Год порно - Мамаев-Найлз Илья. Страница 18

Поэтому я и не люблю сюда приезжать, сказал Коля. Вся эта грязь, одиночество, безнадега…

Разговор зашел в тупик. Марк подлил себе кипятка в чашку с чаем. Коля попросил подлить и ему. Было горячо, так что они подносили чашки ко рту, дули и по-бабушкински всасывали с таким смешным и раздражающим звуком вщииить.

Тебе одиноко в Йошке? — спросил Марк, к своему удивлению.

Звук очень его забавлял, и он боялся, что в любую секунду может расхохотаться.

Да. Да, очень, сказал Коля.

Почему?

А тебе почему тут одиноко?

Ну да, тупой вопрос.

Нет, не тупой. Просто… не знаю. Мне тут не с кем видеться. Вернее, есть с кем, но оно к-а-а-ак-то что-то не то, понимаешь? Никто ведь даже не знает про меня. Ну и как-то это некомфортно.

А почему ты никому не рассказываешь?

А зачем?

Ну я же понял тебя.

Да?

Нет?

Не знаю, сказал Коля.

Внутри Марка разрасталась дыра. Он не подавал виду, но окружающий мир хрустнул и вот-вот должен был рухнуть.

Ладно, я угораю. С тобой норм. Но потому, что это ты. Есть ты, а есть… не ты. Да и, слушай, зачем?

Пауза была длинной, так что Коля решил глотнуть чая. Марк не выдержал и расхохотался.

Прости, сказал он. Этот звук. Очень смешно.

Хотя то декабрьское солнце и грело больше обычного, светило оно по-прежнему недолго. Выезжая, они как раз успевали на золотой час, но потом направились не туда, и лес, дорога, люди — все стало тускнеть, и похолодало. Марк вспомнил, что на Кокшайском тракте был поворот на Мендурское кладбище — он помнил его еще с детства, но не думал, что это то самое, — и они двинулись по объездной в другую сторону. Солнечный шар опускался и скукоживался, будто терпящий крушение аэростат. Марк следил за ним краем глаза и сильнее давил на газ.

Знак, сказал Коля. Там, бля, был ебаный знак.

Теперь уж точно не далеко, сказал Марк, зная, что реплика Коли была направлена не ему, а устройству жизни.

Песчаная дорога шла довольно ровно до Черного озера, на котором располагалась туристическая база или что-то вроде того, а потом стала проваливаться, течь и вздыматься промерзшими земляными наростами. Марк подумал, что со стороны, наверное, кажется, будто он совсем не бережет машину. И это было обидно, потому что было правдой.

Вон.

Ага.

На развилке стояли полуразрушенная могильная плита и металлический щит, поясняющие, что на этом месте было — спецобъект НКВД № 9 — и что здесь теперь. Повсюду лежали огромные искусственные венки, которые Марку попадались только в нулевых. Может, все сюда и свезли.

Компания доехала до небольшой поляны, в центре которой высился крест, — здесь дорога расширялась и ее перегораживал шлагбаум. Марк заглушил двигатель, и все вышли наружу.

На форумах писали, что земля здесь выпирает множеством холмиков, под которыми лежали тела расстрелянных. В тот день были видны только вытянутые линии сугробов, спасшихся от аномалии под ветвями деревьев. Под крестом располагалась братская могила. Марк знал, что большинство убитых так и не нашли, их поглотила сосновая роща и ее обитатели. На стволах деревьев висели фотографии людей, простых горожан, священников, военных. И русских, и мари. А ведь они и правда переселились в деревья, говорил про себя Марк, размышляя о том, как тысячи тел, разлагаясь, распадались на частицы, которые подпитывали корни и разносились по всему древесному туловищу, укрепляя его и прорастая зелеными иголками до самой верхушки.

Ребята прятали свой ужас в ногах, осматривая место с разных сторон. Они вели себя как туристы. Марку казалось, что это позволяет им отстраниться от всего, что они видят и чувствуют. Чуть позже он заметил, что и сам ходит по кладбищу туристом, осматривая его как достопримечательность. Он не мог впустить это место в себя, хотя все эти сосны, мох, песок выглядели и пахли роднее, чем что-либо еще. Может, именно поэтому ему и остальным было так трудно.

