Девушка с картины (ЛП) - Баррет Кэрри. Страница 11

— Не совсем. Мне нужно кое-что проверить. Могу взять мальчиков с собой, но, если вы не против побыть у нас еще, у меня получится быстрее.

— Конечно, идите, — не задумываясь, ответила женщина. — Мы с ребятами отлично проводим время.

Порадовавшись, что хотя бы на время перестала думать об отце и переезде, я зашагала по переулку в сторону деревенской церкви. Побывать внутри мне еще не приходилось, но архитектура восхищала каждый раз, когда я проходила мимо. Это была великолепная нормандская церковь со старинными могилами и квадратной колокольней. Тяжелая деревянная дверь была открыта. По счастливой случайности мне встретился приходской священник, прикреплявший к доске объявления для прихожан.

Он улыбнулся:

— Приветствую вас.

Я представилась и объяснила причину своего появления. Священник, намного моложе, чем я ожидала, попросил называть его Рич и проводил меня в боковой кабинет, где велись приходские дела.

— Увлекательное занятие, — поделился мужчина. — Иногда смотрю наугад на кого-нибудь, а затем отслеживаю его древо, чтобы посмотреть, чего достигла семья. Ведь многие здесь живут на протяжении поколений.

Рич выбрал для меня книги, и я устроилась с ними за столом. Поиск не был таким же легким, как в интернете, но я достаточно быстро обнаружила запись о крещении маленькой Вайолет в тысяча восемьсот тридцать седьмом году. В тысяча восемьсот сорок втором году, судя по записям, ее мать Гарриет умерла от «родовой лихорадки».

Значит, не убийство. Я была несколько разочарованна тем, что обошлось без тайн.

— Нашли, что искали? — поинтересовался Рич, заглянув мне через плечо.

— Нашла. Но женщину не убивали. Она умерла при родах.

— Ребенок тоже умер. — Священник указал на строчку под именем Гарриет. — Посмотрите — мальчик.

— Фредерик Харгривз, — прочитала я вслух. — Возраст: два дня.

Мой голос дрогнул.

— О, тогда Вайолет было пять.

— Вайолет? — переспросил Рич.

— Дочери. Девочке было пять лет, когда умерла Гарриет. Мне тоже было пять, когда ушла мама. — Я замолчала. — И я тоже потеряла младшего брата.

Священник положил руку на мое плечо.

— Мне очень жаль. Вы сказали, что пишите романы?

Я кивнула, не отрывая глаз от бумаг.

— Может, эта история поможет вам разобраться в себе, — сказал он.

— Может. Очень может быть.

Я поблагодарила Рича и пообещала вернуться для дальнейших поисков данных о семье Харгривз. Голова была занята мыслями о неизвестной девушке Вайолет, которая, как и я потеряла мать, и о бедной Гарриет.

Едва успев поздороваться с мальчиками и Маргарет, я услышала, как хлопнула входная дверь. Бен вошел в сад, обнимая пушистый комочек. Я наблюдала, как он аккуратно опустил что-то на траву перед детьми. Живот сдавило от волнения.

— Осторожно, — предупредил он прыгающего рядом Оскара. — Это малыш.

— Мамочка! — прокричал, почти рыча от возбуждения, Оскар. — Мамочка! Это щенок! Смотри!

Я обменялась взглядом с Маргарет.

— Похоже, вопрос о вашем месте жительства решен окончательно, — с улыбкой произнесла женщина.

— Похоже на то, — кивнула я.

Глава 12

1855

Вайолет

Убежав от мистера Форреста, я вернулась домой через кухню и сразу прошла прямиком на чердак. Не хотелось видеть отца ни спящим, ни бодрствующим. Мне тяжело было смотреть в окно на скалы, где совсем недавно так грубо повела себя с молодым человеком, отвергнув его доброту. Я упала на стул и стянула шляпу. Щеки вновь залились краской. Как ему удалось прочитать мои мысли? Понять, что я в ловушке и нуждаюсь в его помощи? Мне повезло: отец не горел желанием выдать меня замуж первому встречному, проявившему интерес. Но недавно он завел разговор о человеке по имени Джон Уоллес, который работал с ним над одним из проектов, подчеркнув, что молодой человек умен, организован, умеет обращаться с деньгами. Я знала, именно эти качества восхищали отца. Качества, которые, по его мнению, необходимы хорошему мужу.

До сих пор мне удавалось избежать встреч с мистером Уоллесом. Но отец пригласил его в Сассекс. «Вот и все», — в отчаянии подумала я.

