Э клана Мишельер (СИ) - Мах Макс. Страница 28

— Понимаю, — вынужден был Зандер высказать вслух то, что сначала действительно понял, но только сейчас осознал.

— Тогда мне хотелось бы окончательно расставить все точки над «i», — все тем же ровным голосом продолжил Трис. — Я ни разу не деспот, и предоставил своей сестре полную свободу действий, и реши она стать вашей любовницей, не стал бы вмешиваться. Но в этом случае я должен спросить вас прямо: соответствуют ли действительности циркулирующие в обществе слухи о ваших отношениях с баронессой д’Антиньи? Можете не отвечать, просто примите к сведению, что наследница брабантской короны не та женщина, с которой стоит ссорится. И это именно тот случай, когда я буду настаивать на том, чтобы не впутывать Габриэллу в неприятности. А они более чем вероятны, если две такие женщины начнут делить любовника, тем более, если одна из них видит в нем кандидата в мужья.

«Что ж, — согласился Зандер с выкладками Триса. — Все так и есть, и он в своем праве, а я чуть не навлек на себя презрение обоих: и тана, и его сестры. А все, потому что не осмелился посмотреть правде в глаза и вовремя разобраться в своих чувствах!»

— Вам не о чем беспокоиться, Тристан, — сказал он вслух. — Я никогда бы не причинил Габриэлле ни малейшего вреда, но, согласен, мог допустить ошибку по незнанию. Спасибо, что разъяснили мне всю сложность ситуации, в которой она находится. Надеюсь, вы позволите мне оставаться вашим общим другом: вашим и вашей сестры?

— Разумеется, — улыбнулся хозяин дома. — Почту за честь!

4. Габи

Дни, последовавшие за возвращением в столицу, были наполнены многочисленными частными визитами, посещением двух театральных премьер, — в Гранд Опера и в Новой Опере, — открытия выставки «Новый Старый Модерн» в галерее Филиппа де Лоррен-Арманьяка и раута во дворце принца[1] де Лильбонн. И все это, — от и до, — было всего лишь обязательной программой, повинностью, которую Габи несла, как первая дама клана Мишильер и едва ли не наперсница принцессы-наследницы. Что-то такое, что ты обязан выполнять, даже если очень не хочется: так брачное законодательство трактует «супружеский долг», а правила хорошего тона «светские обязательства» аристократов. Габи не жаловалась, она уже свыклась со своей ролью, но кроме светских у нее имелись так же обязательства иного рода. Она помогала Трису, работая, как сильный маг, на благо клана, — промышленные производства требовали ее участия, — и кроме того продолжала овладевать тайнами управления, участвуя в рабочих встречах и брифингах, изучая финансовые документы и знакомясь с экономическими прогнозами. Теперь каждое утро Габи, — но, разумеется, после пробежки, силовой гимнастики и боевых спаррингов, — начиналось с просмотра двух-трех столичных газет, одна из которых обязательно являлась «профильной», то есть, была посвящена экономике и финансам. На чтение светской макулатуры времени уже не оставалось, поэтому краткую выжимку из утренних изданий, — политика, спорт, уголовная и светская хроника, — Габи получала во время завтрака, переодевания и наведения красоты. Для этого у нее была теперь собственная секретарь-референт — выпускница парижской Сорбонны Натали де Вюйяр. И ведь надо было найти еще время на занятия магией, мастерство, как говорят в Пойме, не пропьешь, но и стоять на месте — не есть хорошо. Так что Габи фигурально выражаясь, не ходила теперь, а бежала, — потому что чуть замедлился, и уже опоздал, — и день за днем крутилась, как белка в колесе, оставляя на сон каких-то несчастных три-четыре часа. И при этом, все при дворе, — кроме немногих людей, знавших правду, — были уверены, что она всего лишь богатая и знатная прожигательница жизни. Сильный маг? Несомненно, но такой уж она родилась. Сумасшедшая на всю голову адреналиновая наркоманка? Кто бы сомневался! Достаточно посмотреть на то, как и на чем она ездит по городу. И так далее все в том же духе. Себя настоящую она показывала редко и только тем, кто был, по ее мнению, достоин откровенности. А таких, на круг, можно было пересчитать на пальцах одной руки, максимум — двух.

Впрочем, Габи не роптала и была, в целом, довольна тем, что есть. Единственное, что омрачало ее жизнь — это опасения по поводу душевного здоровья. Перспектива слететь в недалеком будущем с катушек и превратиться в монстра, совершенно ее не устраивала. Но об этом не знал, вообще, никто. То есть, о самой проблеме, кроме Триса, были осведомлены дама Конкордия и клановая целительница Серафина, — теперь они втроем думали над тем, как помочь Габи, — но вот о том, какой ужас поселился в ее душе с тех пор, как она узнала о созревающем в ней «темном охотнике», Габи не рассказывала никому, ни единой живой душе. Рассказала бы, возможно, Золотому человеку, но Источник держал свое слово: сказал «нет», значит, нет.

