Хорея - Кочан Марина. Страница 23
И все же я хочу получить ответ:
Стоит ли напрягаться ради того, чтобы прожить несчастливую жизнь?
Я бы перефразировала: стоит ли напрягаться, если в конце концов попадешь не туда, куда желал бы попасть?
Хорошо было бы задать этот вопрос моему отцу. Стал бы он напрягаться, заранее зная, что восемнадцать лет будет медленно увядать в нашей гостиной?
Была ли его жизнь счастливой до болезни?
И в чем для него заключалось счастье?
Было ли что-то хуже, чем хорея?
Какой он видел свою старость?
Хотел ли он проводить время с повзрослевшими дочерьми? С внуками?
Кем он на самом деле хотел стать? Почему ушел из науки?
Знал ли он заранее, что заболеет? Было ли у него предчувствие?
Стану ли я напрягаться, как только получу результаты теста? Какой я стану, если получу положительный результат? У меня все еще есть выбор — я могу удалить письмо, которое придет мне на почту, не открывая его. Я прочитала на форуме, что некоторые и правда так делают. Просто в последний момент свернуть обратно во тьму неведения. В безопасность. Туда, где можно гадать на картах, где можно приписывать себе любые диагнозы.
В Сочи мы прилетаем поздно вечером, Саве уже давно пора спать. В аэропорту, покаждем такси, он катает огромную тележку для перевозки багажа, возит ее туда-сюда по скользкому кафелю. В одну секунду он оказывается слишком далеко от нас, летит на пол лицом вниз, и я бегу к нему, расталкивая снующих туда-сюда людей. Я поднимаю его с пола, кладу к себе на колени. Губа рассечена пополам, и кровь капает на куртку. Сава рыдает, и от этого у него из носа текут сопли, смешиваясь с кровью и превращаясь в кровавое желе. Никто не виноват, просто мы очень устали, говорю я себе мысленно. Сколько еще раз упадет мой сын? И сколько раз меня не будет рядом, чтобы его подхватить.
В квартире-студии, где мы будем жить, долго не находится выключатель. За окном льет дождь. Я укладываю Саву, а Леша идет в магазин. Он приносит хлеб, салаты в пластиковых контейнерах и коньяк. Чтобы не шуметь, мы идем в ванную. Вместо стола у нас — раковина, а вместо стула — унитаз. Мы уплетаем салат пластиковыми вилками, и после коньяка по телу разливается знакомый жар, как будто в горле кто-то чиркнул зажигалкой.
Здесь мое ожидание не будет таким сковывающим. Здесь мы живем в десяти минутах от моря, и уже на следующий день на утренней прогулке, пока мы кутаемся в зимние куртки, Сава неуклюже ступает по скользким валунам, подбираясь к воде. Он смешно плюхается на попу и сгребает камни к себе, осыпает себя голышами, словно сокровищами. После шторма на берег вынесло маленьких рапанов, и я охочусь за ними, набивая карманы куртки.
Поездки на юг были для моих родителей передышкой. Вывезти детей на море, каждое лето, обязательно вывезти — напитаться солнцем на весь год, запомнить его, вспоминать о нем следующие восемь месяцев. И ждать новой встречи. Север молчалив, там бережешь слова, чтобы не выпустить тепло, иначе околеешь. Север молчалив, а юг полон разговоров, беспечной болтовни. Мои родители оттаивали на юге. Помню себя на папиных плечах. Мы идем домой, в санаторий. Асфальт и растения остывают после жаркого дня, отдавая в ночи ароматы. Я никак не могу надышаться ими. Вдыхаю глубоко-глубоко, наполняя воздухом сначала живот, а потом легкие. Задерживаю его в себе. Папа придерживает меня одной рукой за голень, страхует, чтобы я не упала. Другой рукой он иногда касается маминой спины, когда что-то ей говорит. Я не хочу, чтобы кончалась дорога, хочу, чтобы мы шли долго-долго. Чтобы вечер не кончался, как и наша близость. Теперь на юге я всегда грущу, вдыхая теплый воздух: его запах всегда означает, что скоро все должно закончиться. И я уже никогда не приеду на юг с родителями.
Третьего марта у Леши день рождения. Утром я бегу вниз и забираю у курьера заказанный торт. Внутри коробки месиво из украшений. Надпись «Любимому мужу» отвалилась вместе с голубикой.
— С днем рождения. Вот так выглядел твойторт, — говорю я и показываю ему фото с сайта.