Я знала, что должна поговорить с папой, поведать ему о своих чувствах, о своем желании писать картины, рассказать о том, что мистер Форрест, кажется, воспринимает мое увлечение всерьез и готов показать мои работы в Лондоне. Я понимала: у меня вряд ли что получится без отцовского одобрения. Но мысль о предстоящем разговоре наводила страх.

В целом, с самого начала отец поддерживал мою любовь к искусству. Многие девушки, как и я, брали уроки рисования. Меня обучала женщина из деревни с волосами мышиного цвета, которая серьезно относилась к технической стороне рисунка. Она отправляла меня на пляж собирать ракушки, перья, ветки, а потом заставляла их рисовать снова и снова и только углем. Никакого цвета!

Несмотря на однообразие занятий, они мне нравились. Нравились больше, чем уроки с пожилыми гувернантками, скучно бубнящими о королях и королевах и заставляющих учить стихи. О, лишь вспомню старую миссис Прингл и ее рассказы о Реформации, так сразу хочется уснуть, свернувшись клубочком. Но на уроках рисования я становилась собой.

Покончив с занятиями, я закрывалась в спальне, чтобы рисовать. Делала наброски своих частей тела: ног или рук. Смотрелась в зеркало и срисовывала лицо, вновь и вновь пытаясь правильно изобразить волосы.

Как-то раз я набросала портрет отца, и он с восторгом отметил, как точно я поймала выражение его лица. С гордостью погладил меня по голове. Мы часто посещали Королевскую академию, где я, потеряв дар речи, молча любовалась картинами, а он лишь посмеивался. Но по мере моего взросления, отцовская снисходительность к увлечению дочери ослабевала.

— Больше никаких разговоров о живописи, Вайолет! — говорил он при попытках завязать разговор. — Не пристало девушке заниматься только этим. Расширяй свои знания. Арифметика только улучшится, если потратишь хотя бы половину того времени, что уделяешь рисованию.

Он будет ругаться, если увидит меня с бумагой и карандашом, и непременно откажет, если я захочу съездить в Королевскую академию. Поэтому я уходила рисовать в спальню. И только если отец уезжал из дома, перемещалась в гостиную, где освещение ложилось лучше.

До встречи с Эдвином о моих занятиях знали только Мэйбел, наша домработница и Филипс, отвечавший за дом и сад. Мэйбел, удивляясь, мельком бросала взгляды на мои рисунки.

— О, посмотри, глаза отца здесь просто идеальные, — сказала она однажды, когда я показала скетч. — Ну, разве ты не умница? А теперь иди и не мешай мне убираться.

Филипс проявлял бо́льший интерес. Задавал вопросы, указывал на недостатки и достоинства. Я жаловалась на недостаток света в спальне, выражала желание иметь собственный уголок для работы. Однажды, когда отец был в Манчестере, парнишка повел меня по шаткой лестнице на чердак, где хранилась старая мебель, сундуки и постельное белье.

— Смотри. — Он отступил в сторону, приглашая меня войти.

Я остановилась в немом изумлении. Филипс вынес весь хлам во флигель сада, как выяснилось позже, вычистил деревянный пол и покрыл темперой стены. Потрепанный шезлонг стоял в углу, а рядом чаша с кувшином. («Кто ж знал, что тут можно найти?», — с добродушной улыбкой объяснил Филипс),

— Мне показалось, что место идеально, — продолжил юноша. — Здесь солнечно, видишь?

Благодарность и радость переполняли меня. Теперь я действительно смогу работать.

С тех пор прошло почти два года. Отец не знал про студию. Я не то, чтобы врала ему, просто не упоминала об этом. Да и он не проявлял интереса к чердаку, видимо полагая, что там до сих пор склад старых вещей. Филипс продолжал помогать мне. Починил лестницу, чтобы я, не боясь упасть, бегала вверх-вниз, купил по моей просьбе краски и кисти в Брайтоне. К тому же охотно слушал мои размышления об искусстве.

Время шло. Отец с облегчением вздохнул, видя, что я забросила занятия. Он заводил разговоры о роли жены, но я игнорировала их, на самом деле ничего не зная о мужчинах, да и о женщинах тоже. Друзей у меня не водилось, только кузен, который жил с нами, когда я была маленькой. Но и с ним мы не были близки, а после его семья переехала, и вот уже много лет мы не виделись. Из-за папиной работы, заставлявшей его так часто отсутствовать, к нам редко приходили гости. А если и заглядывал кто-нибудь, то это был, как правило, мужчина. Я молча обедала с ними, пока они обсуждали дела, а затем скрывалась в комнате. Идея брака была настолько чуждой, что я не воспринимала ее всерьез.