Имяхранитель - Козаев Азамат. Страница 66

– Сначала ты возьмешь задаток и скажешь мне «да». Потом – поступай, как знаешь.

Девчонка бросила на стол туго скрученный рулончик. Ассигнации. Сотенные. Иван подвигал челюстью, сложил ладони домиком и посмотрел на потолок. Там прилепилась парочка изумрудных гекконов и делала вид, что дремлет. Несколько лет назад имяхранитель выложил за шустрых ящерок кругленькую сумму, зато с тех пор ему абсолютно не докучали насекомые. К тому же лицезрение замечательных созданий благотворно отражалось на настроении. И еще – с ними можно было посоветоваться. Ответа не дождешься, но все лучше зеркала.

Он перевел взгляд на посланницу Цапель. Та нарочито бесстрастно разглядывала ногти. Они у нее были розовые, узкие и чрезвычайно аккуратные.

– Почему я? – спросил Иван.

Она подняла тонкие брови, словно недоумевая: и впрямь, почему? Он ждал.

– По моей рекомендации, – без особой охоты призналась, наконец, девчонка.

– Ого! Разве мы знакомы?

Она фыркнула:

– К счастью, нет. Или ты считаешь, что в храме Цапли живут одни гетеры? – девчонка посмотрела на него в упор.

Иван пожал плечом.

– Никогда не думал об этом. И не это имел в виду.

Она переступила с ноги на ногу. Иван спохватился и сделал приглашающий жест в сторону кресла. Девчонка ответила высокомерным взглядом. Иван выдержал его с усмешкой.

Посланница прищурилась:

– Мне было поручено собрать статистику, изучить потенциал представленных на рынке имяхранителей. Я была очень, очень скрупулезна. Судя по всему, ты – один из лучших, – она выдержала паузу. – Возможно, самый лучший.

– Благодарю, – Иван церемонно склонил голову.

– Меня-то за что? – сказала девчонка и совершенно неожиданно улыбнулась. – В общем, так. Завтра, прямо с утра, приходи в Храм. Привратнику скажешь, к эвиссе Ипполите. А сейчас проводи меня. Или сперва все-таки отшлепаешь за наглость?

Он не нашелся, что ответить.

«…Первый храм Цапли был основан в незапамятные времена очеловечившейся птицей. Случилось так. Молоденькая бестолковая цапелька без памяти влюбилась в охотника, промышлявшего на ее родном озере водную дичь. Охотник был юн, пригож, царского рода и царской безжалостности. Цапель да лебедей бил десятками, а гусей, уток и прочую мелочь вовсе без счета. Встревоженные вожаки птичьих стай собрали совет, на котором сговорились подослать к убийце смертельно ядовитую водяную змею, благо, у людей в те времена считалось особой доблестью охотиться и сражаться нагими. Влюбленная пигалица, дочь птичьего Властителя, рыдая, бросилась отцу в ноги: пощади милого! Но тот был непреклонен. Палача – в расход вместе со свитой. В конце концов, пиявкам да ракам тоже кормиться нужно. Цапля решила спасти цесаревича любой ценой. В те времена люди и животные еще не слишком далеко разошлись по дороге эволюции, а царственные особы с обеих сторон были оборотнями и вовсе поголовно. (Как известно, и нынешние члены императорской фамилии способны оборачиваться кем угодно.) Не успел юный охотник утром рокового дня углубиться в камыши, как стал свидетелем чудной картины: прекрасная цапля, белая, как первый снег, с лаково-черной головкой и алым султанчиком на макушке, сбросила перья и превратилась в девушку ангельского вида. Заметив цесаревича, красавица с восклицанием ужаса бросилась в лес. Плененный дивным зрелищем и заинтригованный до крайности, герой приказал челяди возвращаться во дворец, а сам, точно олень в гон, помчался следом…

Пожениться голубкам было не суждено. Интересы государства и в незапамятные времена стояли превыше чувств. Встречались украдкой, в лесной избушке, где приютила Цаплю добрая отшельница. За пять лет любви у них появилось трое детей – два сына и дочь. Все бы хорошо, но цесаревич мало-помалу стал охладевать к тайной возлюбленной, увлекшись государственными делами. Его женили, а вскоре он взошел на трон. Законная его супруга была безобразна и вдобавок бесплодна. Поэтому, обретя царский венец, император первым делом отнял у Цапли мальчиков и объявил законнорожденными. Саму же ее вместе с дочерью заключил в монастырь.

