Жена самурая (СИ) - Богачева Виктория. Страница 121

В коридоре стояла та же удивительная тишина, что и в спальне. На секунду Наоми показалось, что она осталась одна во всем огромном поместье. Но спустя мгновение закричала ночная птица, и донесся привычный шорох шагов самураев, охранявших главный дом.

Ведя правой рукой по тонким перегородкам стен, Наоми двинулась вперед маленькими шагами, и край длинной накидки, шелестя, волочился за ней по татами. Ей предстояло пройти дом насквозь, чтобы оказаться в помещении, где слуги готовили пищу. Она надеялась, что найдет там немного риса или лепешек, чтобы унять голод. Первый раз она остановилась у дверей в комнату Томоэ и приложила к створкам раскрытую ладонь. Она скучала по воспитаннице, гостившей сейчас у своего деда, хотя и не помнила об этом в последние недели.

Второй раз Наоми замерла у спальни Хоши. Она бесшумно раздвинула дверные створки и тихо-тихо стояла, вслушиваясь в дыхание своей спящей дочери. Не решившись войти из-за боязни разбудить дочь, Наоми спустя некоторое время притворила двери и зашагала прочь по коридору.

Вскоре тишина и уют ночного поместья развеялись, когда Наоми заметила слабые отблески света, и услышала посторонние шорохи, доносившиеся из спальни Такеши. Их спальни, если говорить честно. Но она не ночевала в ней уже несколько недель и привыкла отделять себя от Такеши, противопоставлять свои вещи и его.

Она колебалась, но прежде, чем успела хорошенько подумать, прежде, чем осознала, что творит, Наоми резко остановилась и вошла. В разделенной ширмой комнате слабо горели масляные лампы, и их огонь приминался от любого, даже самого легкого дуновения воздуха. Длинные тени плясали по расшитой цветами ткани ширмы, а когда Наоми опустила взгляд, то увидела на татами капли крови.

Такеши поднялся с колен и вышел из-за ширмы ей навстречу. Он заметил — почувствовал — ее присутствие, еще когда Наоми стояла у закрытых дверей и раздумывала над тем, стоит ли ей входить. Он был без верхней куртки — на груди видны все шрамы, еще более уродливые, чем обычно, из-за игры света и тени. Правая рука в крови, испачкана почти по локоть, и кровь стекала по пальцам вниз, пачкая татами. Культя левой также измазана засохшими алыми пятнами.

Рассмотрев пятна на татами, Наоми подняла на мужа спокойный взгляд. Она слишком давно была замужем, чтобы удивляться или, того хуже, пугаться крови Такеши. Но в тот момент все же испытывала некое замешательство — стояла глубокая ночь, и ее муж не отлучался из поместья, и где же он мог поранить руку в столь поздний час?

Такеши же был удивлен гораздо сильнее. Он не ожидал увидеть Наоми здесь. Он никого не ожидал увидеть посреди ночи в спальне, когда он боролся с последствиями вспышки гнева. Он очень хорошо помнил ее утреннюю истерику и потому сейчас смотрел на жену с едва уловимым опасением. Такеши надеялся, что она пришла к нему ночью не для того, чтобы вновь обвинять во всем, что происходило в последние годы.

Только не сегодня.

Только не теперь, когда он осознал, что действительно во всем виноват.

И он не мог смотреть ей в глаза, он понял это лишь сейчас. Его взгляд скользил по ее утомленному лицу и одежде, по распущенным волосам, но всячески избегал глаз.

— Что случилось? — Наоми шагнула вперед и покачнулась, но не остановилась из чистого упрямства. Вытянув руку, она указала на его окровавленную кисть.

Чувствуя себя мальчишкой, Такеши боролся с желанием спрятать ладонь за спину и ответить, что не случилось ничего.

А что ему еще оставалось сказать?

Тебя травили все годы, что ты жила в моем поместье, под моей защитой, и я узнал об этом лишь сегодня благодаря Рю-саме. Ты теряла детей, потому что тебя травили, и это продолжилось бы до твоей смерти, не вмешайся Рю-сама. Я не знаю, кто тебя травил, но этот человек уже долгие годы живет в моем поместье, и я это упустил. Все годы, когда ты ненавидела меня и себя, когда ты страдала, когда терпела шепотки за спиной, презрение, жалость — все они из-за моего попустительства. А узнав об этом, я раздавил в руке чашку.

