Эльфред. Юность короля - Ковальчук Вера. Страница 41

Саксы заревели. «Эльфред, Эльфред!» – скандировали они. На слаженный крик воинов из шатра все-таки выскочил Этельред, но все, что он увидел – репицу коня, которого ткнули пятками в боки и тем очень разозлили, и армию саксов, хлынувшую за его братом, как волна на берег. Первыми кинулись те, кто уже привык ему повиноваться – полтысячи воинов. За ними – полвойска, которые решением короля были переданы Эльфреду, а следом – и остальные. Великое дело – стадное чувство. Именно на него и рассчитывал принц.

А вот Этельреду единодушие уэссекского войска совсем не понравилось. Он выругался по-черному, да во весь голос, так что нечестивые слова коснулись даже ушей священника, торопившегося закончить службу. Король закричал на своих оруженосцев, и те подвели ему коня. Рядом с правителем осталось не больше тридцати человек, если не считать лекарей, монахов, священника с помощником и пары незнамо откуда взявшихся девиц, которые от любопытства чуть ли на деревья не лезли.

– Откуда здесь непотребные девки? – крикнул раздраженный Этельред. Одна из девиц, нагло устроившаяся на ветке дуба неподалеку от королевского шатра, призывно сложила губки.

– Король, – мягко проговорил один из эрлов. – Стоило бы теперь же вступить в бой. Бог с ними, с девками, тут их много. Твой брат уже начал битву.

Если б правитель не сидел верхом, он бы топнул ногой. Вместо этого он лишь стиснул поводья и надел шлем.

– Я ему покажу, выскочке! Вот подобралась семейка – один другого стоит. Точно законопачу его в епископы! Да вперед же!

Эльфред несся во главе армии саксов, превратившейся в его собственную армию, и в голове молодого мужчины мелькали самые простые, отрывочные мысли: кинжал в ножнах на левом боку… у щита треснул верхний край – не подставлять под удар… ремешок на перевязи слишком длинный. За принцем двумя неровными крыльями выстроились конники, за ними бежала пехота. Обычно битва начиналась не так, но Эльфреда сия мысль нисколько не смущала. К тому же, любой неожиданный ход казался ему настоящей находкой. Если враг удивится или растеряется, это просто прекрасно.

Датчане быстро передумали выступать навстречу британцам. Когда на тебя несется волна конницы, главное – стоять твердо, выставив вперед копье, и не позволять себе паники. К тому же, они не верили, что это, несущееся на них войско вовсе не собирается занимать новые позиции, и несется вперед потому, что уже решило атаковать. Они-то привыкли, что все происходит иначе. Из их строя выбрался один норманн – высоченный широкоплечий крепыш в кожаном доспехе с начищенными до блеска металлическими бляхами, укрепляющими его на груди. В левой руке у него был огромный круглый щит, меч тоже отличался солидными размерами, а на шлеме горела золотая стрелка.

Должно быть, этот датчанин был из числа умелых воинов, обласканных судьбой. Он что-то закричал Эльфреду, правильно определив в нем предводителя. Угадать его намерения было проще простого. По всем правилам принцу следовало остановить коня (остальные саксы немедленно спешатся вслед за ним) и принять вызов, схватиться один на один на виду всей армии. Принц стиснул зубы и ударил коня пятками в бока.

«Оказывать честь северному бандиту и сражаться с ним один на один? – зло подумал он. – Ты не дождешься этого, мерзавец. Никогда».

Он не колебался ни минуты. Мгновение, когда передние копыта коня, как ему показалось, буквально зависли перед лицом датчанина, и с его лица еще не успела сойти улыбка, недоумение еще не сменило уверенность в себе и своей победе. В один миг Эльфред успел заметить и нечистые светлые пряди, выбивающиеся из-под шлема, и обветренный подбородок, и серые глаза. У него вдруг сжалось сердце при мысли о том, сколько женщин, слабых и славных женщин смотрело в это лицо с отчаянием.

Почему он подумал о женщинах? Быть может, потому, что удел мужчин – сражаться и гибнуть – всегда казался ему естественным. Нет ничего особенного в том, что мужик убивает мужика. Но когда во все это втягивают женщин, война предстает совсем в ином свете. Эльфред всегда думал, что женщины – такое же достояние страны, как зерно, золото и дичь в лесах.