В обед к нам заезжает моя подруга и привозит букет свежего щавеля. Вечером мы снова долго гуляем по набережной, море штормит, и этот белый шум меня успокаивает. Из-под тяжелой свинцовой тучи вдруг выползает алое закатное солнце, и мы сворачиваем на пляж, чтобы сделать красивые фотографии в этих оранжевых лучах. На моей детской фотографии из Анапы тоже оранжевый свет: мы с папой сидим у костра на море под огромной скалой.
Ночью я просыпаюсь оттого, что все тело колотит дрожь. Мне знакома эта обволакивающая слабость. На ранних сроках беременности я часто просыпалась по утрам в таком состоянии: тошнота и желание «еще полежать». Токсикоз длится примерно до трех месяцев, пока у ребенка не сформируется собственная печень, пока он не начнет справляться сам.
Я легонько толкаю Лешу в бок.
— Кажется, я отравилась, нужен уголь или что-то типа того, — говорю мрачным шепотом, чтобы не разбудить Саву.
Леша идет в туалет и возвращается тоже мрачный.
— Кажется, я тоже, — говорит он.
Сава весь день развлекает себя сам, разгуливая туда-сюда мимо дивана, периодически роняя тяжелые предметы на пол, пока мы с Лешей лежим валетом на диване, уставившись в телевизор. «Это наш худший отпуск», — думаю я.
Вечером я открываю ноутбук, чтобы проверить почту. Письмо из лаборатории висит самым верхним. Оно пришло намного раньше, чем я его ожидала. Я много раз представляла себе, как его открою. Попрошу Лешу сесть рядом или сначала выпью театрально целую бутылку вина. Или уйду куда-нибудь на пляж, сяду там на скамеечку и открою это дурацкое письмо. Или не буду открывать, зачем портить отпуск, лучше открою уже дома, когда вернемся. Но оно пришло именно в тот день, когда мы даже голову не могли оторвать от подушки, так что пришлось изменить сценарий.
Леша лежал и смотрел передачу про носорогов на канале Animal Planet. Я ничего ему не сказала и просто нажала кнопку «Открыть». Сначала меня перебросило на сайт лаборатории, где нужно было ввести свою фамилию. Мгновение передышки, когда ты трясешься, сидя в очереди у врача, а перед тобой вызывают кого-то другого. Открылась страница, где было всего две графы: название анализа — и результат. В верхнем углу я нашла кнопку «Скачать», и открылся «Результат исследования» на двух страницах.
При исследовании гена НТТ установлено, что у обследуемой выявлено нормальное количество CAG-повторов (n1=14, n2=14). Таким образом, Кочан М. И. не является носительницей мутации в гене НТТ, приводящей к возникновению хореи Гентингтона, и у нее никогда не возникнет данное заболевание.
«Не является носительницей мутации» — эта фраза была выделена жирным шрифтом. Мне показалось вдруг, что это неуместно и кричаще.
Я вдруг поняла, что очень сильно устала. Я чувствовала себя так, словно выжила в кораблекрушении, в котором, кроме меня, не выжил никто, и мне не с кем разделить это чувство. На самом деле это был не корабль, а маленькая деревянная лодка, и все это время я плыла в ней одна.
— Мне пришло письмо, — сказала я вслух и услышала, что мой голос дрожит, будто я сейчас заплачу.
— Ого, и что там? — Леша приподнялся и посмотрел на меня.
Он явно старался сохранить максимально нейтральный тон, чтобы я не разволновалась еще сильнее.
— Написано, что я никогда не заболею. Так и написано. Никогда, понимаешь.
Он перебрался на мою сторону дивана, лег у меня за спиной, обнял и уткнулся носом мне в шею. Мы лежали так довольно долго. Я плакала тихо, чтобы не слышал Сава. Меня все еще тошнило.
Глава 7
Каждое мое возвращение в Сыктывкар начинается с рассматривания фотоальбомов. Некоторые я знаю наизусть, есть и такие, которые всякий раз изучаю словно впервые. Есть те, в которых я почти никого не знаю. Я сначала листаю страницы, а затем достаю фотографии из угольно-черных конвертов — такие вложены почти в каждый альбом. Это те снимки, которые не поместились на развороты. Еще я достаю две коробки из-под обуви, в них фотографии сложены большой скользкой горой. Они наслаиваются друг на друга, все вперемешку. Никак не выстраиваются в историю.