А между тем, жизнь продолжала идти своим чередом. И в эту привычную уже череду событий как-то незаметно встроился матримониальный вопрос. У всех он был разный, поскольку у каждого свои не похожие на других обстоятельства: у Эвы Сабинии, у Марии и Зандера, у Триса и даже у нее самой. Но во всех этих историях было, разумеется, и нечто общее. Как-то вдруг и, вроде бы, ни с того, ни с сего всем вокруг приспичило жениться, ну или выходить замуж. Это, смотря, с какой стороны смотреть. Однако любопытно еще и то, что Габи оказалась так или иначе вовлечена практически во все эти брачные коллизии. И первым из тех, чьими матримониальными планами она оказалась озабочена, стал, разумеется, ее брат, который, как ни странно, воспринял идею жениться на Марии Перигорской скорее положительно, чем наоборот.

— В конце концов, и ты, и я, — сказал он Габи после того, как она озвучила ему просьбу Марии и предложение Эвы Сабинии, — мы оба носим двойную фамилию — Мишильер-Перигор, и это не шутки. Это наша общая история и наше общее наследие. Так что женитьба на Марии и объединение под одной рукой двух близкородственных семей — это в нашем с ней случае вполне закономерный шаг. Видишь, даже император в этом заинтересован.

«Не совсем то, чего я ожидала, — отметила Габи, выслушав излишне расчетливые рассуждения брата, — но лучше так, чем никак. А там, глядишь, стерпится слюбится…»

— Ты ничего не сказал о самой Мари, как о женщине, — все-таки напомнила Габи о немаловажной, с ее точки зрения, стороне обсуждаемого брачного союза.

— Что ты имеешь в виду? — с деланным удивлением посмотрел ей в глаза Трис.

— Она тебе хотя бы нравится?

— Нравится? — переспросил брат. — На нашем уровне, Габи, это не имеет никакого значения. Наши личные желания тут ни при чем.

— То есть, только интересы клана? — уточнила Габи.

— В первую очередь они, — кивнул Трис. — Но, откровенно говоря, — улыбнулся он, — мне сказочно повезло. Мария красивая и неглупая женщина. У нее есть вкус и, я бы сказал, особый шарм, и у нее совсем неплохой характер. Про любовь не скажу, да и откуда бы? Однако я ей симпатизирую и, разумеется, никогда не обижу. Впрочем, позволь задать тебе встречный вопрос: она-то сама сказала тебе, что любит меня или что хотя бы влюблена?

«Закономерный вопрос, — тяжело вздохнула в душе Габи. — И, увы, мой ответ «нет»».

— Ты прав, Трис, — сказала вслух. — Не сказала, хотя и хочет за тебя замуж. Видимо, она тоже понимает, что на горних вершинах дуют лютые ветра…

[1] В данном случае, принц — это синоним титула князь или титул представителя боковой ветви королевского рода. Таких во Франции было несколько, например, семьи Конде, Конти и т. д.

Глава 4(4)

5. Габи, ноябрь 1939

В ночной клуб «Нуба» ее затащили Валь и Морг Мишильер — «троюродные кузины по линии отца». Обе они были чуть младше Габи и приходились друг другу настоящими кузинами. Приехав всего лишь три недели назад из провинции вместе с отцом Морг, которому Трис поручил возглавить постепенно оживавший семейный банк, они с энтузиазмом, достойным лучшего применения, — буквально при любой возможности, — сопровождали теперь свою Э, составляя ей веселую и готовую на все компанию. В императорский дворец им конечно ходу не было, не тот уровень, но вот в шато дю То к герцогине Перигор они с Габи уже пару раз ездили. Да и так, по мелочам, то здесь, то там они сопровождали ее на вечеринки и прочие увеселительные мероприятия, составляя добровольную свиту и с упоением «играя» свою королеву. Габи они не мешали, а, напротив, не то, чтобы нравились, но явно вызывали симпатию. Своей непосредственность, своей вполне подростковой уверенностью, что Габриэлла Мишильер земное воплощение девы Паллады — они иногда даже называли ее «Парфенос», обращаясь к ней, как к Афине, — но при этом обе две могли запросто упиться вместе с ней шампанским, предложить между делом «побаловаться» или, как сегодня, затащить в модный этой осенью ночной клуб. Впрочем, ночным он являлся лишь отчасти, поскольку полураздетые девушки здесь, разумеется, танцевали, но только для создания атмосферы, без стриптиза и прочих излишеств.