Марк закинул голову назад. Небо темнело, и ветки пропадали в нем. Эта картинка застыла у него перед глазами на месяцы и годы, и он вглядывался в уходящий свет и силуэты, толком не понимая, что ищет. Ночь покалывала щеки, ноги сыро мерзли через подошву. Ему казалось, что он никогда не найдет утешения. Что оно недостижимо. А оно было прямо тут, над ним. Он просто пока не был готов его принять.

Они покурили у машины, забрали с собой бычки и поехали обратно. Каждый что-то ощущал и пытался это выразить.

Это важно было увидеть.

Ужас, конечно.

История такая штука.

И от этих слов внутри что-то рвалось, потому что они были неточными и не давали выйти этому чему-то наружу. В город парни вернулись в полной тишине. Улицы вспыхнули электрическими огоньками. Тени столбов и заборов намертво прибило к асфальту и земле. Здания казались коробками. В общем, стало как-то жутковато, и все решили расходиться по домам.

Хочешь выпить? — спросил Марк Колю.

Слава богу. Конечно.

В следующий раз Марк сел за руль, чтобы отвезти Колю в аэропорт. Оказалось, что у него почти нет веселых песен на телефоне, один депресняк, как сказал Коля. Тому всегда хотелось праздника и радости. И дело не в том, что он весь такой позитивный. Коля не умел справляться с разрушительным. Когда до Марка дошло, что это значит, ему стало тоскливо. Ведь, получается, однажды Коля не сможет справиться с ним и пропадет из его жизни.

Солнце било в глаза. Марк щурился и терпел, потому что козырек закрыл бы небо, на которое ему почему-то очень хотелось смотреть. Он почти не видел дороги. Та выгорала светлыми пятнами и дымила тяжелым золотым воздухом. Машину толкало потоками воздуха от проносящихся фур. Марк с Колей много говорили и смеялись. Это было самое близкое к счастью, что Марк за долгое время испытывал. Неудивительно, что это чувство казалось ему переоцененным.

Марк, ты счастлив? — всегда спрашивала Леся после перерыва в общении.

Вопрос вводил Марка в ступор. Это как позвонить рыбе и спросить, как полет. Лесю каждый раз огорчали его ответы.

О чем задумался, сказал Коля.

Марк стал сочинять забавный ответ, но ничего толкового в голову не приходило. Он просто пошевелил улыбающимися губами и так ничего и не сказал. Будь на месте Коли кто-то другой, Марк бы нашелся. Черт, как же обидно его терять.

Пока Коля жил у Марка, они много говорили о всяком. Марк расспрашивал его, каково это — быть геем. Он ожидал услышать страшные истории: как Колю притесняют, как тот страдает от того, что не может открыто ходить по улице, держась за руки со своим парнем, и тем более целоваться у всех на виду. Марк много об этом думал, пытался поставить себя на место Коли. Из тех мыслей и выросли все эти картины. А Коле было норм.

Руки потеют, когда долго держишься, сказал тогда он. Это мерзко.

Прости, что все это спрашиваю. Можешь сказать, чтобы я заткнулся, если хочешь.

Нет, все нормально. Обычно всем интересно другое.

Что?

Подробности про жопу и секс.

А, сказал Марк. Ему тоже стало очень интересно про все это узнать. Но как теперь спросишь.

В школьные времена Коля носил странную прическу — короткий, торчащий во все стороны ирокез. Ребята почему-то увидели в этом подсолнух и так его иногда и называли. Он и правда всегда искал тепла. Даже в Питер поехал за европейской зимой.

Коля работал там дни напролет либо за барной стойкой, либо в цехе, где они варили пиво и сидр. На работе он никому про себя не рассказывал, потому что не видел в этом смысла. Как не видел смысла рассказывать родителям, хотя был уверен, что они его примут. Иногда он ездил по городу, развозил пивные бочки и бутылки по барам. Ему нравилось различать вкусы в напитке, нравилось рассказывать об этом людям, объяснять, чем отличается один сорт от другого. Это занятие занимало большую часть его нынешней жизни, но, хотя он получал удовольствие, иногда этого было мало. То и дело ему становилось одиноко, и чего он только не делал, чтобы это исправить.