Все цвета моей жизни - Ахерн Сесилия. Страница 9

Олли входит в кухню и интересуется:

– А что на ужин?

– Олли, вон отсюда, – говорю я.

– Нет, я есть хочу, – отвечает он и идет прямиком к плите. Щупальца охватывают его и сжимают сильнее, чем она, когда обнимает его.

– Стой! – кричу я и кидаюсь за ним.

Он не сможет так жить, она его задушит. Она его уничтожит, а он ей это разрешит.

Я кидаюсь на него и валю на пол, закрываю, защищаю.

Щупальца крепко прижимают его к земле, и он вопит, когда они сжимаются. Я тоже воплю, но потому, что в спину втыкается жало из ее цветов. А потом до меня доходит, что я задела за ручку ковша на плите и нас обоих окатило кипятком.

– Как ты это делаешь?

Я лежу в своей кровати, на животе. Спина – один сплошной ожог после кипятка. Он почти весь пролился на меня. У Олли задеты руки и чуть-чуть лицо. Оно все забинтовано. Сколько надо будет лежать на животе, я понятия не имею. Думаю, до тех пор, пока не перестанет болеть.

– Что – это?

– Блокируешь ее цвета. Не разрешаешь им прилипать к себе.

– Правда?

– Да, так всегда бывает. Ее цвет подходит к тебе и отскакивает или проплывает над головой, а иногда возвращается прямо к ней.

Он пожимает плечами, но задумывается.

– Да не хочу пускать ее, и все. Не хочу иметь с ней ничего общего. А ты что делаешь?

– Увиливаю.

– А Олли?

– Он все это принимает. Прямо засасывает в себя, даже когда она спокойная. Похоже, ему этого хочется.

Он снова задумывается и спрашивает:

– Так ты поэтому на него прыгнула?

– Да. Я и не собиралась его бить. А ты что подумал?

Спину жжет, но я пробую сесть в постели и посмотреть на него.

– Элис, – произносит он, устало потирая глаза и лицо. – Этому все равно никто не поверит.

– Жалко.

– А мне другое жалко. Жалко, что с тобой это происходит.

Я чувствую, как к глазам подступают горячие слезы, как будто меня окунули лицом в тот кипяток, и теперь нужно смывать его собственным потом и слезами.

Он приподнимает мои темные очки и смотрит мне прямо в глаза.

– Слышишь меня?

Я киваю и смахиваю слезы.

– Попробуй… попробуй приспособиться и как-то жить с этими цветами. Все время пугать людей невозможно. Но и все время бегать от них тоже невозможно. Я хорошо понимаю, как это трудно, я не знаю, что бы я стал делать… но тебе так дальше нельзя. Ты растешь, у тебя вся жизнь впереди. Может, ты перестанешь видеть цвета, а может, и нет. Но всегда ты рядом с ней не будешь, пора начинать думать о себе. Всего-то через шесть лет, – тут он повышает голос, я понимаю, что нарочно, и для меня его слова звучат приговором суда. – А потом можешь приезжать и жить со мной.

– Хорошо бы. Тогда у меня никаких проблем не будет.

– Нет, этого мало. Образование – вот выход.

У меня делаются круглые глаза.

– Поняла? – наставительно произносит он. – Хочешь вырваться отсюда? Начать свою жизнь? Не зависеть от нее?

– Хочу, конечно.

– Тогда учись как следует. Кончишь школу, пойдешь в университет.

– Где я, а где ты, Хью.

– Начинай думать, как я. Игра будет долгая, Элис. Планируй будущее.

– Я так далеко не умею заглядывать. Я думаю почти всегда только о том, как бы побыстрее лечь в постель.

Он грустно смотрит на меня и произносит:

– Тогда хотя бы на день вперед.

«Как же она за все это заплатит?» – недоумеваю я, перелистывая проспект. Радостные подростки с радостными учителями занимаются в чистых, ярких классах. Я знаю, что это неправда: ведь настоящий бигмак тоже совсем не такой, как на рекламных постерах.

– У тебя грант, – говорит он. – За тебя платит государство.

– Как так?

– Школа организовала.

– Ничего себе! Значит, сильно там хотели от меня избавиться.

– Или, может, кому-то было не все равно. Но есть условие, – говорит он. – Платить будут, только если ты будешь ходить туда каждый день.

