Гильотина в подарок - Ковалев Анатолий Евгеньевич. Страница 39
– Зато много друзей!
Теперь была очередь Полежаева промолчать.
– Я не для того договаривалась с этой старой шлюхой, чтобы ты на меня дулся! – возмутилась Патя. – Я чуть заикой не осталась в десятом классе, когда ходила к ней на консультации!
– Как ее зовут?
– Мария Степановна! – противным голосом пропищала девушка. – Я ей ничего не сказала про тебя. Так что жди сюрприза! Может, и на порог не пустит! Она очень ревнует мужиков к своим любимицам!
– Ты ее любимица? Ты с ней спала?
– Я – ее нереализованная мечта! Будь осторожен!
– Никогда не имел дела с лесбиянками!
Трехэтажный дом с черепичной крышей, обсаженный елями и пихтами, встретил их мрачной тишиной. Впечатление усугублялось накрапывающим дождем и пронзительным ветром.
Полежаев вылез из машины и поежился.
«Вот ведь и в таких домах живут люди! А я родился в бараке. И сколько их еще осталось! Воистину страна дворцов и хижин! Крут был Патин папаша! Мир праху его!»
Пока он любовался местными красотами, девушка поставила автомобиль в гараж и, взяв жениха за руку, повела его в дом.
Внизу их встретила женщина лет пятидесяти, в белом фартуке. Он видел таких только в кино. Они поговорили с Патей по-французски. Антон не прислушивался к их разговору. Когда женщина в фартуке удалилась, писатель тихо спросил:
– Это служанка?
– Фу, какое старое слово! Проще сказать – домработница.
– Француженка?
– Ты думаешь, все французы – буржуа? Есть и домработницы.
– А ты, значит, рантье?
– Ты сегодня в ударе! Делаешь открытие за открытием!
Они поднялись по широкой лестнице на второй этаж.
– Зачем вам с мамой столько этажей и комнат? – недоумевал он.
– Что, закипел «разум возмущенный»?
Он больше не задавал вопросов.
Мама сидела в огромной гостиной спиной к двери, смотрела телевизор – и не заметила вошедших.
Патя тихо подошла сзади, облокотилась на спинку кресла и нежно прижалась к материнской щеке. Та вздрогнула, ответила поцелуем, о чем-то спросила, потом резко развернулась в своем инвалидном кресле и поехала навстречу Антону, на ходу приветствуя его:
– Много о вас слышала. Патрисия все уши прожужжала.
– Мама! – взмолилась дочка, но маму безудержно несло дальше.
– Раньше я находила в ее спальне ваши книги. Она зачитывала их до дыр!
Новость была ошеломляющей. Значит, их знакомство в «Иллюзионе» – не случайность? И стихийная любовь Пати вполне объяснима. Сообщение расстроило Полежаева. Он хотел бы, чтоб его любила женщина, а не поклонница. И Патрисия это прекрасно понимала, потому до сих пор и делала вид, что его творчество ее не интересует!
Мама подъехала совсем близко. Они поразительно были похожи – мать и дочь. Только у старшей волосы зачесаны назад, а глаза – с зеленоватым оттенком. Она смотрелась как старшая сестра. (Впоследствии он с удивлением узнал, что сам всего на три года моложе ее.) Если бы не болезнь, то нашлось бы немало претендентов на ее руку и сердце.
«Впрочем, при таком богатстве женихи могли бы и сейчас объявиться! Видно, память о муже дорога, хоть Патрисия и называет отца подлецом!»
Он наклонился, чтобы поцеловать женщине руку.
– О, как мило с вашей стороны! Настоящий русский писатель!
– По-моему, вы слишком меня превозносите.
Он так и не выпускал ее руку из своей. Что-то странное было в этой руке. Наконец до него дошло: на трех пальцах – красноватые следы от колец.
«Зачем она их сняла? Не хотела давить роскошью? По-моему, и так все достаточно красноречиво!»
– Патя раньше тоже хотела стать писательницей. Дух моего предка, бунтаря и драматурга, витает в стенах этого простого русского дома.
«Сказала бы еще – в избушке на курьих ножках!»
– Так случилось, что лучшие мои годы прошли в России, и я решила не расставаться с этой страной.
– Вы смелая женщина! Многие русские теперь предпочитают заграницу. Здесь неспокойно.
– Здесь никогда не было спокойно. Это мне и нравится.
