Имяхранитель - Козаев Азамат. Страница 61

Иван не успел самую малость. Третий горг ушел, огрызаясь клыкастой пастью и приволакивая сломанную лапу. А ноктис безвольно осел наземь и, честное слово, лунный свет померк от лимонного сияния, которое затопило темень мастерской, хлынув из рваных ран. Не успели, не успели…

– В дом, живо! – четко скомандовал Иван и подхватил на руки ноктиса. Мы с Огано унеслись в дом.

Просто тяжело дышал, несмотря на распахнутые настежь окна. Пластом лежал на кровати, водил по комнате невидящими глазами и нес всякую чушь. Сияние Имени, воссоединившегося с хозяином, медленно блекло. Я стояла у окна под лунным светом, и все происходящее казалось мне страшным сном. Видела и слышала, как будто в тумане.

– …Нет, нет, нет! Только не пилястры! И ради бога, не мешайте все в кучу, господин главный имперский архитектор! Нет ничего более безвкусного, чем ампирные балясины на лестнице из стекла и металла!

Ты только подумай, милая бумага, лестница из стекла и металла! Как до такого вообще можно додуматься?

– …Нет его там, можно не искать. Хоть каждый угол обшарь – не найдешь. Он есть, и его нет. И жив и мертв. Нет, не нужно эркеров! Про атлантов и вовсе забудьте!

Я ничего не понимала, но слепой – другое дело. Он щурился и с подозрительным вниманием слушал бред старика. Имя Просто очень сильно пострадало, в какой-то момент мне даже показалось, что ему не выжить. В горле старика хрипело и булькало, и с каждым словом в разверстой ране (чья это была рана, милая бумага? человека? ноктиса?) вскипала белая пена с лимонным отливом.

– …Бетон, будущее за бетоном. Поразительный материал! Он позволит возводить самые немыслимые конфигурации. Хаос, загромождение комнат мебелью тоже отойдут в прошлое. Пространство – вот инструмент архитектора будущего!.. И все окажется сложнее, чем представляется на первый взгляд, и черное станет белым, а белое черным… Обмануться легко, труднее признать очевидное. А что, если стены не штукатурить? Оставить фактуру натурального камня? Очень выигрышно будет смотреться кирпич или, скажем, бетон с блестящим металлом! Никакой штукатурки или обоев!

Старик бредил еще долго. Могу себе представить… Хотя нет, не могу. Даже представить себе не могу, каково это, когда тебя кромсают на куски. Связь ноктиса и человека чрезвычайно крепка; люди, потерявшие Имя, редко остаются на этом свете. Выжившие становятся обломками, но далеко не все из них столь жизнестойки, как Иван. Выживет ли ноктис, перенесет ли его потерю Просто, если случится худшее? Не знаю.

Мужчины не перебивали старика ни единым словом, даже не дышали. Наконец наш хозяин выбился из сил и откинулся на скомканную подушку.

– Чего это он? Болтал какую-то чушь.

– Он бредил, – мрачно пояснил слепой. – Старик заглянул за грань. Прозревал грядущее.

– Пророчил?

– Да. И ничего утешительного я в будущем не нахожу. По крайней мере, для себя. Он успокоился. И нам остается только ждать.

Еле добрела до кровати и рухнула в постель, как подкошенная – мой ноктис, наконец, вырвался на свободу и унесся плескаться в море лунного света. Наверное, этой ночью Иван вовсе не спал…

Когда тает полная луна, а ночь истончается и становится прозрачной, как легкий, невесомый газ, время ноктиса уходит. Я не знаю, как умирает Имя, это хорошо известно Ивану, но если с первыми лучами солнца ноктис и тело не станут снова единым целым, одним полноименным будет на Перасе меньше. Имя истекает кровью цвета молнии, она запекается, темнеет и становится похожа на жухлые лимонные корки. Просто лежал с закрытыми глазами, тяжело дышал, и если бы не этот признак жизни, старик походил бы на мертвеца.

– Иногда я думаю, что не стоит вмешиваться, – буркнул Иван, отвернувшись от кровати Просто. – Пусть все идет так, как идет. Кто отмеряет людям и ноктисам время жизни на этой земле? Кто? И прав ли я, отнимая жертву у хищника?.. Но проходит время, и я понимаю, что прав. Я тоже не случайно встаю на пути горгов, кто-то и для меня нашел занятие. И пусть каждый идет по своей дороге, и пусть дороги пересекаются.