– Значит, если я не буду ходить, они не будут платить, и мне придется возвращаться домой?

– Да, Элис, вернешься домой и будешь сидеть с Олли и мамой, но чаще всего только с одной мамой, потому что ни в одну местную школу тебя не возьмут, и, значит, образования тебе не видать, работы не будет, денег тоже, а дома вы всегда будете вдвоем, и только вдвоем. Как тебе перспектива?

– Ладно. Пойду.

– Какого она цвета?

Он задает мне этот вопрос по дороге домой из парка, где познакомил меня с По.

– Изумрудного, – отвечаю я. – Как трава. Как лес. И чисто-желтого.

– Это хорошо? – спрашивает он.

– Да, – отвечаю я. – Это хорошо.

– Вот и хорошо.

Некоторое время мы шагаем молча.

– А ты бы сказала мне, если бы увидела что-то еще?

Я вспоминаю пульсирующий, пламенеющий красный вокруг его бедер и ее интимных мест, и улыбаюсь.

– Что такое? Чего смеешься?

– Ничего, – отвечаю я, щеки у меня вспыхивают, голова кружится, я робею и ускоряю шаг.

– Ну скажи! – твердит он, спеша за мной по улице.

– Синестезия, – волнуясь, говорит По. Она, такая же страстная читательница, как и Хью, нашла что-то такое в книге, и они позвали меня в его комнату. Вот уже несколько недель она приходит к нему, и вместе они готовятся к отъезду.

Почти все, что было в комнате, уже разложено по коробкам, и кажется, что вещам Олли стало одиноко. Хью работал все лето, и в последнее время я его почти не вижу. Я чувствую острую боль потери и ком в горле, когда смотрю вокруг себя.

Она, скрестив ноги, сидит на его кровати, он – в своем кресле-качалке, я утопаю в кресле-мешке. В комнате пахнет дезодорантом Lynx и мятной жвачкой. Перед тем как увидеться с ней, он всегда жует жвачку, и поэтому я точно знаю, что они целуются.

– «Исследование, проведенное в Испании, выявило, что у некоторых из тех, кто имеет способность видеть так называемую ауру вокруг других людей, наблюдается нейропсихологическое явление под названием “синестезия”, а конкретно эмоциональная синестезия, – читает вслух По. – В состоянии синестезиса участки мозга, ответственные за обработку каждого типа сенсорных раздражителей, начинают работать совместно. В этом состоянии можно видеть звук или ощущать его на вкус, осязать вкус, ассоциировать людей или буквы с каким-либо цветом. Впервые научное объяснение было предложено для ауры, которая считается энергетическим полем люминисцентной радиации, окружающим человека и невидимым для большинства людей».

Она смотрит на меня, широко раскрыв глаза. Хью пододвинулся к самому краю сиденья и широко улыбается.

– А не… а не об Элис ли это?

– Может быть, – пожимаю плечами я. Ему всегда очень хотелось как-то назвать это явление, дать ему объяснение, обоснование, но мне все равно. Может, это так. А может, и не так. А может, это и вообще аура мигрени. Какая разница: факт тот, что у меня это есть, и с этим надо как-то жить. Как его ни называй, оно никуда не денется.

Она читает дальше:

– «Причиной синестезии считается перекрестная работа различных участков мозга, приводящая к возникновению связей между теми участками, которые обычно работают независимо. Исследования, проводившиеся в последние годы, выявили, что многие целители, утверждающие, что видят ауру вокруг людей, возможно, являются носителями этого явления».

Возможно.

– Подожди-ка, – перебивает Хью. – Целители?

По перечитывает последнее предложение и говорит:

– Да. Те, кто видит ауру, – целители.

Он смотрит на меня, и я понимаю, о чем он думает.

Нет.

Я произношу это громко. Твердо. Громко.

– Нет!

Она спит на кушетке. Три часа ночи, а телевизор все работает. Много часов подряд он настырно повторяет эпизоды о том, как люди ищут клад в заброшенных сараях. В моей комнате все это прекрасно слышно. Завтра меня здесь не будет. Собранный чемодан уже стоит у двери. Хью уехал неделю назад, и после того, как мы помахали ему на прощание, я совсем перестала чувствовать, что это мой дом.