Лазарус (ЛП) - Гаджиала Джессика. Страница 11

— Будет только хуже, — сказала я, не заботясь о том, как жалко это прозвучало.

— Да, это так, — согласился он, не приукрашая это, за что я была в равной степени благодарна и раздражена. Некоторые банальности, хотя я бы знала, что это чушь, могли бы быть приятными прямо сейчас. — И тогда все будет медленно, но верно становиться лучше.

— У меня зуд по коже, — призналась я.

Он кивнул на это, убирая руку с моей руки и протягивая руку, чтобы на секунду коснуться моего лица. — Был жар, — заметил он, — морозит?

Я натянуто кивнула на это, испытывая облегчение от того, что мне не придется объяснять каждую мелочь.

— Хорошо, пойдем, — сказал он, вставая и протягивая мне руку, чтобы я взяла ее. Не было даже малейшего колебания, прежде чем я сделала это, позволив ему поднять меня на ноги, чувствуя боль в мышцах моих бедер. — Еще нет, — сказал он, когда я сделала движение к кровати, — давай попробуем другие превентивные способы, — странно добавил он, потянув меня в главную комнату, где было свалено около дюжины пакетов.

Он внезапно отпустил мою руку, заставив меня впервые осознать, что он вообще держит ее. Моя ладонь почувствовала себя странно без контакта, и мне пришлось сжать ее в кулак, чтобы остановить себя от того, чтобы снова потянуться к нему. Что было безумием. Он подошел к столу и схватил бутылку какого-то ужасного сока оранжевого цвета.

— Что это? — спросила я, сдвинув брови, когда он снял крышку и протянул бутылку мне.

— Педиалит.

— То, что дают детям? — спросила я, потянувшись за ней, поднося к носу и принюхиваясь. — О Боже, — поморщилась я, — пахнет сладким.

— В значительной степени, — согласился он, — и, надеюсь, это облегчит симптомы обезвоживания, так что пей.

Понимая эту логику, я взяла бутылку и опрокинула ее, сделав долгий глоток. Может быть, это помогло бы обезвоживанию, но был хороший шанс, что это вызовет рвоту, которая была такой отвратительной. По-видимому, то, что я читала, было правдой: у младенцев было другое количество вкусовых рецепторов, чем у взрослых. И вкусовые рецепторы, которые у них были, ну, они были серьезно испорчены, если им нравился вкус апельсинового Педиалита.

Лазарус протянул мне две таблетки Адвил, которые я приняла вместе с остатками Педиалита.

— Это все, что я могу предложить, — сказал он мне извиняющимся тоном, хотя это была не его вина, — я положу лекарства от тошноты и желудка на тумбочку. У меня также есть несколько комплектов одежды, которые я положу в ванную и… — сказал он, роясь в сумках, — два новых теплых одеяла, — сказал он, вытаскивая их — одно серое и пушистое, другое черное и трикотажное.

Он протянул их мне, и я прижала их к груди, чувствуя, как в животе поселяется чувство безнадежности. Это действительно должно произойти. Я предполагаю, что это не полностью дошло до меня, пока я не приняла «превентивные способы» и не получила одеяла, потому что меня вот-вот охватит озноб. Пути назад не было. Я собиралась пройти через ад, из которого не было выхода, кроме времени.

— О, и да… — сказал он, поворачиваясь к кухонным шкафам и залезая под раковину, чтобы вытащить ведро, возвращаясь, чтобы взять мусорную корзину и положить его внутрь, прежде чем повернуться и пожать плечами, — на случай, если ты не сможешь дойти до ванны, — объяснил он, заставляя унижение пронестись по мне так быстро, что каждый дюйм моего тела почувствовал себя неловко и неуютно.

На случай, если меня вырвет, и я не смогу добраться до ванной.

Моя жизнь была по-настоящему ужасной.

— Бетани, ты пройдешь через это один раз, и все закончится, — сказал он, пытаясь утешить меня, — это не будет красиво. Ты не сможешь спасти свою гордость. Но через пару дней действительно плохая часть закончится. Через несколько недель все симптомы исчезнут.

Это было правдой.

Если я хотела вернуть свою жизнь в прежнее русло, я должна была пройти через это.

