Чужак из ниоткуда (СИ) - Евтушенко Алексей Анатольевич. Страница 6

— Ешь, — мама села напротив меня и некоторое время смотрела, как я, чуть ли не с урчанием, расправляюсь с котлетами, пюре и хлебом.

— Горюшко моё, — вздохнула, подпёрла щёку ладонью. — Как же ты нас всех испугал… Ленка ревела всю ночь, спрашивала: «А братик правда не умрёт? Правда не умрёт?». Она всхлипнула, полезла в кармашек платья, вытерла слёзы платком.

— Ну ма-ам, — протянул я. — Перестань. Всё же хорошо, я жив и здоров.

Ага, значит, сестрёнка и впрямь есть, и зовут её Ленка, Елена.

— Ладно, — мама спрятала платок. — Потом расскажешь всё.

— Да что рассказывать…

— Всё, — твёрдым голосом, в котором не осталось ни следа слёз произнесла мама. — Где и с кем стоял, откуда этот котёнок взялся, и зачем ты кинулся его спасать, если видел, что афганец гнал этот свой грузовик дурацкий, разрисованный, как цирковой балаган, глаза б мои их не видели…

— Потому и кинулся, что он гнал. Раздавил бы котёнка. Не рассчитал, конечно, это да, прости. А стоял — сама знаешь, с кем, после школы провожал.

— С Иркой Шуваловой, — утвердительно сказала мама. — Что ты в ней нашёл, не понимаю.

— Да я и сам не понимаю, мам, — ответил я совершенно искренне.

Действительно, как понять, если я не помню, как выглядит эта самая Ирка Шувалова. Как и все остальные мои одноклассники. Одна надежда — узнаю, когда увижу. Ну а не узнаю, — буду заново знакомиться и ссылаться на провалы в памяти. Авось, не замучают медициной. Здесь же фронтир, а значит, как и на любом фронитре, — ставка при болезнях и травмах должна быть больше на здоровые силы организма, поскольку не до жиру. Что правильно. Ибо организм человеческий имеет такие резервы, о которых здешняя медицина не догадывается. Хотя и подозревает об их наличии.

После того, как мама, по её же словам «убежала» на работу, я предпринял более тщательное исследование квартиры, в которой мне теперь предстояло жить.

В квартире оказалось четыре комнаты. Та, не отапливаемая, с тремя креслами и радиолой, служила гостиной. Дверь справа при входе вела в родительскую спальню, где между шкафом и стенкой я обнаружил оружие — пятизарядную малокалиберную винтовку Тульского оружейного завода. Магазин винтовки был пуст, но две коробки с патронами (по пятьдесят штук в каждой, одна початая) нашлись на кухонном серванте, рядом с начатым блоком отцовских сигарет (бело-голубая пачка, изображение реактивного пассажирского самолёта и надпись «TU-134»).

Проходная комната напротив, как я уже понял, была комнатой сестры.

Моя комната, которая шла за ней, сразу мне понравилась.

Длинная и узкая, с одним окном, забранным снаружи решёткой и выходящим на улицу, название которой я уже знал — Карла Маркса. За окном был тротуар, отделённый от проезжей части забетонированной узкой канавой («арык», вспомнил я очередное слово) и пологим травяным склоном. Виднелось несколько голых по зимнему времени деревьев и желтоватая стена длинного забора на другой стороне улицы.

В комнате, у окна, так, чтобы дневной свет от него падал слева, стоял секретер и стул со спинкой. Напротив у другой стены, — односпальная заправленная металлическая кровать с пружинной сеткой и матрасом поверх неё. Далее — кресло зелёного цвета, точно такое же, как стоящие в гостиной, и узкий одёжный шкаф. Над кроватью — узорчатый настенный ковёр. Слева от ковра, прямо на побелённой штукатурке, красочно изображено дерево с листьями и пятнистой корой. Берёза, вспомнил я название.

Что ж, спать я не хочу — выспался за пять суток, есть тоже не хочу, чувствую себя нормально и даже хорошо.

Новая информация и впечатления, поступающие в мозг сплошным потоком, не только усваиваются, как должно — быстро и чётко, но и, словно расшевеливают, будят, заставляют работать слой за слоем уже имеющиеся залежи.

Те, что относятся к мальчику Серёже Ермолову, — быстрее; те, которые принадлежат Кемрару Гели, — медленнее.

