Ангел ходит голым - Измайлов Андрей. Страница 29

Вещун Саныч Казачьих бань — показательная реинкарнация. Зря ли ненароком пробросила Венича в его адрес. Вещун чуткий, заценил. И стало так. Саныч и Венич — одно… значно. Банный веник — да-да. Но и Веничка с непременным сопутствующим ласковым матерком — куда ж без!

Глава 7

Лёва Воркуль — другой коленкор. Хотя тоже не красавец, даже противен. Но колоритен. Оперативный псевдоним — Роджер.

Простая, казалось бы, истина: чем более колоритен, тем менее достоверен. Однако нас возвышающий обман дороже какой-то тьмы низких истин. Лёве ли не знать! Мэтр фотографии как искусства. Не ремесло (низкая истина), но искусство (возвышающий обман). Всё левое крыло пятого этажа на факультете — кафедра фотодела. Студенческий сленг: этаж красных фонарей. Брысь, ассоциации! Рождение фотографии — только при красных фонарях. И в темноте, конечно, и в темноте. Наука умеет много гитик.

Молодые-да-ранние с «мыльницами», сдающие в ателье, на голубом глазу предъявляющие стопку фоток ради зачёта — сразу: пшли вон!

Но почему?! Вот — портрет, вот — пейзаж, вот — репортаж, вот — ню. Всё, как было задано!

Кем было задано? Мой юный друг, фотки никто вам не задавал. Тем более, цифру. Заберите это с собой. Учились бы, на старших глядя. (Пальцем в небо). Придёте в следующий раз, осенью. Да, всего лишь зачёт, но автоматом получить — не получится.

Строг. Но справедлив. По-своему.

Пальцем не просто в небо, свыше, но в портрет за спиной и над головой. Поясной портрет-дагеротип. Луи Жак Манде Дагер. Художник, создатель фотографии. 1787–1851. Франция.

Строгий Воркуль и в себя бы ткнул, но Дагер внушительней как-то. Многие путают: о! препод свой портрет повесил! ну, ваще!.. Не его портрет, не его. Разительное сходство, да, налицо. Рукотворное. Не без ретуши, но самую чуть. Препод холил-лелеял анри-катр (Henri quatre), бородку клинышком под нижней губой, не ради сокрытия своего убывающего подбородка, но у Дагера такая же. И причёска romantique. Брови, нос, губы — тоже похоже. Если хмурить брови, морщить нос, кривить губы на определённый манер. Если навести любого сюда входящего на мысль: о! препод свой портрет повесил!

Конечно, переигрывал. О Франция, родина фотографии! Вот откуда вдруг вкрапления галлицизмов попёрли! Воркуль рулит! Он не картавит — грассирует. Не гриппует — это прононс. Не манерен — изыскан. Не нахален — галантен. Фотограф божьей милостью, не фиксирует — запечатлевает. Каналья трактирщик! Всучил нам анжуйское вместо шампанского и воображает, что нас можно провести!

Мой юный друг, немедленно покиньте аудиторию. Никто не гонит окончательно. Погуляйте пока в коридоре, по Галерее. Взвесьтесь. И возвращайтесь через четверть часа. Но если найдёте себя (сами-сами!) очень лёгким, тогда — по осени. А как иначе! À la Daguerre comme à la Daguerre! [8] О, каламбурчик! На поверхности, но раз уж всплыл, да пребудет как воркулевский мем (так теперь говорят, молодёжь?).

Многая и многая молодёжь, матерясь и матерясь, возвращалась по осени, пропуская попытку «через четверть часа». Бессмысленно соваться. Воркуль — такое Манде!

Но-но!

Что — но-но? Дагер — Дагер, ан ещё и Манде (см.). Что в имени тебе моём? Нет, какая… какой Манде! Вшивый зачёт, но без него… Теперь всё лето к чертям, и тогда вообще! А если по осени на пересдаче завалит, вообще тогда! Не завалит. Никого ещё не заваливал. Просто манера. Что мы такого ему сделали?! Ну, поставь ты зачёт, и навсегда забудем! Нет, куражится, Манде! И ведь снова начнёт: погуляйте по Галерее… Когда ж это кончится!

