Князь Воротынский - Ананьев Геннадий Андреевич. Страница 84

– А что, украины царевы – не государево дело? Все едино: отечество.

Вот тебе и не чинные сторожи! Не хуже бояр мыслят. Державно. Как созвучна эта перепалка той, какая произошла у него с братом, когда они прикидывали, где предложить царю строить большие города-крепости. Он, Михаил Воротынский, настаивал углубляться как можно дальше в Дикое Поле, подступать под самый Перекоп, князь же Владимир сомневался: «Ты думаешь, тебе крымцы дадут? Турки к тому же голову поднимут. Польше с Литвой тоже, Думаю, не понравится». «Верно. Никому из них города новые – не мед. Сарацины грабежа вольготного лишатся, ляхи и литвины не смогут при нужде науськивать их на нас, только я так скажу: кулаком нужно бить. Один раз чтобы и – наповал». «Кулак-то у нас пока растопырен. Он и Тавриде грозит, и Ливонии. Убедить бы самовластца против крымцев все силы собрать». «Оно бы отлично стало, только чем обернулась настойчивость здравомыслящих, тебе хорошо известно. Но и с теми полками, что на Оку каждогодно выходят, можно бить крымцев. У великого князя Дмитрия не так уж велика была рать против татарской, а сумел он ее побить. Еще как! Вот и расправила с тех пор крылья Россия, поняв, что пришел конец Божьей каре, и распростер руку свою над христианами российскими Господь. Или вспомни, сколько у Ивана Великого полков на Угру собралось? Татар против них тьма-тьмущая. Наш с тобой удел много тогда на своих плечах вынес, но все перемогли, побежали крымцы в юрты свои не солоно хлебавши».

«Не пусти тогда Иван Великий по Волге судовую рать, из порубежных молодцов собранную, чтоб улусы татарские рушить, еще не известно, чем бы битва на Угре реке кончилась…» «Прав ты. Только неужели у нас ума не достанет изловчиться против крымцев? Да, не легко будет. Всякое может случиться, но я уверен, что успех, в конце концов, неминуем. Пусть десяток лет пройдет в борьбе, пусть даже больше, но все равно заперты будут татары-разбойники за Перекопом. Иль Святому Владимиру, от кого род мы ведем, легко с печенегами пришлось? Они тоже, думаю, не смотрели, руки опустивши и рты раззявив, как города на Суле, по Трубежу и Десне вырастали. И все же поставил он все, какие хотел, крепости, заступил ими разбойничьи пути степнякам, дал Киеву и всей Киевской Руси спокойствие. Неужели же мы, с Божьей помощью, не исполним того, что ждет от нас разоренная, истерзанная земля Русская?! Неужели потомки назовут нас трусами и веками станут проклинать?!»

Убедили или нет князя Владимира эти страстные слова, трудно сказать, только больше тот не возражал, и они принялись обсуждать лишь то, как сделать, чтобы города те появлялись неожиданно для татар. Поставили же Свияжск в момент под носом у казанцев. «Только так и делать. Рубить города в глубоких лесах, а готовые сплавлять реками, везти на подводах и собирать в две-три недели». «Роспись сделать, каким наместникам и удельным князьям какие города возводить». «Монастырям челом ударить. Не останутся в стороне».

Тот их, бояр думных, разговор один к одному повторяли сейчас рядовые порубежники с той же заинтересованностью, с той же заботой о безопасности отечества.

День за днем вел Михаил Воротынский беседы с приглашенными в Москву порубежниками, и каждая беседа все более и более вдохновляла его, хотя он привык в своей вотчине к тому, что если не подминать под себя по-медвежьи людей, они судят обо всем смело и с великой пользой для дела. Теперь он тоже старался не нарушить ненароком той открытости, какая сложилась между ним и нижними чинами. Оттого копились дельные советы, ложась в основу устава.

Никто не оспаривал начала и конец высылки в Поле станиц (с 1 апреля по 1 декабря), но предлагали многие то же самое, что уже делалось в Одоеве: лазутить до смены, которую проводить через две недели. Сторожи высылать тоже с 1 апреля, но на шесть недель. Тут Двужил, предлагавший более частые смены, остался в меньшинстве, и Михаил Воротынский, хотя в Одоеве частые смены стали хорошим стимулом, принял сторону большинства.

