Столичный доктор (СИ) - Вязовский Алексей. Страница 23

— Ох, барин! Какие деньжищи-то! — пока я размышлял над задачами скорой, невольно складывал купюры к общей пачке, чтобы убрать в голову Ломоносова. И получилась приличная такая стопка. Которую и запалил Кузьма, зайдя в кабинет с подносом.

— И сколько же тута? Рублей пятьсот? Вон, две «катеньки» сверху…

Глаза слуги загорелись, он облизал губы. Внимательный — заметил даже сторублевые купюры.

— Примерно так. А почему тебя это интересует?

— Дык, страшно такие деньжища дома то хранить!

— Положу на счет, как банки откроются после праздников.

Я вспомнил еще о переводе управляющего в Дворянском банке. Вот туда и отправлю деньги. Хорошо бы все, конечно, хранить в золоте. Но и сами золотые монеты надо где-то хранить безопасно. И это явно не съемная квартира.

— Может в Знаменку поедем, а Евгений Александрович? — Кузьма поставил чашку с чаем на стол, еще раз покосился на деньги. — Семью повидать хочу.

Опа… У Кузьмы есть семья? А я даже не поинтересовался.

— Скучаешь?

— По Авдотье то? Нет. Опять начнет свою шарманку заводить — годами тебя не вижу, вся исхудала, да изнещала… — слуга тяжело вздохнул. Видимо, это он про жену мне вещает.

— По дочкам скучаю, это да. Поди вытянулись уже, с мамку ростом.

— Увидишь еще.

Я услышал, как на улице раздался какой-то шум, крики. Выглянул в окно. Дворник загородил ворота, не пускал двух китайцев, что пришли вместе с Ли Хуанем. Что-то им выговаривал, размахивая руками.

— О! Наш-то еще узкоглазых приволок! — Кузьма встал у второго окна. — Ой, а вон, справа, смотрите, китайская баба!

Глава 10

Всю ночь не давали спать сначала кошмары — перед лицом стояло дуло револьвера, и я все ждал выстрела. Просыпался в поту. А потом подключилась мышь. Да, обычный «микки маус» российского розлива. Все бегала, шуршала, потом начала грызть что-то. Я выругался и затребовал Баюна.

Кузьма разыскал его, принес в спальню. И надо сказать, кот не бездельничал — полез под кровать, начал выскребать противника из норы. Неудачно. Устроил засаду. Притаился — ни звука. Но мышь, похоже, просекла тему, выходить наотрез отказывалась. Шуршала где-то по своим коридорчикам и прочим секретным ходам.

Встал в препаршивом настроении, выговорил грустному коту, который «умывался» на подоконнике.

А тут, как назло, еще и спину прострелило. Ладно, у этой напасти есть лечение — сделал утренний комплекс упражнений, показанный мне вчера внучкой Ли Хуаня — Синцзюань. Невысокая крепенькая девчуля, которая легко одеждой шифровалась под мальчика. И как только Кузьма ее распознал?

Начал с выпадов, махов, потом постоял в планке. Дальше дело дошло до стоек из стиля Багуачжан. В переводе — Ладонь Восьми Триграмм. Эти «триграммы» мне объяснял другой ученик Ли — такой же, как внучка, мелкий крепыш — Лэй Чан. Основные движения, переходы… Стиль был сложный, рассчитанный на дистанционные схватки с дальними ударами ногами, руками. Никакого клинча. Поинтересовался во время тренировки — как долго придется учиться?

— Лет пять, — пожал плечами Ли Хуань. — Дети и подлостки быстлее.

Мнда… Будут ли у меня эти пять лет?

Пока занимались — приглядывался к ученикам китайца. Уровень у них был запредельный — в ходе учебной схватки я просто не видел многих ударов. И постепенно начал понимать замысел Ли. Он решил в каретном сарае фактически открыть собственную школу. Не афишируя и под прикрытием «излечения приват-доцент Баталова». Дворник, сдобренной взяткой в полрубля, уже не проявлял интереса к шастающим «китаезам», домовладелица же, насмотревшись на мои успехи, вообще заказала себе курсы массажа. И была очень довольна результатами — рекомендовала знакомым кумушкам.

