Вспоминая голубую Землю (ЛП) - Рейнольдс Аластер. Страница 98

- Должно быть, это один из двоюродных братьев или оба, - сказал Джеффри.

- Это застало нас без ласт, - сказала Гилберт. - Мы не думали, что духовая труба еще работает.

- Это не так, - сказал ей Джеффри. - Не совсем так. Они протестировали ее, когда рассеивали прах моей бабушки, но он не был готов для людей... с большим отрывом. Только Лукас или Гектор были бы настолько чертовски безумны, чтобы рисковать своей шеей, катаясь на духовой трубе.

- Они хотят обогнать нас, поэтому у них не было особого выбора, - сказала Гилберт. - До Либревиля добираться было бы слишком долго, а у них не было доступа к собственной ракете. Была или духовая трубка или ничего подобного.

- Кто-то говорит серьезно, - сказала Джумаи. - Но мы это уже знали. Хорошо, что это меняет?

- Ничего, - ответил Джеффри. - Мы не собираемся разворачиваться. Можем ли мы выжать из этой штуки побольше скорости, Мира? Теперь, когда нам больше не нужно скрывать наши намерения?

- Зависит от того, как быстро ты хочешь ехать, - сказала морская женщина. - И сколько нарушений правил движения в космосе вы хотите зафиксировать.

- Достаточно, чтобы убедиться, что кузены не доберутся туда раньше нас. Все, что нам нужно сделать, это отгородиться от них - это не должно быть слишком сложно, не так ли? Мы входим, выясняем, что Юнис оставила там наверху, если вообще что-то оставила, и уходим. И тогда, если это вообще возможно, мы все сможем продолжать жить своей жизнью.

- Теперь это твоя жизнь, - мягко напомнила ему Гилберт. - Гражданин Экинья.

Джеффри прикоснулся к влажному, теплому стеклу контейнера Аретузы, пытаясь разглядеть его форму. Из-за того, как были расположены фонари в трюме, он мог различить немногим больше, чем темную парящую тень в окрашенной зелеными пятнами темноте резервуара для воды.

- Это, конечно, экстравагантность, - призналась Аретуза. Ее голос прозвучал прямо в его голове через бортовое расширение корабля. - Передвигать меня по кругу. Я не просто мясо и кости, как ты. Начнем с того, что во мне пятьдесят тонн, и мне также нужны тысячи литров воды, чтобы плавать в ней. Но они могут быть у меня в долгу. У нас есть запас топлива - или, по крайней мере, было до того, как ваша семья решила побороться с нами за приз, - и в экстренной ситуации мою жидкость для плавания всегда можно использовать в качестве охлаждающей жидкости, реакционной массы или защиты от радиации.

- Что бы случилось с вами? - спросил Джеффри.

- Я бы умерла, очень вероятно. Но я бы не стала возражать против элементарной несправедливости этого. Это не значит, что я устала от жизни или готова покончить с ней - вовсе нет. Но я уже давно достигла той точки, когда смирилась с тем, что живу на чужое время. Каждое мгновение бодрствования.

- Я все еще не понимаю. Почему сейчас?

- Что теперь? - Казалось, этот вопрос беспричинно задел ее.

- Только не говорите мне, что вы просто так решили покинуть планету, ни с того ни с сего, Аретуза. Что-то подтолкнуло вас к этому. Кстати, куда вы направляетесь? Вы не можете оставаться в Зимнем дворце.

- Я и не планирую этого делать. Но уже давно пришло время двигаться дальше. Я легко перемещаюсь, Джеффри. Жизнь в аквалогии перестала предлагать мне сложные задачи десятилетия назад, и только по этой причине мне нужны новые горизонты. Окулар наконец-то подтолкнул меня к переходу.

- Покинуть Землю.

- Я думала об этом очень долго. Но эти новости - данные Крусибла, Мандала и смерть моей старой подруги Юнис - мне действительно кажется, что время пришло. Лови день, и все такое. Если я не сделаю этого сейчас, что еще для этого потребуется? Мы, Паны, проповедуем внешнюю миграцию, исследование и колонизацию как видовой императив. Самое меньшее, что я могу сделать, - это предложить дела вместо слов.

- Значит, вы хотите остаться в космосе?

