Верность Отчизне - Кожедуб Иван Никитович. Страница 9

Работали мы не только в саду. Выходили в поле, выбирали сорняки. К полудню, когда солнце уже изрядно припекало, Нина Васильевна собирала нас:

— Устраиваем отдых, ребята. Идемте на Ивотку. Наперегонки мчимся к речке, на берег, заросший тальником и густой травой.

— Отдохните, а потом выкупаетесь, — говорит Нина Васильевна.

И мы усаживаемся вокруг нее на зеленом берегу у самой воды. Тут и горбунок Ивась, и мой закадычный друг Иван Щербань — трудолюбивый паренек, хороший физкультурник. Он рано лишился отца и с детских лет помогал матери, вел хозяйство — за старшего. В годы Великой Отечественной войны Иван погиб, защищая родную землю от врага. Как сейчас, вижу его веселое мальчишеское лицо, крепко сбитую фигуру…

Тут и Василь и Володя Латковский, ставший потом фельдшером. Я любил бывать у Володи — его сестра, учительница, собирала книги и охотно позволяла мне пользоваться библиотечкой.

Передохнув, бросаемся в воду: плаваем, кувыркаемся — усталости нет и в помине. Беззаботный смех и веселые крики не утихают. Вдоволь накупавшись, торопимся домой обедать.

В горячую пору сенокоса наш пионеротряд выходил в луга, помогал колхозникам.

— Хороший корм будет для скота, если вовремя уберешь сено и дождик его не подмочит, — говорили нам старые косари.

И мы еще старательнее ворошили скошенную траву. Когда она высыхала, подавали на возы, помогали скирдовать сено. На нашей обязанности было разводить костры, чистить картошку, таскать воду.

Иногда в низине возле Ивотки набредешь на большую лужу — местами вода долго стоит после разлива. В ней водится мелкая рыба. Огородишь со всех сторон, взбаламутишь воду — рыбешка и выходит наверх, хватаешь ее руками, кладешь в холщовую сумку и тут же наваришь крепкой ухи.

Километрах в пятнадцати от нашего села раскинулся большой совхоз — там выращивалась сахарная свекла и зерновые культуры. Проезжей дороги туда не было, пока колхозники и работники совхоза не решили общими усилиями проложить гать через болото. Вышли на работу «всем миром».

Наша школа приняла участие в строительстве дороги, и мы старались, как могли, подсобить колхозникам. Нина Васильевна, разумеется, была с нами.

Прочная, удобная гать скоро соединила наше село с совхозом.

И вот однажды теплым ясным утром за нами из совхоза прислали грузовик. Мы, ребята, первый раз в жизни едем на машине, вдобавок по гати, которую помогали строить! Нас везут на прополку сахарной свеклы.

Нина Васильевна, попросив шофера на минутку остановить машину, говорит нам:

— Ребята, помните, какие клочки земли были здесь еще совсем недавно? Вон там была земля кулака, и ваши отцы и братья батрачили на него. А тут была целина. Смотрите, какая теперь на ней рожь! И все это — наше общее добро, гордость наша!

Мы разбились на бригады и устроили соревнование: кто больше и лучше прополет.

Тщательно полол я свою полосу, стараясь не задеть ни одного свекольного листка.

Мы ездили в совхоз по нескольку раз в год. Встречали нас приветливо:

— Пионеры приехали! Угощение готово. Поешьте, передохните, а там и за работу.

Всей школой мы пропололи не один гектар свекловичного поля. На приволье, под солнцем накапливали мы силы, приучаясь к коллективному труду. День проходил незаметно; едешь, бывало, с работы усталый, но довольный.

Мои увлечения

Осенью, когда начались занятия в пятом классе, отец стал ежедневно проверять мои отметки, следил, как я выполняю домашние задания. И случалось, серьезно говорил, положив руку мне на плечо:

— Учись, сынок, знания легко не даются! Перепиши-ка упражнение — небрежно сделал.

Иногда приходилось переписывать по два-три раза. Уже давно ребята зовут на улицу, а отец повторяет свою любимую поговорку:

— Кончил дело — гуляй смело.