Единственный, кто озаботился вопросом — стал батюшка Серафим. Он заехал за мной забрать на похороны Зингера, увидел идущих по двору китайцев, прихватил за локоток дворника. Пока я собирался, исследовал свой гардероб на предмет черного галстука, священник быстро все выпытал у подметальщика.

— Как же так, Евгений Александрович⁈ — пенял мне в санях священнослужитель. — Эдак так и оскормиться можно. Они же язычники, в истинного бога не веруют…

— Они буддисты, — почесал в затылке я. — А их вера христианскую совершенно точно признает как истинную.

Батюшка только в расстройстве головой качал. Седая грива волос выползла из-под шапки, рассыпалась по плечам.

— Ежели о ваших шашнях с китайцами узнают в духовной консистории… — священник тяжело вздохнул.

— А как же слова Христа? — поинтересовался я. — Нет ни эллина, ни иудея.

— Вы помните полную цитату?

Я покачал головой.

— Апостол Павел писал: «Отложите всё: гнев, ярость, злобу, злоречие, сквернословие уст ваших; не говорите лжи друг другу, совлекшись ветхого человека с делами его и облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его, где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но всё и во всём Христос».

— Обновляется в познании! — Серафим поднял палец вверх. — Ваши китайцы хоть раз спрашивали о Христе?

Тут я смутился:

— Нет.

— О чем и речь…

Дальше ехали молча и спустя минут сорок прибыли на Ваганьковское кладбище. А я уже начинаю привыкать к неопределенным временным отрезкам и местной неспешности. Раньше начал бы искать, чем занять себя, а тут еду и спокойно созерцаю окрестности.

Отпевал Зингера в ваганьковской церкви какой-то незнакомый священник. Я спросил отца Серафима, как так, немец же, а православный. И получил ответ, что в православие перешел еще дед доктора. Люди на похоронах были все сплошь посторонние. Хотя нет. Я узнал в толпе Блюдникова, купца Калашникова. Последний так и вовсе после отпевания подошел ко мне, поклонился.

— Как сын? — на автомате поинтересовался я.

— Все слава Богу, — перекрестился купец. — Орет только, спать не дает.

— Ну это все дети так, — пожал я плечами. — Знали Павла Тимофеевича?

— А как же не знать? Всю семью пользовал, — Калашников помялся. — Не соблаговолите ли, Евгений Александрович, на поминки заехать? Дочка так и не приехала на похороны, пришлось самим все устраивать…

Отказываться было неудобно, согласился.

Хоронили доктора в дальнем конце кладбища, позади памятного знака погибшим в осаде у Плевны. Кто-то в толпе заголосил, народ встал в очередь бросать мерзлые куски земли в могилу.

Меня по знаку Серафима, пропустили первым, я пробормотал «пусть земля будет пухом», исполнил ритуал. После чего, забыв про обещание Калашникову, пошел на выход с кладбища. В голове крутился образ Зингера, я вспоминал, как тщательно он меня осматривал, поддерживал с шутками, тормошил какими-то расспросами. А хоронили вот так, в закрытом гробу. Еще бы опечатали его…

Опомнился только когда уже сидел в санях извозчика и ехал на Арбат. Рука даже невольно полезла в полушубок за сотовым телефоном. Набрать купца — предупредить. Тут то я и засмеялся, напугав кучера. Все никак прежняя реальность меня не отпускает. То Виктории выдам «нормально», то ищу сотовый. А к Калашникову после зайду, ничего страшного, рядом всё.

Раз уж все одно еду в сторону дома — решил заглянуть во врачебный кабинет, перепрятать Наганы. Глупо оставлять их в ящике стола, в который может любой легко забраться. Когда вылезал из саней у дома Пороховщикова, нос к носу столкнулся с пожилой дамой в собольей шубе и меховой шляпке. Она тоже выбиралась возле парадного входа из роскошной кареты на полозьях. Раскланялся, думал пройти мимо. Но нет. Меня аккуратно тормознули сложенным веером.

— Вы наш новый доктор?

Дама передала сумочку выскочившему из входа слуге. Его же кучер нагрузил какими-то перевязанными коробками.

— Евгений Александрович Баталов, — приподнял я котелок. Пижонство, конечно, по такой погоде ходить в нем, но зимняя шапка-пирожок была уныла. Пока уши не приморозит, надевать не буду.