Князь Воротынский - Ананьев Геннадий Андреевич. Страница 26

– Воевода наш, Двужил Никифор. Стремянный князя Воротынского. За языками посылал он, как осадили крепость. Двоих мы приволокли. Басурманы говорят, будто не станут штурмовать ни одной крепости. Ждут, будто бы, когда какая-то их рать наши полки к Угре заманит.

– Ишь ты. Ладно, покумекаем. Спасибо за весть, – затем распорядился: – Кто к князю Воротынскому послан, меняй коней и скачи к нему. Те, что ко мне, при мне и останетесь. При моей дружине.

Отпустив гонцов, князь Вельский повелел будить бояр Шуйского и Морозова, воевод младших. Совет держать. Добавил при этом строго:

– И чтоб самовар подан был.

Вскоре совет начался. Не спешили с выводами воеводы, уже по второй чашке осушили, по третьей хозяин налил, а ясности все не было. Князь Шуйский недоумевал:

– То сам князь Воротынский воду мутит, теперь вот его стремянный. Я посылал станицы за Шиворонь реку. Не единожды. Тихо в степи. Ни тебе разъездов басурманских, ни тебе сакм.

– А мне не нравится, что сакм нет, – возразил Морозов. – Каждый год с ранней весны шныряют, а нынче что-то не кажут носа. Похоже, неспроста.

– Видать, прав князь Воротынский: на Казань увел свои тумены Магметка, – по-своему повернул ответ Морозова Шуйский.

– Не иначе, – поддержал главный воевода князь Вельский. – Оттого, разумею, нынче большой рати не жди. Прогоним от верховий Оки, на том дело и кончится. На следующий год – тогда готовься. Сполчатся Казань и Крым. А нынче не успеть им. Менять, поэтому, решения своего не стану. Только повелю полку правой руки на Воротынск идти, а потом уже, гоня татар, идти на подмогу полкам левой руки и сторожевому, которым так и двигаться на Одоев. Соединившись под Одоевым, направиться к Белеву. Пусть бьют и гонят басурман, бьют и гонят. До самой степи.

Свой главный полк князь Дмитрий Вельский никуда из Серпухова не послал. Держал под рукой. На всякий случай. Как свой личный резерв.

Гонцы к князю Ивану Воротынскому спешили. Согласно приказа главного воеводы меняли коней на заслонах, которые стояли на всех бродах и переправах через Оку, успевая при этом пересказывать, внося тревогу в души ратников, полученные от «языков» сведения; и гонцам, и ратникам, да и малым воеводам, возглавлявшим заслоны, многое было непонятно, и это как раз их весьма тревожило – неведомое всегда пугает.

Скакали гонцы-казаки от заслона к заслону, быстро приближаясь к Коломне, а в это самое время скакал с пятью тысячами своих гвардейцев Мухаммед-Гирей. Половину тумена он оставил брату, чтобы не оказался тот бессильным, случись какое неповиновение со стороны луговых чуваш и черемисы; Мухаммед-Гирей не делал даже долгих остановок, летел черным вороном по Ногайскому шляху к основным своим силам, его ожидавшим.

Стремительность в действиях – достоинство Мухаммеда-Гирея. Он не привык транжирить время. Но сейчас он спешил еще и потому, что хотел, во что бы то ни стало, опередить возможные последствия не очень-то взвешенного поступка брата Сагиб-Гирея.

Для чего он отпустил Шаха-Али, да еще и воеводу? Не обязательно было предавать их смерти, с этим Мухаммед-Гирей согласен, но для чего отпускать? Не поедет же Шах-Али в свой Касимов, наверняка поначалу направится в Москву. Да, он – пеший, но коней он вполне может купить или ему могут их дать князья нагорной стороны; он вполне может оставить своих жен какому-нибудь князю на попечение, а сам скакать в Москву; но, скорее всего, воевода бросит Шаха-Али и поторопится к своему царю; и хотя Сагиб-Гирей схитрил, пообещав, что вскорости пошлет мирных послов, кто может предсказать, поверит ли этому обману князь Василий, не начнет ли спешно ополчать свою рать – такого поворота событий Мухаммед-Гирей не хотел, ему важна была внезапность. Только она позволит захватить врасплох князя Василия, который возомнил о себе, что он царь веся Руси, а не раб Орды.