В тот миг, когда на лице норманна изумление сменило радость перед схваткой, конь сделал последний прыжок. Принц не позволил скакуну приземлиться прямо на врага. Датчанин мог ударить жеребца мечом, покалечить его и, может, даже убить. Эльфред заставил своего коня вывернуть вбок и одним ударом своего клинка расколол деревянный круг щита.

А вслед за тем датчанина смел Алард. Должно быть, норманн был хорошим воином, но через несколько мгновений от него уже почти ничего не осталось и, преодолев это небольшое препятствие, конница саксов устремилась дальше, прямо на вражеский строй. Эльфред завопил, он и сам не понимал, что кричит, да это было и неважно, потому что в следующий миг закричали и остальные уэсеекцы. Теперь, когда в воздухе звучало много сотен голосов, слова уже не имели значения.

Датчан, конечно, не могли смутить ни крики, ни катящаяся на них лавина воинов. Но вопль, рвущийся из сотен глоток, совершенно изменил отношение саксов к атаке. Когда орешь во всю силу легких, бояться уже не можешь. Собственный крик вышибает из человека и чувства, и мысли. Клин конников врубился в строй норманнов и почти расколол его надвое.

Эльфред рубился, как бешеный. Он ни о чем не думал и ничего не чувствовал. Даже по меркам своего времени он был довольно молод, но если уж мужчина рождается воином, он очень рано созревает в схватках. Если бы принц задумался хоть на минуту, он с изумлением обнаружил бы, что видит… нет, чувствует все, что происходит вокруг. Норманн лишь только переводил на него взгляд, а Эльфред уже знал, каким будет удар и как от него нужно защититься.

А рядом дрался старик Алард, оскалившийся, как волк в погоне за жертвой, и молодой Эгберт. Юноша был сыном деревенского бочара, в детстве копался в земле, но меч стал для него таким же привычным инструментом, как плуг, пила и топор. В схватке он действовал ловко, и, хоть, конечно, усыпал в сноровке опытному старику, ловкостью и отважностью молодого тела искупал все свои недостатки. Он рубился, все время краем глаза следя за Эльфредом, помня, что самое главное – сохранить предводителя.

А по другую руку от принца ярился и кричал Кенред. Каждый удар он сопровождал воплем. Он казался безумным, ничего вокруг не сознающим, но когда какой-то датчанин, налетев на Аларда, сбил его с ног и занес над ним меч, Кенред кинулся туда. Они сцепились над телом раненого старика, и, награждая друг друга ударами, повалились рядом. Оба совершенно забыли об оружии, они мутузили друг друга кулаками, и, хоть из-за доспехов половина ударов не могла достичь цели с должной силой, потасовка это вполне могла закончиться гибелью обоих.

– Кенред! Алард! – закричал принц.

Кто-то – он не разглядел, кто именно – стащил Кенреда с датчанина, почти сомкнувшего пальцы на горле своего врага, и зарубил его одним ударом меча. Кенред, будто и не осознавая, что происходит, рвался в драку, и соратник без церемоний врезал ему по лицу.

– Ищи себе другого противника, болван! – закричал он.

Эльфред вдруг обнаружил, что пеш. Куда девался жеребец, он не смог вспомнить, но, раз ноги-руки целы, и голова по-прежнему соображает, значит, все в порядке. Не чувствуя усталости, он снова кинулся в самую гущу драки. Он не знал и не мог знать, что его старший брат перехватил свою половину войска до того, как она ввязалась в драку, и повел на левую вершину пригорка, откуда на помощь своим мчались норманны.

Этельред распоряжался, махая мечом в самой гущине боя, но его почти никто не слушал. Схватка шла своим чередом, солдаты, которые видели на своем веку уже не одну битву, действовали так, как привычно, а остальные неслись вместе со всеми и делали все как все. Битва смешала две половины обеих армий воедино, и кто-то уже дрался, увязая по колено в кустах колючего терновника. Вопили от боли, потому что длинные колючки пробивали даже выделанную кожу, но драться приходилось там, где застала битва. На грани жизни и смерти некогда привередничать. Успокаивало страдальцев лишь то, что их противники находились в тех же условиях.