- Я не собираюсь возвращаться, - заявила она. - И уж точно не после всех затрат топлива, которые потребовались, чтобы доставить меня сюда. Хочу ли я выглядеть расточительной? - Она замолчала, размышляя в темноте. Бак пыхтел и жужжал. - Есть целая система, которую нужно исследовать, Джеффри, - сказала она в конце концов. - Миры и луны, города и виды. Удивление и ужас. Больше, чем Линь Вэй могла себе представить, благослови ее господь. И это всего лишь небольшая кучка камня и пыли вокруг одной маленькой желтой звезды.

- Вы Линь Вэй, - тихо сказал он. - Вы никогда не тонули. Вы только стали китом.

В ее голосе было больше разочарования, чем гнева. - Можем ли мы хотя бы сохранить видимость вежливости?

- Почему это случилось с вами?

- Я сделала так, чтобы это произошло. Зачем еще? - В ее голосе звучало искреннее недоумение из-за того, что вопрос требовал ответа. - Это был определенный этап.

- Быть китом?

- Быть человеком. - Затем, помолчав немного: - Мы обе стали странными, Юнис и я, обе повернулись спиной к тому, кем мы когда-то были. Я здесь. Юнис в своей тюрьме. Мы обе жили и любили, и после всего этого нам было недостаточно.

Порыв защитить свою бабушку был непреодолимым, но он знал, что это было бы ошибкой. - По крайней мере, вы не превратились в отшельницу. На каком-то уровне вы все еще остаетесь в этом мире. У вас все еще есть планы.

- Да, - подтвердила Аретуза. - Я знаю. Даже если время от времени я пугаю себя ими.

- Вы знаете, почему она спряталась?

- После Меркурия она уже никогда не была прежней. Но опять же, кто это был? - Аретуза помолчала. Она все еще была для него Аретузой: как он ни старался, он не мог связать это парящее видение со своим представлением о Линь Вэй, маленькой китайской девочке, которая подружилась с его бабушкой в те времена, когда мир был проще. - Мои врачи - люди, которые помогли мне сформироваться, - говорят мне, что я могла бы прожить очень долго, Джеффри. Видите ли, один из способов обмануть смерть - это просто продолжать расти. Я все еще формирую новые нейронные связи. Мой мозг сам себе удивляется.

- Как долго?

- Десятилетия, может быть, даже столетие: кто знает? На самом деле для вас ничего не изменилось. Вы молодой человек. Неужели вы действительно ожидаете, что через сто лет медицина не добьется еще большего прогресса?

- Я не думаю так далеко вперед.

- Пришло время, чтобы у нас вошло в привычку. Для каждого живого, дышащего человеческого существа. Потому что мы все в этом замешаны, не так ли? Мы пережили потрясения, связанные с изменением климата, войнами за ресурсы и переселение, метафорическими и буквальными наводнениями и штормами, не так ли? Или, если бы мы этого не сделали, нам, по крайней мере, невероятно повезло иметь предков, которые это сделали, позволив нам родиться в это время чудес и изумления, когда возможности скорее открываются, чем закрываются. Мы все дети Посейдона, Джеффри, нравится нам это или нет.

- Дети Посейдона, - повторил он. - Это должно что-то означать?

- Мы прорвались. Это все. Мы пережили самое худшее, что могла преподнести нам история, и мы процветали. Теперь пришло время начать делать что-то полезное в нашей жизни.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Ботинки Санди захрустели в пыли Тарсиса. Она с удивлением осознала, что это был первый раз, когда она действительно ступила на марсианскую почву. Полоса пластифицированного грунта в терминале прилета не учитывалась, как и паутинистая дорожка в Кроммелине. Сейчас она была снаружи, в сотнях километров от всего, что можно было бы хотя бы приблизительно назвать цивилизацией. Между ее телом и пылью и камнями этой невероятно древней планеты лежала лишь тончайшая мембрана из воздуха, сплава и пластика. Она была уютной маленькой вотчиной тепла и жизни, окруженной владениями холода и смерти.

Она привыкла носить скафандр, привыкла находиться снаружи, в лунном вакууме и при экстремальных температурах. Однако Марс был другим. Это убаюкивало самой своей фамильярностью. Это не выглядело безвоздушным или даже особенно антипатичным к жизни. Она провела на Земле достаточно времени, чтобы распознать дело рук дождя и непогоды. Небо не было черным, оно было бледно-розовым, как в летних сумерках. Там были облака и закручивающиеся штопором пылевые вихри. Грунт, его температура и текстура, передаваемые через подошвы ее ботинок, не казались неприветливыми. Ей казалось, что она могла бы снять сапоги и прошагать босиком по пыли, словно по пляжу.