Хотелось бы наоборот, но здесь я пока ничего изменить не могу, будем довольствоваться тем, что есть.

Пойду-ка я на улицу, пожалуй, на разведку. Квартиру в первом приближении изучил, теперь пора и город посмотреть.

Как мне уже известно, я нахожусь в Кушке — самой южной точке СССР, на фронтире.

Практически вплотную к городу проходит граница с Афганистаном, а севернее начинаются пески пустыни Каракумы. Я видел их, когда ехал с мамой и сестрой на поезде.

Почему-то мне кажется, что это было не очень давно. Возможно, несколько месяцев назад.

То есть, в Кушку моя семья перебралась недавно? А где жили до этого? Смутно припоминаются белые облака, плывущие над вершинами сосен, неширокая тихая речка, лес… Потом узнаю, память подскажет.

Да, это не моя память, а мальчика Сергея Ермолов. С другой стороны, уже моя. Потому что его воспоминания — это теперь и мои воспоминания. И деваться мне некуда — нужно привыкать, что Сергей Ермолов — это я. Привыкать крепко-накрепко. Так, наверное, привыкали к чужой личине советские разведчики в Великую Отечественную войну (фильм «Щит и меч», подсказала мне память Сергея Ермолова, хорошо бы пересмотреть при случае уже глазами Кемрара Гели).

Я здесь чужак. Чужак из ниоткуда, если разобраться. То есть, я-то сам знаю, откуда. Другие — нет. И знать им не надо. Может быть до поры до времени, а может быть, и никогда.

Хотя нет, последний вариант меня не устраивает. Пусть будет всё-таки до поры до времени.

Я оделся, обулся, подумал, не надеть ли шапку, но обнаружил только меховую заячью с длинными ушами. Явно не по погоде, на улице хоть и пасмурно, но довольно тепло. После короткого размышления решил идти без шапки.

Ключи мама оставила на журнальном столике, на газете, возле телефона.

Я взял ключи, подумал, разулся и отнёс газету в свою комнату. На всякий случай. А то ещё порежут на туалетную бумагу (что-то мне подсказывало, что номера газет с подобным содержанием не пользуются бешеной популярностью).

Снова обулся, вышел из квартиры, запер дверь и отправился на разведку.

Как будто специально для меня тучи слегка разошлись, поднялись выше, между ними показалось синее небо. Солнечные лучи ударили в прорехи, рассыпались по земле, домам, деревьям и дальним сопкам, окрашенным в серую зимнюю, давно выцветшую охру. Стало веселее. Я вдохнул сыроватый чистый воздух и повернул от подъезда налево.

Обогнул дом, вышел на тротуар улицы Карла Маркса. Передо мной лежало три пути: налево, направо и почти прямо. Почти, потому что проезжая часть улицы поворачивала не сразу передо мной, а чуть правее — там, где начиналась аллея с памятником какому-то лысому мужику в пиджаке на высоком, обложенным белой плиткой постаменте, деревьями, высаженными в два ряда, и бюстами военных на постаментах пониже.

Аллея Героев — ухватил я клочки чужой-моей памяти. А памятник Ленину — основателю Советского государства. Владимиру Ильичу.

Туда пока не пойду, надо посмотреть на город с верхней точки.

Ближние сопки начинались сразу за улицей Карла Маркса (кажется, этот человек имеет какое-то отношение к Коммунистической Партии Советского Союза, но точно вспомнить не могу).

Туда я и пошёл. Как оказалось, — правильно. Город кончился почти сразу, а дорога, покрытая растрескавшимся асфальтом, потянулась в гору. Вскоре она закончилась и перешла в бетонную лестницу. Поднявшись по ней, я повернул налево, преодолел ещё одну лестницу и оказался перед входом в бассейн с вышкой для прыжков в воду.

По зимнему времени бассейн был сиротливо пуст.

Я уже находился над городом, но обзор отсюда меня не устраивал, и я отправился дальше. Обошёл бассейн справа за металлической оградой и ступил на хорошо утоптанную тропинку, поднимавшуюся вдоль склона сопки.

Тропинка вывела меня к довольно обширной площадке на вершине.

Посреди площадки высился каменный Крест. Именно так, с большой буквы.

Был он светло-рыжего цвета, семи-восьми метров высотой и опирался на мощное бетонное основание с закруглёнными краями, которое возвышалось над землёй ещё на два метра с лишним. Если не на все три.