Пока ты не спишь - Бюсси Мишель. Страница 5

Однажды утром наступила зима.

Все родственники Гути покинули родную ветку и укрылись в чистой глубокой норе под паутиной корней. Когда-то давно ее вырыл дедушка, но семья с тех пор разрослась, и места для хранения припасов не осталось.

Полгода промелькнули как одна секунда.

Когда все наконец проснулись и вылезли наружу, оказалось, что большое дерево исчезло!

И не только оно, но и крачка с филином. Вокруг не было ни одного орешника, дуба или сосны. Лес испарился!

Наверное, зимой буря вырвала с корнями все деревья, а ветер унес их далеко-далеко.

Мама Гути знала, как все исправить. «Первым делом нужно поесть», – спокойно сказала она и велела сыну достать из песка припасы.

И тогда Гути горько заплакал.

Пляж такой огромный, искать там еду все равно что иголку в еловом лесу. Пока он найдет хоть один орешек, семья умрет с голоду… а деревья валяются у кромки воды вверх корнями, с поломанными ветками и больше никогда не принесут плодов.

Мама не стала спорить. «Нам придется перебраться на новое место, дети, – объявила она. – Туда, где будет еда…» – и попросила, чтобы Гути посадил себе на спину Мюзу. Она несла на спине дедушку, который еще больше постарел за время спячки.

Они обошли весь мир. Пересекали реки и долины, горы и пустыни. Искали пропитание в погребах и на чердаках, на верхушках странных незнакомых деревьев и в глубине бездонных ям под толщей океанских вод. Их гнали прочь метлой, они до визга пугали детишек в школах и старых дам в церкви, путешествовали в грузовиках, плыли на кораблях, а один раз даже летели самолетом.

Прошли месяцы, а может, даже годы, и вот однажды – в тот день голод мучил их особенно сильно – седоусый дедушка нарушил молчание. «Пора возвращаться домой!» – вот что он сказал.

Маме его слова, скорее всего, показались глупыми, но дедушка редко открывал рот, и семье следовало подчиниться.

Они отправились в обратный путь. Всем было грустно, каждый вспоминал погибшие деревья, длинный пляж, засыпанный сухими ветками, где не осталось ни листика, ни раковины. Там пустыня пострашней тех, которые им пришлось пересечь!

Сначала они решили, что ошиблись пляжем.

Только дедушка улыбался, и его белые усы смешно подергивались. Он велел им сесть на кучку песка и начал рассказывать. «Давным-давно, когда я был маленьким, как Гути, и очень рассеянным, мне хотелось отправиться в путешествие по миру. Мы были бедными и худыми, на нашем пляже росло мало деревьев, о лесе никто слыхом не слыхивал, еды не хватало, а я к тому же каждый раз забывал, где зарыл орешки. Потом из одного потерянного ядрышка выросло дерево, а на его ветках – целых сто орехов. Следом за первым – второе дерево. За ним – третье. Та к появился лес, где вы родились…

Наш лес.

У нас началась новая жизнь, и мы очень радовались, но знали, что однажды налетит буря и придется все начинать заново».

Дедушка замолчал, и они пошли по песку.

На пустынном пляже из сотен орехов и желудей, которые Гути когда-то собрал и забыл, где закопал, вырос самый высокий, густой и зеленый лес на свете. Никто никогда не видал такой красоты на берегу моря. Мама Гути крепко прижала его к груди, Мюло и Мюза бегали между деревьями и аплодировали старшему брату маленькими лапками. За ними спокойно наблюдали крачка и филин, давно вернувшиеся в родные края.

Дедушка сказал, что очень устал и скоро уснет на секундочку, которая продлится дольше зимы, и ему нужно сказать Гути что-то очень важное.

Он повел внука к воде и заговорил мягким нежным голосом: «Видишь, Гути, настоящие сокровища – это совсем не то, что ты ищешь всю жизнь, они всегда спрятаны рядом с нами. Ты их сажаешь, ухаживаешь за ними, поливаешь каждый вечер – даже если не помнишь, зачем это делаешь! – и в одно прекрасное утро они расцветают».