Как только все закончится, я пообещала себе, все будет кончено. Никаких промахов, никаких рецидивов. Я собиралась взять на себя обязательство двигаться вперед, чего бы это ни стоило, даже если мне придется переехать. Если мне придется разорвать связи со всеми, кого я знала. Я не собираюсь позволить каким-то наркотикам поглотить остаток моей жизни.

— Ты голодна? — спросил он так, словно уже знал ответ на этот вопрос.

Мой желудок скрутило в узел. Конечно, отчасти это было от нервов. Но в большей степени это была ломка — предвестник рвоты, которая наступит скорее раньше, чем позже.

— Я думаю, что некоторое время воздержусь от еды, — призналась я, забирая у него ведро.

— Хорошо, — сказал он спокойно. Он был таким чертовски спокойным во всем. Вместо того чтобы утешать меня, я находила это почти раздражающим, — иди ложись, я обо всем позабочусь, — сказал он, махнув рукой на сумки.

Радуясь побегу, я помчалась в спальню, поставила ведро рядом с кроватью, достала одеяла из упаковки и разложила их на кровати слоями. От нечего делать я схватила пульт, включила телевизор на повторы старых фильмов шестидесятых годов и забралась в постель, ожидая, когда по-настоящему начнутся страдания.

В другой комнате я слышала случайный шорох пластиковых пакетов и закрывающихся шкафов, шум раковины, звонок мобильного, а затем медленную, плавную интонацию его голоса, когда он ответил.

В этом было утешение — в его присутствии, в его понимании плохой ситуации. Я его не знала. Он держал меня в плену. Но я была рада, что он был тут.

На этом я проваливалась и просыпалась в течение часа или двух, отдыхая, в чем отчаянно нуждалось мое тело, прежде чем наступила полная ломка, она разбудила меня едва ли за минуту до того, как я вылетела из кровати, хлопнула дверью ванной и бросилась в туалет, почти болезненно осознавая, что у меня есть зрители, и более чем немного смущенная этим фактом.

Я встала, заметив стопку одежды у раковины рядом с двумя бутылками жидкости для полоскания рта и запакованной зубной щеткой. Я умылась. Я причесалась. Я снова прополоскала рот. И к тому времени моя голова снова была в туалете.

Снова.

И снова.

И блядь снова.

Мой желудок был в тисках как от судорог, так и от последствий рвоты. Начался озноб, и когда я убедилась, что в животе у меня ничего не осталось, я ополоснула лицо, почистила зубы и вернулась в спальню, с несчастным видом забравшись под одеяло, свернувшись калачиком на боку и дрожа.

Я не была уверена, сколько прошло времени, сосредоточившись только на том, чтобы дышать, преодолевая желание снова вырвать, раскачиваясь, чтобы попытаться согреться, пот покрывал меня, казалось, повсюду, и боль, которая пронзила каждое нервное окончание от моих ног до макушки.

Я только наполовину осознавала, что кровать тяготит, пока меня на мгновение не вырвали из моих страданий, когда я почувствовала, как одеяла приподнялись и сильное тело скользнуло за мной, его ноги согнулись за моими, его рука скользнула по моему бедру, чтобы устроиться на матрасе рядом с моим животом.

— Я слышу, как стучат твои зубы в другой комнате, — объяснил Лаз низким голосом, успокаивающим, насколько это могло быть для моих измотанных нервных окончаний.

— Я… вся… вспотела, — сумела возразить я между дрожью, почти гипертрофированно осознавая, что все его тело прилипло к моему, и он скоро промокнет насквозь, как и я.

— Все в порядке, — сказал он, искренне, как будто он это имел в виду, но хорошо… возможно, я и испытывала настоящие мучения благодаря своему собственному пристрастившемуся телу, но я все еще была достаточно «собой», чтобы испытывать полное отвращение при мысли о том, чтобы обливаться потом из-за какого-то случайного горячего парня. — Перестань, — сказал он, крепче обнимая меня за живот, когда я попыталась отстраниться, — тебе нужно согреться, прежде чем ты сломаешь гребаный зуб от такой дрожи.

Он не ошибся. И хотя это было болезненно, моя гордость не позволяла мне оставаться в постели. — Меня сейчас стошнит, — солгала я, заставляя его руку немедленно отпустить меня, когда я влетела в ванную, хлопнув дверью.