– Давно были в Париже?
– Год назад. Умер мой отец. Я ездила на похороны. Делили с оставшимися родственниками наследство. Дед очень любил Патю и многое завещал ей. Так что у вас невеста с приданым.
«Значит, не только папаша-подлец потрудился! Еще и наследство!»
– Часть отцовского дома в Париже я продала родственникам, – продолжала она свой рассказ. – Так что мне теперь некуда возвращаться. Теперь для Парижа я – иностранка.
«А Констанция Лазарчук мечтала о Париже! Вот как устроены люди! Их не поймешь! И чего нам на месте не сидится! Жил бы сейчас в своем маленьком уральском городке и не рыпался! Сопровождал бы коммерческие грузы с табельным „ТТ“ на заднице, попивал бы в купе чаек из пакетика! Нет, подавай мне столицу!»
– Я вам еще не надоела?
Они сидели за длинным столом в гостиной, и Патя до сих пор не проронила ни слова. Она только с обожанием смотрела на него, так же, как ночью. Он отвечал на ее взгляды легким подмигиванием, и девушка улыбалась в ответ, видно, нисколько не смущаясь тем, что все ее тайны теперь раскрыты.
– Ну что вы, что вы! – запротестовал Антон. – Я, наоборот, наслаждаюсь вашим рассказом! Вы мне на многое открываете глаза. От Пати ничего толком не добьешься – скрытная очень.
– Неужели? – Мать укоризненно посмотрела на дочь.
– Правда-правда! Про наследство – ни слова! Слышу в первый раз!
– Святая дева Мария! – всплеснула мамаша руками. – Наследство – это громко сказано! Мой папа не был богачом. Так, оставил кое-что по мелочи. Да часть дома. А ваши родители живы, Антон? Можно вас так называть?
– Вполне. Вот только не знаю, как мне – вас?..
– Зовите просто – Катрин. Ты, Па, не возражаешь?
– Ну что ты, мама! Мне даже приятно!
Взаимно вежливое щебетание продолжалось еще полчаса, а потом служанка подала на стол. Эта матрона в белом фартуке довольно зло поглядывала на гостя. Может, осуждала значительную разницу в возрасте между женихом и невестой? А может, считала, что жених позарился на дом и наследство Патиного дедушки? Так или иначе, эти взгляды Антону были неприятны, и когда обед кончился, он облегченно вздохнул.
– Может, ты мне покажешь дом? – попросил он невесту.
– «Разум возмущенный» больше не кипит? – шепнула она в ответ.
– Кипит кое-что другое!
– Мама, мы тебя ненадолго оставим! Я покажу Антону наш дом.
Ее спальня находилась на третьем этаже. Высокая кровать под балдахином, потолок и стены обшиты тканью. Все в мрачных фиолетовых тонах.
«Такое впечатление, будто меня посадили в мешок! В красивый, с приятным запахом, но все-таки мешок!»
– Здесь ты зачитывала до дыр книжки Антона Полежаева? – съехидничал он.
– Не обольщайся! Мама любит польстить!
– Ты несносная притворщица, а твоя мама – просто чудо!
– Если бы еще поменьше фантазировала! – недовольно пробурчала Патя. – О дедушкином наследстве вообще смешно говорить! Его накануне смерти ограбили! Оттого, говорят, и умер. Сердце не выдержало.
– По мне, лучше бы ты нищенствовала. И я подобрал бы тебя голодную, холодную…
– С триппером, вшами и парой-тройкой дружков-рецидивистов, – с ухмылкой докончила она.
– Ну вот. Даже помечтать нельзя.
– Время сентиментализма прошло, дорогой писатель. Опоздал ты со своими взглядами.
Уже при выходе из «мрачного мешка», каким показалась ему спальня юной неромантической особы, Полежаев обратил внимание на яркое многоцветное пятно на стене, заключенное в черную раму.
– Что это такое?
– Кандинский. Подлинник.
Абстракция, в которой художник, казалось, использовал все имеющиеся под рукой краски, заворожила Антона своим сумасшедшим ритмом. Он не мог оторвать глаз от бесконечных линий, черточек, пунктиров, хаотично разбросанных по полотну. Это была не просто картина, это была – картина жизни. С ее непонятными непредсказуемыми зигзагами…
– …Вы Полежаев?
Девушка артистично выгнула вороную бровь и ткнула остреньким мизинцем в его лоснящийся пиджачок.