кашу слопал — чашку об пол!

Из–за кулис появился лохматый человек, протянул борцам по поясу с ручками. Его щуплая фигурка бестолково суетилась вокруг Никиты и Пытли; он помогал им надеть пояса, отскакивал. в сторону, снова подбегал.

Борцы встали друг против друга, взялись за специальные ручки, пришитые к поясам, упёрлись — плечо в плечо.

Никита приподнял Пытлю, да так резко, что ручки не выдержали огромного веса, оборвались. Пытля грохнулся на дощатый помост, прикрытый пыльным ковриком.

Лохматый был уже тут как тут. Подняв руки противников, вытягиваясь на цыпочки, прокричал, стараясь заглушить шум:

— Ввиду колоссальной силы вятского богатыря Никиты Сарафанникова не выдержал реквизит. Борьба переносится на завтра перед вечерними сеансами!

Не выпуская Никитиной руки, он пошёл с ним за кулисы, оставив Пытлю одного натягивать свою греческую тунику.

Верзилин бросил на ходу Феофилактычу: «Сиди», поднялся с места, прошёл по проходу, перескочил через ступеньки и скрылся за экраном.

Он угадал, в чём дело, и, кланяясь хозяину синематографа, сказал:

— Хорошо, мы согласны на ангажемент. Каковы ваши условия?

Бегая глазками, Румянцев ответил не задумываясь:

— Двадцать пять процентов от сбора. Выступление перед двумя сеансами.

— Это слишком дёшево.

— Кабы боролись вы, я бы дал больше. У Никиты же имени нет.

— Положим, моего имени вы не знаете, — сухо оборвал его Верзилин. — А в Никитиной популярности вы убедились сейчас. Афиши же вам сделают огромный сбор.

— Имя Верзилина известно всем любителям борьбы… А если бы я не был уверен в популярности Никиты, я бы не ангажировал его, — ответил Румянцев, прислушиваясь к шуму в зале.

— Ладно, мы согласны. А сейчас скажите мне: ручки были подпороты?

— Конечно. Я подпорол их на ходу, да хватил через край. Я рассчитывал, что борцы успеют повозиться… Только не говорите об этом Пытле. Мне придётся урезать его гонорар–ввиду малой популярности.

Попрощавшись с Румянцевым, они вышли на улицу.

Солнце скрылось за каменными домами, и лишь последний его луч упёрся в пышные облака, окрасив их в багряный цвет. Дул ветер. С криком кружились галки над высокой трубой электростанции.

Прислонившись спиной к деревянным перилам, Верзилин сказал Никите:

— Придётся ждать Феофилактыча.

Но ждать не пришлось — он явился сам, вспотевший, раскрасневшийся. Приглаживая редкие седые волосы, прикрывая ими лысину, горячо сообщил:

— Разговоры одни в зале — о Никите. Картина идёт, а никто не смотрит. Всё Никита да Никита… Ты вникай, парень, прислушивайся. Я, конешно, извиняюсь, но напрямки должон сказать, что это в некоторой степени любопытно, и ухватиться ты должен за любезное предложение дорогого нашего Ефима Николаевича… И как отец, благословляю тебя — поезжай… в Петербург — достигнешь там степени… превзойдёшь всех борцов, — и он неожиданно всхлипнул. Потом полез целоваться с племянником и

Верзилиным.

А минутой позже, глядя ещё слезящимися глазами на кровавое облако, вздохнул:

— Эх, завтра дожж будет…

Дождь пошёл с утра. А днём на сырых заборах появились афиши: «Синематограф «Колизей». Перед двумя вечерними сеансами борьба до победы между польским борцом Яном Пытлей и вятским богатырём Никитой Сарафанниковым».

Дождь не переставал ни на минуту. Несмотря на это, синематограф был битком набит. Промокшие люди стояли вдоль стен и даже в проходах.

Любуясь обуглившимся от солнца стройным Никитиным телом, по которому можно было изучать анатомию, Верзилин подумал, что полтора десятка таких сеансов здорово поправят их финансовые дела.

Борцы взялись за ручки поясов. Мышцы на спине Никиты обозначились резко, отчётливо, как на гипсовом муляже, что был выставлен в магазине учебных пособий, и под шум и свист публики огромный Пытля оказался в воздухе. Никита повернул его над головой, держа на вытянутых руках, и резко швырнул на ковёр.

— Эх, коза с волком тягалась — одна шкура осталась! — воскликнул Макар Феофилактыч. — Сбубетенькал, мил человек! Хвати тя за холку!

Последние его слова покрыл шум и свист.

— Никита! Ай да Никита! Знай наших!

Потирая ушибленную спину, Пытля с угрюмой ненавистью посмотрел в зал.

— Давай, давай — шлёпай отдыхать! — крикнул ему кто–то. — На следующем сеансе опять так же будет!

Пытля не пошёл в кабинет к Румянцеву, остался за кулисами.

Зато Макар Феофилактыч чувствовал себя как дома. Безбожно дымя вонючей козьей ножкой, он рассказывал хозяину синематографа легенды о Никитиной силе. Румянцев слушал, всплёскивал руками, отмахивался от дыма, кашлял, подбегал подышать свежим воздухом к форточке.

Потом, ударив себя по лбу, схватил Никиту за руку — потащил показывать новый пояс.

Верзилин усмехнулся, сообразив: «Переманить решил парня», но был спокоен, знал, что бесполезно.

Когда кончился первый сеанс, народ не расходился. Стоило больших трудов выпроводить всех из зала. Перед вторым сеансом желающих посмотреть на Никиту собралось ещё больше. Румянцев довольно потирал руки.

Стоя в полумраке, за экраном, Никита прошептал Верзилину на ухо:

— Дурак, предлагал бросить вас. Обещал возить по городам.

Верзилин молча сжал его локоть.

Мимо прошёл ссутулившийся, тяжёлый Пытля, угрюмо покосился на них.

Зал бесновался.

Никита спокойно переглянулся с Верзилиным, подмигнул Феофилактычу…

Борцы стали в стойку, взялись за ручки поясов. Напрягшись, начали ходить по сцене, пригнувшись.

И вдруг Пытля вырвал свои руки и толкнул Никиту в грудь. Не ожидавший этого парень полетел со сцены — прямо на людей, сидящих в первом ряду. Раздался женский вопль. Все вскочили с мест. Несколько человек приподняли Никиту, лицо его было окровавлено.

Отстраняя людей, прихрамывая, он поднялся по ступенькам и, придерживаясь за Верзилина, прошёл за кулисы.

Разбойничий свист рассёк воздух.

— Ага! Запрешшонные приёмы? Бей его!

— Ты на нашего Никиту?!

— Чего жалеть?! Бей!

Трое ежовских парней ворвались за экран.

— Никитка, да мы сейчас его… — за пазухами у них холодно поблёскивали ножи. — Да чтоб нашего Никиту — да ни в жизнь в обиду не дадим!

— Да что вы, братцы, — проговорил растроганный Никита. — Да не надо, — он загородил им дорогу, прихрамывая, начал теснить их к выходу.

— Знаем мы тебя — святой, никого пальцем не тронешь… Разве ж это дело?

— Да, братцы, право слово, не надо… Ну, говорю вам, не надо, — он всё подталкивал их к проходу между экраном и колонной.