О Галерея, о! Пятый этаж, вся коридорная стенка. Там, знаете, работы лучших мастеров. По одной на каждого — и Жак-Анри Лартиг, и Франк Фурнье, и Ян Артюс-Бертран. Французы, французы. Ещё б! Не американцев же сюда, не японцев — при всех ихних достижениях. Mauvais ton. Справедливости ради, пара-тройка снимков от Юрика Роста, Паши Маркина, от Валеры Плотникова. (Юрик, Паша, Валера — а как ещё!). Само собой, с полдюжины от питерского Карла Буллы, дедушки русского фоторепортажа. (Карл-Карлыч — а как ещё!). Остальное, числом поболее — Лев Воркуль. Пропорциональность — непроизносимое слово. Сочтёмся славою. Галерея обширная. Ню. Лев Давидович Воркуль, знаете, признан — по части ню.

Признан виновным?

Тьфу на вас! Было давно, и не так всё было! И ничего не было! Следствие опростоволосилось. Надо различать-таки, где вменённая порнография, где допустимая эротика, где обнажённая натура. Ангел тоже ходит голым, но он ангел. Не читали? Все читали, а вы нет? Почитайте, почитайте! Культурная столица! Стыдитесь!

Принесённые извинения приняты. Лев Давидович Воркуль — один из самых почтенных преподавателей в коллективе. Таким и признан.

Что же до поведенческих причуд — знаете, Альберт Эйнштейн язык показал при съёмке, но мы ценим его не за это. Хотя и за это. Мило, очень мило… Как — не знаете, не знаете? Артюр Сассе. 1951 год. Фотография. Та самая. В Галерее — на самом видном месте. Хотите, поднимемся? Там и другие наши знаменитости. Юрик Рост, Паша Маркин. Валера Плотников. Лев Давидович тоже. Заодно лишний раз убедитесь, что есть грань, между… есть грань… Только у нас теперь на входе охрана. Молодые люди, пропустите молодого человека со мной? На пятый этаж. Галерею показать. Нет, да? Да нет. Не звоните никуда. Пусть потом… Видите, как у нас теперь строго. Раньше шлялись — туда-сюда, туда-сюда. Теперь — охрана, договор, ЧОП «Цепь». Только по студенческому. А забавно, да? Журналисты — на цепи!.. Да нам тоже не забавно. Как угодно. В другой раз, так в другой раз.

Но по студенческому — пожалте! Кто на пересдачу? Скоро осень, кончается август. Entree! В смысле, войдите!

Итак, мой юный друг, вы снова здесь, вы собран весь. Что вы там за лето? Взвесились?… Вот в Галерее, мимо ведь не прошли, внимание обратили? Деревья, окружённые водой, близ Топона, департамент Рона. Ян Артюс-Бертран. Это — деревья, это — окружённые водой, это — близ Топона. А у вас пейзаж — как на паспорт фотографировался, в ателье Крыжополя. С трудом, но можно узнать… Анталия? Алания? Даже пальмы какие-то пластмассовые у вас получились. Зато, наверное, отдых удался? Всё включено? За исключением фотокамеры? Чем снимали? Canon? Pentax? Nikon? Впрочем, разница! Результат налицо… Вот наше поколение простым «Зенитом»… (Пауза-пауза-пауза!) Да получите свой убогий зачёт и уходите, уходите, уходите! (Никогда ты, младший черпальщик, не станешь ты старшим черпальщиком!) Следующий!

Нет, какая… какой Манде! Всю душу вымотает, пока… Но — зачёт!

Сколь, однако, пристрастен (беспристрастен) строгий Воркуль к предмету вожделения! К фотоделу? Или?

Или. Предмет вожделения — вменённая ранее порн… обнажённая натура.

Ай, перестаньте! Ворошить! Те непристойные, гривуазные картинки, которые в газетных объявлениях туманно называются «фотографиями парижского жанра».

Тогда-то мы его оттащили. От края.

Упирался, Аника-воин, тримушкитёрился. Держали пари с господином де Бюзиньи, что позавтракают на бастионе Сен-Жерве, ваше преосвященство. Отыграть назад? Как можно?! Никак не можно! Хоть немного ещё постою на краю!

Было давно и дурак.

Никто из нас тогда ещё не выведен за штат, никакого кулона Кузьмы в качестве девиза по жизни. Работаем, коллеги, работаем, не расслабляемся.

Нам расслабляться не к чему. Кто объект?

Да тут такой Воркуль. Лев Давидович.

О как! Прямо так и Лев Давидович! Затейник! Лев Давидович, гы!

Почему — гы? Великий физик Ландау тоже Лев Давидович.

Ах, Ландау!

Ну да. А что, ещё кто-то? (Вот теперь — гы! Не пошутишь, так и не весело!)

Попал Лев Давидович (не Ландау) из-за журнальчиков. Всего-то полудюжина журнальчиков, не особо крупные размеры. Статья, однако, уголовная. Двести сорок вторая.