Милая бумага, ноктис Просто погиб. С первыми лучами солнца он истаял, как утренний туман в горах. Ушло свечение, осталось только человеческое тело – еще не обломка, но уже не полноименного. Старик вряд ли выживет. Мне сделалось это понятно, стоило солнцу заглянуть в растворенные окна. Судя по мрачным лицам Огано и Ивана, они тоже настроились на худшее. Не представляю, что следует делать, когда погибает Имя, но слава Фанесу всеблагому, обломок знал это превосходно. По линзе Иван связался с префектом городка, представился и сообщил о гибели ноктиса, вкратце пересказав обстоятельства трагической ночи. Городок имел свою особенность – почти всем здесь заправляли гвардейцы императора, по сути Акриотерм и являл собой изрядно разросшийся гарнизон. Официальные лица не заставили себя ждать. Следователь из штаба гарнизона и глава управы по очереди подошли к ложу старика, переглянулись и как один взглянули на врача. Врач из гарнизонного госпиталя приоткрыл веко Просто, пощупал пульс, сделал загадочное лицо и поджал губы.

– Он выживет?

– Нет, – врач, сухой мужчина с резкими чертами лица, не стал возить кисель по стенкам.

Иван согласно кивнул. Старик выдохся. Устал. Вряд ли Просто переживет потерю Имени. Хотя, имея такой дерзновенный дух, который проник сквозь толщу лет в будущее… Я не удивилась бы благополучному исходу.

Но не сложится.

– Кто из вас Иван? – спросил вдруг следователь, сам удивленный донельзя. Он стоял у квадратного бюро на стальных ножках, забранного стеклом и держал в руках лист бумаги.

– Ну, я, – обломок прищурился.

– Здесь завещание старика Просто. Вы его родственник? Дом отписан вам.

Теперь уже мы переглянулись. Старик прозревал будущее. Этим сказано все.

Гражданская панихида плавно перетекла в погребение с воинскими почестями. Жителей городка гвардейцы знали в лицо и каждого считали добрым соседом. Доброму, слегка чудаковатому соседу гвардейцы воздали последние почести от всей души. Каре, счет лейтенанта «р-раз, два, три-и», салют холодным оружием, императорский вензель, начертанный острием в воздухе, и глухое басовитое: «В крутой подъем духом ведом…». Далее экспресс к побережью, а там – черная с багровым скорбная барка, последний путь и последний приют, но уже без нас.

Милая бумага, на протяжении всего ритуала прощания я с любопытством наблюдала за Иваном и Огано, и в глаза бросилось их необычайное сходство: во-первых, они сделались до удивления похожи друг на друга – отрешенные лица, задранные подбородки, руки по швам, во-вторых, точно так выглядели все гвардейцы. Потом Ивану пришлось вынести процедуру вступления в наследство и прочий официоз. Огано предпочел не мозолить людям глаза и после панихиды ушел в дом, где отсиживался до самых поминок. Милая бумага, все это донельзя странно. Ловлю себя на каком-то сюрреалистическом чувстве. Не успели приехать в городок, как получили на руки погибшего полноименного и странное наследство. Не успели перевести дух, занимаемся организацией похорон совершенно незнакомого нам человека и на поминках ищем нужные слова. Иван по мере возможности делал вид, что знаком с Просто долгие годы, и что неслучайно старик отписал дом и земельный участок ему; складно говорил что-то насчет дерзновенного духа, пронзившего время и заглянувшего в будущее. Если вдуматься, так оно и есть. Но самое странное случилось на третий день, когда девятый вал забот схлынул, и буквально с неба на нас упало свободное время. Тут и заняться бы тем, за чем, собственно, мы сюда приехали, но утром за завтраком нас огорошил Огано.

– Ничего мы здесь не найдем, – отчеканил слепой. – Можно и не искать.

Я громко удивилась; Иван, казалось, не удивился вовсе, лишь вопросительно поднял на Огано глаза.

– В архиве ничего нет.

– Как ты узнал? – выпалила я.

– Старик. Он прозрел будущее. Все тщетно. Вот его речь дословно: «И нет его там, можно не искать. Хоть каждый угол обшарь – не найдешь. Он есть, и его нет. И жив и мертв».