Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917 - Гурко Владимир Иосифович. Страница 59

Следовало энергично продолжать создание новых артиллерийских бригад и отдельных батальонов полевой и мортирной артиллерии. Сразу же по формировании эти части незамедлительно вводились в состав новых пехотных дивизий, причем основные трудности при оснащении новых батарей состояли не столько в недостатке самих орудий, сколько в нехватке всех остальных материалов артиллерийского снабжения и конского состава. Поэтому главнокомандующим был представлен план создания так называемых «позиционных батарей», орудия и прислуга которых доставлялись из тыла, а подвоз боеприпасов и всего остального обеспечивался бы уже самими артиллерийскими начальниками. Подобные батареи предлагалось устанавливать на пассивных участках фронта, то есть в пунктах, редко подвергавшихся вражеским атакам и мало пригодных для нашего собственного наступления. Кавалерийские дивизии, боевая ценность которых для пехотного боя возросла почти троекратно, должны были в ближайшем будущем получить восьмиорудийные мортирные батальоны. Орудия для них – 4,5-дюймовые гаубицы – поступали из Англии.

Но основное увеличение нашей артиллерии для будущих операций должно было произойти за счет тяжелой артиллерии калибров 6, 8, 10, 11 и 12 дюймов, которую мы рассчитывали получить от наших союзников. Ее прибытие на фронт ожидалось не ранее мая месяца, что являлось еще одной основательной причиной того, почему мы должны были отложить начало своих основных наступательных действий по крайней мере до конца мая. На совещании рассматривались все аргументы за и против проведения наступления на том или ином фронте. Что же до точного определения того, на каком фронте будет наноситься главный удар, а каким достанутся вспомогательные роли, то совещание постановило, что главнокомандующие группами армий должны будут не позднее конца января получить на этот счет особые приказы Верховного главнокомандующего. Окончательное решение будет принято после того, как царь ознакомится со всеми подробностями и получит возможность остановить свой выбор на одном из представленных ему вариантов.

Важнейшие вопросы, предложенные на рассмотрение совещания, были решены 29 декабря на двух заседаниях, прошедших с перерывом для обеда. 30-го числа, во время обычного доклада императору, который я доверил сделать генералам Клембовскому и Лукомскому, под моим председательством совещание возобновилось для обсуждения различных второстепенных вопросов, решение которых не требовало одобрения государя. По окончании обычных докладов на собрании появился император. После перерыва на завтрак совещание продолжилось. Еще днем раньше стало совершенно ясно, что работа может быть закончена 30-го, что давало бы императору возможность в тот же день выехать в Царское Село.

Во время перерыва, прежде чем отправиться во дворец на завтрак, я зашел к себе в кабинет для решения каких-то не терпящих отлагательства вопросов. Там мой адъютант Арнгольд сообщил мне, что по Могилеву распространяются слухи об убийстве Распутина. Я, однако, не придал рассказу адъютанта никакого значения, поскольку вокруг фигуры «старца» ходило множество всевозможных сплетен. Перед тем как сесть за стол, император отозвал меня в сторону, чтобы поговорить о конференции и о том, в каком духе ему следует выступить при ее закрытии. Слова царя не вызвали у меня каких-либо замечаний. Вскоре после завтрака совещание возобновилось и закончило свою работу примерно за 3/4 часа до предполагаемого отправления царского поезда из Могилева. Будучи совершенно уверен, что император удалится во дворец к ожидавшему его цесаревичу, я пошел в штаб, чтобы подписать несколько срочных телеграмм, которые передал мне Лукомский, повторивший при этом все те же могилевские слухи об убийстве Распутина. Приехав на вокзал минут за двадцать до отправления поезда, я нашел императора прохаживающимся по платформе в компании генерала Воейкова. День был морозный и ветреный, и стоять на месте было холодно. Позднее мне говорили, что Воейков тогда уже сообщил императору о произошедшем в Петрограде убийстве Распутина – событии, которое столь страшно отразилось на судьбах России. После моего появления на платформе император до самого отправления гулял со мной взад и вперед вдоль поезда. Я и сам предполагал в скором времени выехать в столицу для урегулирования различных проблем, возникших у интендантства, а также для решения вопросов, связанных с Межсоюзнической конференцией, открытие которой в скором времени ожидалось в Петрограде. Я рассказал царю о своем намерении, сообщив, что в мое отсутствие обязанности начальника штаба будет исполнять генерал Клембовский, и заручился согласием его величества. Кроме того, я попросил у государя разрешения в экстренных случаях приезжать к нему в Царское Село из Петрограда. В убийство Распутина я не верил; поэтому, возможно, и не сделал попытки разобраться в душевном состоянии императора. Тем не менее должен сказать, что ни при закрытии совещания, ни на платформе я не заметил в поведении его величества ничего необычного, хотя он в то время уже знал о случившемся.