Погиб император на охоте, «уязвленный в естество мужеское аспидом водным, помесью полоза, ехидны и тритона».

Старший сын, занявший в свою очередь престол, унаследовал от отца твердость характера, а от матери хитроумие и немаловажную для правителя способность оборачивать любую ситуацию к собственной пользе.

Монастырь, где избывала век Цапля, со временем приобрел добрую славу. Там излечивались женские недуги, принимались тяжелые роды, и всегда могли укрыться девицы и жены, хлебнувшие мужского вероломства. Цапля не была злопамятна, напротив, учила пациенток смирению и покорности. Тех же девушек, которые соглашались остаться под ее крылом навсегда, одаривала сверх прочего умением. Умением чувствовать мельчайшие прихоти мужчины, улавливать всякое желание хозяина и повелителя. Улавливать – и выполнять.

Император, ее старший сын, спохватился, когда стало уже слишком поздно. Многие и многие влиятельнейшие мужи Пераса оказались смертельно крепко привязаны к подопечным Цапли. Высшие сановники и генералы, городские старшины и богатейшие эвпатриды были готовы на любые подвиги или преступления ради неслыханных наслаждений, даримых гетерами – теми, что щеголяли перистым птичьим гримом. Две сотни лет (столько продолжала жить матушка Цапля) внутри Пределов, по сути, царил матриархат. Но и после ее успения храм не был ни разрушен, ни распущен. Влияние его до сих пор весьма велико, а умение послушниц каждый может испытать на себе…»

– Ну да, каждый, – пробормотал Иван, гася линзу и опуская на нее бархатную накидку. – Как это у поэта? «А те, что им на смену успели подрасти, такую ломят цену, что господи прости…» Впрочем, за дело, за дело ломят.

Он поднял замаслившиеся от воспоминаний глаза на дремлющих гекконов, в задумчивости пожевал губами, а потом вдруг смахнул с линзы накидку и ткнул пальцем в тильду адресной книжки…

Табурет этот Цапли, очевидно, позаимствовали в какой-нибудь разорившейся пыточной. Сидеть на нем не было ни малейшей возможности. Ножки разъезжались, узкое треугольное сиденье угрожающе стонало, стоило опустить на него хотя бы треть веса. Щели между досками сиденья напоминали тиски. Иван взвесил табурет в руке и разочаровано вздохнул – случись использовать его в качестве оружия, толку вышло бы чуть. Легкий, словно пробковый. К счастью, необходимости воевать пока не возникало.

От безделья Иван решил обследовать келью. Собственно, обследовать было нечего, всего-то десяток шагов вдоль и поперек. Мрачноватое, хоть и сухое помещение, стены из выглаженных гранитных блоков, пол из темного паркета, низкий потолок. Прочная дверь без единого намека на ручку. Рядом с высоким и чрезвычайно узким окном-бойницей разместился простенький газовый рожок.

«Неужели все-таки темница? – подумал имяхранитель без всякого волнения. – Но цель заключения? Смысл?» У него не было ни единого предположения. Он снова попробовал пристроиться на шатком табурете, но скоро понял, что дело не выгорит. Отошел к стене и сел по-турецки на пол, прикрыв глаза.

Ожидание не затянулось. Предупреждая, что дверь скоро откроется, зашумела вода в толще стены. Брякнул запор.

– Милости прошу на наши посиделки, – сказал Иван, поднимаясь навстречу входящим.

Это оказались женщины, одна молодая и замечательно стройная, другая старше и пополней. В дверном проеме, не давая створке закрыться, замерла третья, – коренастая бабища в облегающем золотистом трико и конической шапке из войлока. Плечи и конечности были у нее просто чудовищными. И грудь. Говорят, такими становятся люди, которых питали в младенчестве тигриным молоком. Или все-таки медвежьим?

«Только кто и для чего стал бы выкармливать медвежьим молоком безымянную?» – подумал Иван и добавил:

– Правда, закусок не обещаю.