Не забыли порубежники и то, чтобы в Приговор были внесены меры наказания опаздывающим на смену: по полуполтине с каждого в пользу тех, кто лишнего нес службу. Не в воеводский карман штраф, на так называемые общественные нужды, а непосредственно сторожам и станичникам, кто лишку находился на стороже или лазутил в Диком Поле.

– По скольку человек в дозоры и станицы, как думаете? – спрашивал многих князь Воротынский, и почти всякий раз получал примерно один и тот же ответ:

– То дело воеводское. Сколь ему сподручно, пусть столько и шлет. Он в первую голову в ответе за усторожливую службу.

И еще в одном проявилось твердое единство – в возмещении из царской казны убытков, которые случатся при несении службы, а тем более в сечах: коня ли потеряет порубежник, оружие ли какое, доспехи ли попортит.

– Раненым в сече воспоможествование было бы, а пленных выкупал бы государь.

– А если неурочная какая посылка, давали бы воеводы, у кого худой конь, доброго, у полчан своих же взяв. Но не безденежно. Алтына бы по четыре-пять в день.

Но самых знатных, как виделось князю Воротынскому, было два совета. Первый, подтверждающий давнюю просьбу Никифора Двужила и его сына о земле из рук государевых, а не от князей и воевод, которую он так и не сумел выполнить.

– Государь пусть жалует, кому сколько четей. Да чтоб без обиды, чтоб ровно и стрельцам, и детям боярским, и казакам.

– Верно, казаки обижены. Их бы с детьми боярскими вровень поставить.

– А кто не пожелает землю брать?

– Пусть на жалование.

Вот так. До каждой мелочи додумываются. Только в том, чтобы государь землею жаловал и казаков не обижал, нет ничего неожиданного: мысли-то о рубашке своей, которая ближе всего к телу, давно выстраданы, а вот что касается второго совета важного, удивил он Воротынского и обрадовал. Не только значимостью своей, но, главное, что не от воевод первое слово сказано, а казаком.

– Свои глаза и уши – хорошо, только куда ладней иметь бы их еще и под сердцем крымским. Возьми бродников. Нашей же крови люди. Иль пособить откажутся? Кто-то, может, и не пожелает, забоится, но многие согласятся. К казакам на Азов, на Дон и даже на Днепр тайных людей послать, чтоб там доброхотов выискать. Казне царевой, конечно, в нагрузку, только не в ущерб. Сторицей окупятся подарки.

«А государь на меня гневался и теперь не доверяет за лазутчиков моих. Настаивать нужно. Глядишь, возьмет в толк полезность тайных сношений».

Целыми, почитай, днями Михаил и Владимир Воротынские проводили в беседах с порубежниками, к вечеру невмоготу уже становилось, да тут еще у Логинова работа над чертежами застопорилась. И не по его вине, а по предусмотрительности. Он все уже нанес на схему: и имеющиеся засечные линии со сторожами и воротами (даже новую засеку и сторожи по Упе не упустил), и все шляхи – Бакаев, Пахмуцкий, Сенной, Муравский, Изюмский, Калмиусский, который одной стороной рогатки идет к Сосне реке, где под Ливнами соединяется с Муравским, другой идет через Дон на Ряжск и круто вильнув, пересекает Воронеж-реку в верховье, соединяясь затем с Ногайским шляхом; а вот где наметить новые засечные линии, как далеко в Поле крепости выдвигать, сам определить опасался, хотя и имел на сей счет свое мнение.

Пришлось князьям вместе с подьячьими сидеть не единожды до полуночи со свечами. И так прикидывали, и эдак, пришли, наконец, к одному решению: в несколько линий, как делал это великий князь Владимир, ладить засеки ставить сторожи, рубить города-крепости.

Первая непрерывная линия – Алатырь, Темников, Ряжск, Орел, Кромы, затем круто в Поле до Путивля, а от него к Новгород-Северскому. Но чтобы бок не был открыт, сделать линию от Калуги на Серпейск, Брянск, Стародуб, Почеп. Следующая непрерывная – Тетюков – Оскол-Змиево, вниз на Изюмскую, а там раскинуть ее вправо и влево, чтобы пересечь Муравский, Изюмский и Калмиусский шляхи, еще и углом опустить к Азову. Вот в этой, нижней части засечной линии, как раз и будут взяты под цареву руку тайные казачьи ватаги.