За время моего четырехмесячного пребывания на посту начальника штаба в общественной жизни России оставалось очень мало тем из области как внутренней, так и внешней политики, которых бы я не обсуждал в разговорах с императором. Единственный вопрос, которого я из принципиальных соображений никогда не затрагивал, касался так называемого «старца» Распутина, самое имя которого я всегда избегал произносить в присутствии царя. Достаточным основанием такого поведения может служить то, что я, единожды заговорив на эту тему, считал бы себя обязанным изучить ее до конца и полностью выяснить все подробности, опираясь при этом не на слухи, но исключительно на непреложные факты. Я не мог говорить о том, что только слышал от кого-либо. Эти истории так сильно отличались друг от друга и были настолько противоречивы, а иногда и просто абсурдны, что не имелось никакой возможности определить, где начинается правда и где кончаются выдумки.

Вернувшись с вокзала в Главную квартиру, где под председательством генерала Клембовского продолжали совещаться главнокомандующие, я продолжил работу собрания, которое продлилось весь вечер, после чего все присутствующие разъехались по своим штаб-квартирам.

Тогда был рассмотрен еще один важный вопрос, касавшийся численности солдат, которые в течение 1917 года потребуются для подкрепления армий. Прогноз, составленный в Ставке незадолго до моего прибытия, и донесения, полученные военным министром, меня не удовлетворяли; они поражали своей избыточностью. Проведенные расчеты показывали, что потери будут достигать 500 тысяч человек за каждый из летних месяцев, да еще по 150 тысяч в месяц за полгода относительного затишья, то есть на один только год для замены выбывших из строя требовалось немногим менее 4 миллионов солдат. В тот момент в резерве проходило обучение чуть менее 2 миллионов, а ранней весной 1917 года ожидалось поступление еще до 700 тысяч новобранцев, что в общем составляло около 2500 тысяч пополнения. На этом основании был сделан вывод, что предстоит призвать в армию дополнительно 1500 тысяч человек населения. Министерства внутренних дел, земледелия и торговли, ознакомившись с этими цифрами, заявили, что столь масштабный призыв на военную службу ляжет тяжелым бременем на все отрасли экономики страны и в первую очередь отразится на производстве продукции для армии и что они считают невозможным согласиться с подобными требованиями. Можно было бы думать, что три прошедшие кампании, а именно – сражения 1914–1915 годов (зимой отдыха у войск не было) и летние бои в 1915 и 1916 годах, давали достаточные цифровые данные для определения средних потерь, которые несет за год русская армия. Тем не менее, основываясь на своем старом предположении, что будущая кампания будет кратковременной, Военное министерство не провело точных расчетов.

Нам пришлось решать данный вопрос другим методом, используя при этом самые разные средства. Было известно, что на военную службу вплоть до декабря 1916 года было призвано – в круглых цифрах – более 14 миллионов человек, тогда как интендантство снабжало не более 10 миллионов. Разницу между этими числами составляли потери армии убитыми, ранеными, попавшими в плен и без вести пропавшими. Частичное подтверждение числа убитых, раненых и пленных было получено на основании списков, составляемых военным министром для императора. Другие расчеты потерь, проведенные, однако, на основании приблизительных оценок, дали практически такие же результаты, а именно убыль 4500 тысяч человек за три кампании. Основываясь на полученных цифрах, я предложил весной 1917 года ограничиться призывом новобранцев, достигших девятнадцатилетнего возраста, и возвращением в строй излечившихся больных и раненых, ежемесячное количество которых считалось тогда от 50 до 60 тысяч человек. Я должен еще упомянуть об упорно циркулировавших как в обществе, так и среди бюрократии слухах, согласно которым число дезертиров, скрывавшихся по деревням, достигало непомерной величины – от одного до двух миллионов человек. Упомянутые уже расчеты и сравнение численности призванного в армию мужского населения с числом людей, действительно находящихся на службе, показывали, что количество дезертиров в любом случае сильно преувеличено. Конечно, число солдат, прибывших из действующей армии и живущих внутри страны или путешествующих по железным дорогам, временами было огромно; начиная с 1915 года количество нижних чинов, получивших отпуск, колебалось от 2 до 5 процентов списочного состава частей. Следовательно, бывали моменты, когда одновременно в отпуске находилось по полумиллиону солдат. Если добавить сюда выздоравливающих раненых, получивших разрешение перед возвращением в строй посетить свои деревни, и нижних чинов, посланных по служебным делам во внутренние районы страны, то нет ничего удивительного в том, что огромные массы солдат, временно живущих по домам или двигающихся по железным дорогам, приводили к распространению легенд об огромном числе дезертиров.