Цеховик. Книга 1. Отрицание - Ромов Дмитрий. Страница 6

– Это вряд ли, – мычу я.

Водички бы, хоть глоточек… Я откидываю одеяло, с большим трудом приподнимаюсь и медленно сажусь на кровати, спуская ноги. Ядрён батон. Сотряс по ходу. Мужик прям мысли читает. Встаёт, подходит к тумбочке и наливает в гранёный стакан воды из графина.

Фактурка киношная, совок, как он есть. И что об этом всём думать-то? Я жадно пью. Спасибо, добрый человек. Отдаю стакан и слегка киваю. Это я зря. В голову будто гвоздь раскалённый вгоняют.

– Что, болит? – хрипит он, как киношный мафиози.

– Есть маленько, – отвечаю я уже более членораздельно, а сам не могу отвести взгляд от своих коленей.

Какого хрена?! Ничего не закончилось, не вернулось на место, не нормализовалось. Это не мои ноги, вообще не мои! Тощие, голые, как у мальчишки… или даже девчонки. У меня крыша съехала, видать, капитально. Шиза в натуре.

– А мамка-то твоя хорошая, все глаза выплакала над тобой, пока ты тут в грёзах пребывал. Точно тебе говорю.

– Умерла она, – машинально отвечаю я, – давно уже…

Мужик только крякает.

– Где туалет, дядя? – спрашиваю я, поднимая глаза.

– Так вон утку тебе принесли. Ссы здесь типа.

– Не, в туалет пойду.

– Смотри-ка, герой. Жопа с дырой. В тебя ж вон трубку воткнули. С капельницей попрёшься?

Я протягиваю руку к тумбочке и беру моточек бинта, лежащий на металлическом поддончике, отматываю, отрываю кусок, сворачивая тампон и, выдернув толстую иглу, прилепленную пластырем, с силой его прижимаю и сгибаю руку в локте. Блин, больно…

– А ты прям Джеймс Бонд. Слыхал про такого?

Я не отвечаю и медленно встаю, держась за железную спинку кровати. Голова немного кружится. Ничего, не смертельно. Не впервой… Делаю пару шагов. Норм, идти можно, не упаду.

– Где? – снова спрашиваю я.

– Из палаты налево и до конца по коридору. Недалеко тут. Ты это, халат вон накинь.

Я беру наброшенный на спинку кровати застиранный байковый халат блёкло-коричневого цвета и накидываю на плечи. Идти действительно недалеко. В коридоре оказывается пусто, если не считать больного в таком же халате в противоположном конце. Я медленно бреду вдоль стены, покрашенной масляной краской. Пахнет больницей и хлоркой. Это уже из туалета. Хоть бы было зеркало, иначе и идти не стоило.

Есть. Над умывальником. Оно маленькое и мутное, но мне хватит. Я подхожу, стараясь пока не смотреть в него. Останавливаюсь, опираясь о раковину и только потом медленно поднимаю взгляд.

Замотанная бинтом голова, чёрные круги под глазами и бледная, аж зелёная кожа. Но даже несмотря на всю эту «маскировку», мне совершенно ясно, лицо не моё… Ошибки нет, это не я. Из зеркала на меня смотрит мальчишка лет семнадцати, и я никогда его раньше не видел. Приехали…

Твою ж мать…

Это вообще как понимать?! Может, я в дурке? Но у мужика вроде рука сломана, и на шизика он не похож… Надо думать, шизик здесь не он, а я… Понаблюдав несколько минут за своим отражением, отхожу в сторону. Рожа моя не возвращается, как не три глаза, и лучше не становится. Срань…

Подхожу к унитазу. Мля. Прибор не мой и надо его рукой доставать… Ай плевать, рука тоже не моя…

Выхожу из туалета и медленно иду обратно, к своей палате. Прохожу половину пути, когда до меня доносится крик.

– Брагин! Что ты вытворяешь! Немедленно в постель!

Ну Брагин да и Брагин, я-то здесь причём? Иду себе дальше. Но вид медсестры, летящей ко мне и её не то перепуганное, не то разъярённое лицо, даёт понять, что именно я как раз и причём. Я останавливаюсь и на всякий случай оборачиваюсь, чтобы убедиться, что за моей спиной не спрятался какой-нибудь Брагин.

Но в длинном коридоре сейчас я единственный пациент.

– Ну вот видите, у него точно голова не в порядке, – сердито произносит она, оборачиваясь назад. – Говорю же вам, не время ещё его допрашивать.