Как покажет время, опасения Мухаммед-Гирея окажутся напрасными, хотя Шах-Али с воеводой тоже спешили. Вместе с рыбаками, на подводах которых восседали жены Шаха-Али. И совсем недалеко оставалось им до Воротынца, откуда понесут их ямские кони от яма до яма в Нижний, во Владимир, в Москву. Привычно ямское дело на Руси, еще при Батые заведенное, отработано до безупречности. Без остановок помчат Шах-Али с воеводой Карповым, и только гонец к царю Василию Ивановичу поскачет быстрее, тоже меняя коней на ямах. И то верно: гонец – один, к тому же – верхом. Его ничто не обременяет. Скачи себе и скачи.

Едва Шах-Али с воеводой и женами своими миновал Владимир, гонец уже предстал пред очи царя Василия Ивановича, озадачив его и расстроив. «В ссылку его! В Белоозеро! И воеводу туда же!» – гневно решил поначалу государь, но вскоре гнев его отступил перед напором здравого смысла. Славный родитель его действовал хитрей. Он не оставил Мухаммед-Эмина, когда тот не смог удержаться на казанском троне, уступив его хану Али, и оказался дальновидным: пришло время, на трон Казани снова сел Мухаммед-Эмин и многие годы мир и покой царили в Среднем Поволжье, не налетали казанцы ни на Нижний Новгород, ни на Кострому, ни на Муром, ни на Галич. Пока, верно, не предал своего попечителя коварный шах. Но это – уже другой вопрос. Шах-Али тоже может в конце концов предать, но пока он поступает честно, его нужно всячески поддерживать. Вернется еще его время. Обязательно вернется.

– Царя Казани нужно встретить по-царски! – повелел Василий Иванович и тут же назначил бояр, кому надлежало выехать навстречу Шаху-Али.

Замаячили после этого вестовые от бояр к царю, от царя к боярам, а Василий Иванович продумывал, как, не теряя своего царского достоинства, встретить Шаха-Али с надлежащей его царскому достоинству пышностью. И куда его девать. В Касимов? Но там государит брат Шаха-Али Джан-Али. Не сгонять же его. Давать новый удел? И так много казанских вельмож со своей челядью и дружинами сидят в российских пределах. По договору с Улу-Мухаммедом. По тому же договору Мещера отдана была его брату Касиму в наследие роду их. Как выкуп за освобождение Василия Темного. В дополнение к золоту и серебру. Договор этот держал и сын великого князя Иван Васильевич, держит и он, внук подписавшего столь унизительный для Руси договор. Более того, даже Кашира, пожалованная в свое время Абдул-Латыфу, пока еще за его наследниками. Не достаточно ли? «Оставлю при дворе», – наконец-то решил судьбу Шаха-Али Василий Иванович.

Но не перед лицом же держать? Все время станет напоминать своим присутствием, что прозевали Казань. Да и сам он весьма неприятен для глаза: длиннорук, большеголов, с телом не отрока, а бабы вислозадой. К тому же, лишний свидетель при разговорах о государственных делах нужен ли? Татарин, он и есть татарин.

Выход все же нашелся. В сельце Воробьево, у Москвы-реки, пустовал дворец, построенный еще Софьей Витовной, его, Василия Ивановича, прабабкой. Срублен он из дубовых бревен. Устроен знатно, пригоже. Да и служб вполне достаточно для слуг и малой дружины ханской. «Сам и отвезу туда Шаха-Али. И поохочусь заодно».

Василий Иванович не часто, но наезжал в этот дворец, чтобы развлечься соколиной охотой на пернатую дичь в строгинском затоне и в пойме, погонять зайцев борзыми по полям и перелескам. Места за Воробьевыми горами красивые, дичи всяческой полным-полно, есть, где душе потешиться. Распорядился Василий Иванович, чтобы немедля готовили дворец на Воробьевых горах для царя казанского.

– Да гляди у меня! Все чтобы ладом! Ни в чем чтоб нужды Шигалей не испытывал. Сам осмотрю!

После такого повеления кто же нерадивость проявит? И волынить никто не осмелится.

В общем, когда свергнутый казанский хан добрался до Москвы, дворец был готов к приему нового жильца. Как брата своего, по которому сильно соскучился, встретил Василий Иванович изгнанника. Обнял его крепко, поцеловал по русскому обычаю троекратно, и повел царь Василий Иванович Шаха-Али в трапезную, где уже были накрыты столы.

За обедом о делах не было молвлено ни слова. И не оттого, что царю Василию Ивановичу не интересно было узнать подробно, что же произошло в Казани, как сумел захватить трон давно на него претендовавший Сагиб-Гирей, но многолюдье заставляло царя осторожничать. Лишь об одном спросил: