Дьявольская субмарина - Ковякин Сергей. Страница 3

Той долей мозгов, что была видима командору, предусмотрительный Глюм привычно думал о всей «драконьей» мелочи: сурике и белилах, о пасте «гойя», о чистке меди грубым сукном, о том, что давно бы пора переплести свою девятихвостую плётку, свитую из кожи нераскаявшихся грешников. От долгого употребления изрядно поистерлись бронзовые гайки, что отлили по рисунку весёлого бородатого грека в далёких Сиракузах. Как бишь его? Арти, Арши… Архи… Он ещё бегал голым по улицам и орал какое-то дурацкое слово. Ох и потешался же над ним Глюм!

А невидимые взору командира извилины уже выродили осторожную мыслишку: чем лично для него обернётся предстоящее дело? Он даже бросил пёстрые гадательные бобы из рога чёрной коровы, и раз выпала буква «фита» и дважды подряд «геенна». Хе-хе-хе!.. Чужой город, а двуногие истинно опасны. Ведь эта, чтоб её, техника всегда поперёк дороги нам, верным и простодушным слугам Тьмы!

Вспомнив последнюю шуточку Чёрного Мсье, Глюм издал горловой звук. До конца дней не пить, когда без алкоголя не жизнь, когда клетки печени уже сгорают от неуёмной жажды. Но вместо вина, водки, спирта, «бормотухи», марганцовки — что бы ни взял в руки старый алкарь — всё обернётся морской водой. Это «монтана», как говорят косноязычные завербованные портовые люмпены. Но лично Глюм подобных деликатных выражений не признавал. Он был суровым практиком. И питал слабость к сильным словечкам.

5

Неожиданно он подумал о том, что может и не скрывать свои мысли. К чему? Можно думать какими угодно мозгами, правыми, левыми, верхними, нижними, поскольку того древнего наречия, которым он владел, никто уже не знал на белом свете. Вымерли его соплеменники, растворились в сонме иных племён и народов, да туда им и дорога, всей этой сволоте, что, право же, почище ламихуз!

На родном языке он думал по привычке, а семь тысяч лет назад разговаривал со своими землячками, чтоб им всем…

Вот времечко-то летит! Глюм с содроганием вспомнил, чем закончился тот последний разговор на родном языке. Колодцем! Сидя в сухой глубокой дыре, Глюм (а его и в прежней, благодетельной жизни так звали) ни о чём и не думал. Просто сидел и от нечего делать ковырял глину толстым грязным ногтем. Ветер пустыни сыпал ему на голову мелкий песок, а жизни оставалось ровно столько, сколько он выдержит без воды. Пить, конечно, хотелось дьявольски, но ещё больше — жить…

А начнись песчаная буря, и смерть придёт гораздо быстрее. На крышку колодца эти ублюдки навалили груду камней, стаскав их со всей округи. Песок сквозь щели быстро засыпет могилу-ловушку. Скуки ради Глюм проклял всех богов. По слухам, так вызывали Сатану. Но никто не появился. Тогда Глюм проклял всех будущих богов. Никого…

Тихо шелестел по стенкам песок. И как песок тёк долгий вечер, затем ночь, утро, день… Это звучала вкрадчиво смерть, обещая мучительный конец.

Глюм нащупал в углу мешок сухой солёной рыбы и взвыл. Он выл долго и громко, силы можно было не экономить. А в обед после второй рыбины, которую он сожрал всё-таки с удовольствием, завыл снова, и уже через час, потеряв от жажды рассудок, грыз запястье, пытаясь утолить её своей кровью.

И тут он услышал откуда-то издалека стон-звон колокольчиков. Он решил, что это очередная галлюцинация, и прохрипел страшное проклятие всему роду человеческому, выплёвывая ошмётки кожи и мяса, не чувствуя больше ни боли, ни желания жить.

Но Глюм не ослышался. К колодцу подошёл караван некоего Аштарешта, халдейского мага и кудесника, злого чародея. Его прислужники с зыбкими, постоянно меняющимися лицами вытащили оттуда вместо воды дурно пахнувшего пирата Глюма. Раздосадованные, они решили отправить его обратно в песчаную могилу и отправили бы, но тут у них разгорелся спор. Одни утверждали, что эту человеческую мразь следует спустить вниз головой, чтоб разом и покончить, другие возражали — нет, ногами, пусть ещё помучается.

Глюм обессилено сидел на песке и без всякого интереса смотрел, как кочевники в пёстрых бурнусах, разъяряясь всё более и более, уже хватают друг друга за грудки.

На шум и ругань из войлочного шатра выглянул хозяин каравана, добродушный толстяк Ашгарешт. Увидев дравшихся слуг, растянул узкую щель рта в улыбке. Казалось, его розовое лоснящееся лицо вот-вот лопнет от жира.

По знаку хозяина Глюма подтащили ближе. Толстяк заговорил на одном из срединных наречий побережья. Глюм с трудом, но всё-таки понимал его.

— Кого я вижу! Пират и душегуб Глюм собственной персоной…

Глюм ничему не удивлялся. Колодец, песок и солёная рыба лишили способности осмыслить происходившее. Он тупо пялился на Аштарешта, соображая, откуда тот его знает.

— Не хочешь ли сказать, что, предавая людей смерти, хотел лишь избавить их от страстей земных и помочь им обрести загробную жизнь в Эдеме? Но ведь попутно ты избавлял не только от долгих мучений, но и от золотишка? Ты любил золото, Глюм…

Глюм молчал, всё ещё мучимый неразрешимым, для него вопросом: где они встречались с этим жирным караванщиком?..

— Но твои неблагодарные сородичи, такие же разбойники, как и ты, решили, что твои подвиги даже превзошли их свирепость и подлость. Они ограбили тебя самого и немного проучили на прощанье. Впрочем, три сломанных ребра, раздроблённая челюсть, пробитая голова не в счёт. Всё это мелочи по сравнению с той казнью, которую они тебе придумали. Бросили тебя в колодец! Да ещё и щедро снабдили продовольствием, чтобы не сразу окочурился. Ты уже пил собственную мочу? Нет? Значит, немного поскучав в одиночестве, уже взываешь к Кабалле о помощи?

— Аха ахага ахагин, — прошамкал наконец Глюм, придерживая рукой сломанную челюсть.

— «Тебя ли я звал, господин?» — повторил вслух невнятную фразу пирата Аштарешт. — Ты это хотел сказать?

В его пухлых пальцах вдруг очутилась сосулька, и караванщик сунул её в рот. Глюм видел такие длинные прозрачные сосульки у Оловянных островов, Касперид, во время одного из дальних плаваний. Правда, там они были чуть побольше. Там же он впервые увидел и снег — закоченевший дождь, падающий с неба.

Купец стал блаженно чмокать, талая вода текла по его руке, падала на песок. Глюм судорожно сглотнул, испытывая адские муки.

— Да уж ясно, не меня! — сказал Аштарешт. — Ты ведь, кажется, звал Самого… Неужели ты думаешь, что он придёт? Да на кой ты ему? И мне ты не особо нужен.

Тут маг отшвырнул сосульку, озабоченно пощупал горло:

— Гланды… Может быть ангина. Гланды — штука капризная…

Глюк проводил взглядом льдинку, от которой через секунду не осталось и мокрого места. Он бы променял на неё сейчас целое море воды, огромный океан холодной и пресной воды.

Купец замотал горло неизвестно откуда появившимся мохеровым шарфом, поясняя:

— Стрептоцид ещё не изобретён, да и насчёт пенициллина никто из наших не подсказал Флемингу… Да и нет, его, Флеминга, не родился ещё! Мучайся теперь с гландами, как вшивый ассирийский раб!

На сей раз Аштарешт — и снопа из воздуха — извлёк аппетитный шашлык на витом бронзовом шампуре, и теперь Глюму зверски захотелось есть.

— Итак, мы остановились на том, что ты мне не нужен, — сказал чародей с набитым ртом. — Но мой стародавний приятель, морской демон, просил подыскать для неделикатных поручений какого-нибудь подонка. Думаю, ты вполне подходишь… Эй! Чёртовы слуги! — Он, хлопнул в ладоши. — Мне холодного фалернского. Ему чашу поднесите…

Тотчас один из прислужников принёс запотевший рог с фалернским вином, а другой бережно подал чёрную фарфоровую пиалу, наполненную багрово-жёлтым мерцанием жидкого пламени. Золотом отливала и надпись по краю пиалы, выполненная арабскими летящими буквами.

Аштарешт замахнулся на прислугу пустым шампуром.

— Из какого века вы достали её, сыны вероотступницы Лилит, предавшей демонов и согрешившей с Адамом?! Печать проклятия лежит на ваших делах, словах и лицах!

— Из вьюка на белоснежном верблюде, господин наш.

— Ну что с них взять? Опять перепутали время и место, ослы. Этого времени ещё нет! Нет арабов, нет арабского алфавита! Нет фарфора, Корана, Аллаха, Христа и Будды… Нет даже философа, который скажет недурную фразу: «И песок однажды утоляет жажду». Нет влюблённых, коим предстоит испить из Чаши напиток любви и смерти… Мне нужна обыкновенная глиняная чашка из Хараппы, ясно? Ведь Чашей её делает колдовское зелье. Можно даже ту, что гончар сделает завтра утром. Только не забудьте кинуть ему пару медяков. Знаю я вас, жульё!