– Ничего, я попробую, – отвечает ей капитан в милицейской (в милицейской, Карл!) форме, едва поспевающий следом за ней.

– Ну-ка, давайте его под руки возьмём! – приказывает медсестра.

И они действительно подхватывают меня под руки и тащат в палату. Значит Брагин – это я. Любопытная хрень здесь происходит.

– Скажите, – говорю я, – а мне какие обезболивающие дают? Может, это от них?

– Вот я скажу главврачу, что ты творишь, он тебе пропишет обезболивающие! – сердито отвечает медсестра. – Такие, что неделю спать будешь, не просыпаясь. Смотрите на него, герой! На улице хулиганит и в больнице решил отличиться. Орёл!

Меня укладывают в постель и медсестра снова вводит мне иглу в вену. А ничего так. Сестричка, в смысле. Лет двадцать пять, наверное, девчонка ещё. Волосы рыжие, конопушки на носу и скулах, голубые глаза и пухленькие губки. Она от усердия прикусывает нижнюю, занимаясь капельницей.

Эх, где мои семнадцать лет! Так вообще-то вот они… Как раз семнадцать и есть наверное. Сестра возится, склонившись надо мной, а я беззастенчиво разглядываю сочные округлости, рвущиеся из выреза её халата.

– А вас как зовут? – спрашиваю я.

– Татьяна Михайловна, – отвечает она и выпрямляется. – Так, всё. Готово. Больше чтобы не вставал. Ясно?

– А если в туалет?

– Вон судно под кроватью.

– Так я сам не справлюсь.

– Справишься, коль припрёт, – строго бросает она. – Товарищ милиционер, сами видите, малость не в уме хулиган ваш. Так что давайте, максимально десять минут, а то с меня доктор шкуру спустит.

Хулиган? А вот тут поподробнее, пожалуйста. Они мне что, превышение необходимых мер обороны хотят предложить? Ага, сейчас прям.

Конопатая Татьяна Михайловна выходит из палаты, талантливо крутя задом, так что все трое присутствующих мужиков по достоинству оценивают её мастерство.

– Товарищ, – обращается мент к моему соседу по палате, – вы бы не могли нас оставить на десять минут?

– Извиняй, командир, – хрипит тот в ответ, – слыхал, что Татьяна Михайловна сказала? Нельзя нам, на режиме мы. Ты если что поможешь утку подержать, а то, чувствую, приспичит мне сейчас?

Стебётся мужик, сто процентов. У него ж вроде только рука сломана. Капитан ничего не отвечает и только губы поджимает. Он берёт фанерный стул на металлических ножках и, придвинув к моей кровати, опускается на него.

– Так, ну давай, несовершеннолетний преступник, поговорим.

У капитана уставшее несвежее лицо с неопрятными усами подковой и потухший взгляд. Он кряжистый, с большими руками, похожий на работягу.

– Какой я преступник? – недовольно реагирую я.

– Вот ты и расскажи. Давай по порядку. Фамилия, Имя, Отчество, дата рождения.

Он достаёт из кожаного планшета лист бумаги и ручку. Чего ему сказать-то? Что я подполковник Добров? Почему-то мне кажется, что он не поверит.

– Говорить трудно, товарищ капитан, – отвечаю я, тяжело сглатывая. – Вы же и так знаете…

– Знаю-знаю, порядок такой. Ладно. Брагин Егор Андреевич, двадцать пятого января шестьдесят третьего. Так?

– Угу, – мычу я.

Надо запомнить. Только сейчас-то какой год?

– Вчера, семнадцатого декабря тысяча девятьсот семьдесят девятого года, в восемнадцать часов в гаражном массиве между улицами Весенняя и 50 лет Октября напал на гражданина Каховского Андрея Константиновича, нанёс ему телесные повреждения и отнял пятнадцать рублей.

– А чё не сто пятнадцать? – выдыхаю я. – Это что за новости?

– А так же нанёс телесные повреждения ещё двум несовершеннолетним гражданам, воспитанникам детского дома, между прочим. Подтверждаешь?

– Вы рожи-то этих граждан видели? – спрашиваю я. – Не кажется странным, что я один на четверых напал?

– На троих.

– Четвёртый с гаража кирпичом припечатал.

– Так подтверждаешь или нет, Брагин? Я тебе советую сейчас во всём признаться и вернуть деньги пострадавшему. На учёт в инспекцию по делам несовершеннолетних ты, считай по-любому встал. Но можешь и на малолетку загреметь. Сечёшь?

– И что надо сделать, чтоб не загреметь? – спрашиваю я.

Даже интересно, что за хренотень такая?