Малон позволил Гути уснуть. Завтра утром его пушистый друг должен быть бодрым и сильным, ведь Мама-да и Па-ди идут в школу, к учительнице. Малон немножко побаивался того, что они ей скажут.

Ему тоже давно пора было спать, но он не хотел. Знал, что кошмары вернутся. Он как будто уже слышал шум ледяного дождя – холодного, сверкающего, острого, как осколки зеркала. Малон даже глаза закрывать не желал.

И вовсе не потому, что боялся темноты!

Стоило ему зажмуриться, и в голове все становилось одного цвета. Как будто кто-то взял кисть и одним мазком перекрасил все вокруг.

Цвет.

Единственный.

Красный.

Везде.

Вторник

День войны

Василе Драгонман терпеливо ждал встречи с Марианной. Он сидел в холле комиссариата, положив на колени папку, и разглядывал сновавших мимо сотрудников. Если бы не униформа полицейских и байкерская куртка психолога из состаренной кожи, обстановка напоминала бы больничный коридор, забитый посетителями и усталым персоналом.

Появилась майор Огресс. Она шла не торопясь, по самому центру, и люди обтекали ее с двух сторон, как гордый линкор.

– Ты перезвонил врачу, Дед? – Вопрос был адресован инспектору, который направлялся к лифту.

Лейтенант Пьеррик Паделу замедлил шаг. Все сыщики Гавра звали его Дедом – из-за предпенсионного возраста и шести внуков, живущих в разных уголках Франции. Он наголо брил череп, носил серебристо-черную эспаньолку, тело у него было поджарое, как у профессионального бегуна, а глаза – как у большого доброго пса. Старожилы бригады говорили: «Наш Дед еще о-го-го!» – новички же считали его «ужасно пожилым».

– Он все утро на консультации, помощница пообещала, что шеф перезвонит, как только появится минутка.

– Но он подтвердил, что штопал именно Тимо Солера?

– На все сто. Солер связался с ним через несколько минут после того, как был замечен у аптеки в квартале Сен-Франсуа. Профессор Ларошель обслужил нашего налетчика в порту, в гавани Осака, между контейнерами.

– И доблестный доктор сразу связался с полицией? Его не смутило, что он нарушает профессиональную тайну?

– Нисколько, – улыбнулся Дед. – То ли еще будет…

Марианна отогнала мысли о раненом налетчике и повернулась к Василе Драгонману:

– Ну что, идем? Я нашла для вас время между двумя… консультациями и не могу обещать, что нам дадут спокойно поговорить.

Невозмутимость психолога резко контрастировала с царившим в участке возбуждением. Он сел, расправил полы куртки, открыл папку, достал блокнот и разложил перед собой детские рисунки. Взгляд светло-карих глаз был острым, как луч лазера, славянский акцент проявлялся сильнее, чем по телефону. «Красивые глаза, – подумала Марианна, – не банально карие, а цвета полированного дерева, терракоты или золотистой запеченной корочки круассана».

– Я принес вам рисунки Малона, майор, и мои заметки с комментариями. Они пока рукописные, но…

Марианна жестом остановила Василе, чтобы получше его рассмотреть. Обаятельный мужик, ничего не скажешь! Чуть моложе ее. Она обожала застенчивых мужчин: за их сдержанностью таится огонь. Славянский шарм и трагическая судьба героев Толстого и Чехова.

– Что, если мы начнем с самого начала? О ком вы говорите? Где он живет?

– Конечно, майор, простите. Когда волнуюсь, становлюсь бестолковым. Мальчика зовут Малон. Малон Мулен. Он ходит в младшую группу начальной школы. В Манеглизе. Знаете, где это?

Она сделала ему знак продолжать, кивнув на висевшую на противоположной стене карту эстуария [4] Сены. Манеглиз находился в десяти километрах от Гавра. Маленькая деревенька среди полей с населением в тысячу жителей.

– Со мной связалась школьная медсестра, сообщила, что ребенок все время повторяет нечто странное. Я впервые увидел мальчика три недели назад.