Он никогда не расскажет ей правды, понял Такеши в ту ночь, смотря на свою жену и одновременно не смотря ей в глаза. Никогда не расскажет о том, что ее травили.

— У тебя и губы в крови, — заметила Наоми, ничуть не смущенная его молчанием. К нему она уже давно привыкла. Она нахмурилась скорее от растерянности, нежели от недовольства, когда взяла руку не сопротивлявшегося Такеши и увидела на ладони рваную рану, из краев которой торчали мелкие осколки.

— Ты разве не должна отдыхать? — невпопад отозвался Такеши.

— Кажется, я проснулась от голода.

Наоми захотелось хихикнуть. Не рассмеяться, не ухмыльнуться — именно хихикнуть, словно девчонка. Их нелепый, несвязный разговор напомнил ей разговоры между ними годы назад, когда они не знали друг друга и не знали, о чем могут друг с другом говорить. Когда нестройная беседа перемежалась несвязанными высказываниями на посторонние темы.

Тяжелое время. Но спустя годы Наоми ощущала тепло, вспоминая те недели. Хотя они и дались ей непросто. Но в поместье Минамото ей редко что-либо давалось «просто».

Она задумалась, а потому не увидела, как дернулся Такеши, как напрягся и свел плечи, будто готовясь отразить удар. Когда Наоми вновь на него посмотрела, он успел расслабиться и взял себя в руки.

Она окинула беглым взглядом разбросанные на татами бинты и пятна от воды, что выплеснулась из мисок, пока Такеши пытался, орудуя зубами и культей, остановить кровь и перевязать рану.

— Дай мне посмотреть, — она почувствовала усталость и опустилась на татами, потянув следом Такеши. И обожгла его недоверчивым взглядом, когда он беспрекословно и безмолвно подчинился.

Она вытащила из раны все осколки и промыла ее водой, смешанной с настоем обеззараживающих трав, и крепко перетянула ладонь чистыми бинтами. Порезы оказались недлинными, но глубокими, и они задели множество сосудов, оттого и кровь долго не унималась.

— Спасибо, — сказал Такеши, когда она закончила.

Наоми уже и не помнила, когда в последний раз они сидели рядом, и она смотрела на мужа без неприязни. И спокойно выносила его присутствие, не делая над собой чрезмерных усилий. Даже минувшим утром она едва вытерпела, когда он гладил ее по голове, и все же сорвалась. Но сейчас ей не хотелось вцепиться ему в лицо. И выкрикивать обвинения тоже не хотелось.

Бессонница и часы, проведенные в коридорах собственных воспоминаний, помогли ей вспомнить то, что она успела забыть. И увидеть то, что она отказывалась видеть. Такеши заботился о ней. Оберегал. Выслушивал упреки и истерики. И каждый, каждый раз делал вид, что ничего не случилось, когда, несколько оправившись, она вновь начинала говорить с ним по-человечески. Ему даже не были нужны ее сбивчивые извинения. А ей ведь стоило извиниться хоть раз!.. Он сам просил у нее прощения.

А ведь Наоми знала, как могут обращаться с женами мужья. Знала лучше прочих. Она помнила, как вел себя отец. Слышала рассказы о мужчинах из других кланах. В ином месте ее бы вышвырнули за ворота поместья, и никто за нее не вступился бы. Ее бы могли отослать, могли убить, в конце концов, и действительно взять новую, молодую, здоровую жену.

Все те проклятья и злые слова, которые она кидала в лицо Такеши, могли быть ее реальностью, окажись ее муж другим человеком. Но он сносил все ее упреки, все ее истерики. Он не сказал ей ни одного дурного слова. Ни разу ни в чем ее не обвинил. Он нянчился с ней как с малым дитем…

Ее громко заурчавший желудок нарушил воцарившуюся между ними тишину. Хмыкнув, она накрыла ладонью живот. Еще две недели назад она могла почувствовать новую жизнь под своими пальцами… Наоми прикусила изнутри щеки и мотнула головой, ведя внутри себя невидимую борьбу. Она не будет думать об этом сейчас. Не будет.

Она начала подниматься, но Такеши ее опередил.

— Останься. Тебе лучше отдохнуть.

— А где Мисаки? — опомнившись, спросила Наоми. Она привыкла, что верная служанка всегда рядом и всегда готова помочь, что бы она ее ни попросила сделать.