Той осенью я особенно пристрастился к рисованию, рисовать научился довольно бойко, и отец был доволен. Должен сказать, что постоянные занятия рисованием, пусть самоучкой, пригодились мне потом, когда я стал летчиком: рисование развивает глазомер, зрительную память, наблюдательность. А летчику эти качества необходимы.

Помню, я подолгу рассматривал картины Малышка, украшавшие клуб. И мне очень хотелось посмотреть, как он рисует. Но, когда, он работал в клубе, нас туда не пускали. Художник терпеть не мог, когда смотрели, как он рисует.

Особенно мне нравились его пейзажи — окрестности нашего села. Удивляла точность, с какой художник-самоучка передавал все то, что он видит. Может быть, его картины и не были так хороши, как мне представлялось в детстве, но тогда я ими восхищался.

Как-то я пришел домой из школы. Смотрю — на столе разноцветные открытки.

— Кому это, тату?

— Тебе за успехи. Перерисовывай. Я тебе и красок купил. Малышок обещал: кончит срочную работу и поучит тебя. Ну-ка, попробуй!

— Та поисть дай ему! — перебивает мать.

Наскоро ем и сажусь за рисование. Отец гордится моим умением рисовать. Виду он не подает, но, собираясь в гости в соседнюю деревню, говорит словно между прочим:

— А где, сынок, картинки, что ты вчера сделал? Дай-ка сюда.

И несет их в подарок.

Мне очень хотелось научиться писать масляными красками.

— Тату, ты ведь говорил, что Малышок меня поучит, — приставал я к отцу.

— Хворает он сейчас. Сходи-ка сам, напомни про обещание да свои картинки отнеси.

Но Малышок — немолодой, нелюдимый человек, вечно перемазанный красками, — внушал мне робость, и пойти к нему я все не решался.

Поучиться мне у него так и не удалось. Наш сельский художник вскоре умер. Долго работы художника-самоучки: декорации, занавес, пейзажи, украшавшие клуб, — были для меня образцом для подражания.

Я старательно учился рисовать сам, как умел. Учителя стали поручать мне оформление плакатов, лозунгов. Вскоре меня выбрали членом редколлегии нашей школьной стенгазеты, и до окончания семилетки я с неизменным увлечением оформлял и школьную и классные газеты.

И отец часто повторял:

— Кончишь школу, Ваня, пойдешь учиться рисовать.

Пожалуй, еще сильнее, чем рисованием, стал я увлекаться спортом. Вот с чего это началось.

Однажды на доске объявлений у клуба появилась афиша. В ней сообщалось, что на днях состоится выступление силача.

В тот вечер клуб не вместил всех желающих посмотреть на силача, но кое-кому из ребят, и мне в их числе, удалось пробраться вперед.

Занавес поднялся, и на сцену вышел парень в трусах и майке, схваченной поясом. Он был коренаст, сбит крепко. Мускулы буграми выступали у него на руках, спина была словно в узлах.

Кто-то крикнул:

— На таком и пахать можно!

Я глазам не поверил, когда он стал легко подбрасывать и ловить двухпудовые гири. Вот он взял гирю зубами и ловко перебросил за спину, затем подбросил вверх и отбил грудью, словно резиновый мяч. Он вызывал на сцену самых здоровых парубков, и они с трудом отрывали гири от земли!

— Вот силища! Смотрите-ка, смотрите! — кричу я товарищам.

Силач ложится на пол, ему на грудь кладут доску, а на доску становятся несколько парней. А он лежит себе спокойно, даже не крякнет. Встает как ни в чем не бывало и кланяется. Теперь ему на голову кладут три кирпича. И кузнец, слывший у нас силачом, сейчас ударит по верхнему увесистым молотком. Силач говорит, усмехаясь:

— Смотри не промахнись. Бей по кирпичу.

Кузнец опускает молоток. Два верхних кирпича разбиты, уцелел только нижний. Силач снимает его и с улыбкой кланяется. Шесть человек слева и шесть справа стараются сбить его с ног. Но даже сдвинуть с места не могут.

А потом его окружили парни постарше, и я слышал, как он сказал:

— Все это — дело тренировки.

И мне запала в голову мысль сделаться силачом. По вечерам на улице возле клуба собирались взрослые парни, соревновались в силе. Кто-то притащил туда двухпудовую гирю. Но никому, кроме самого здорового, сильного парубка, не удавалось выжать ее одной рукой.