Дитя среди чужих - Фракасси Филип. Страница 29

Вместе со спокойствием приходит внезапный прилив восторга, гордости. «Мы действительно справились!» – наконец позволяет себе подумать он и громко смеется, разгоняя фургон до приличных – и законных – 65 миль в час. «Не торопись, дружище. Главное – спокойно. Только без спешки».

Он праздно думает, как там дела у Дженни, и чувствует укол вины и беспокойства из-за того, что она застряла там с Питом и Лиамом. Но хрен с ней, она большая девочка, и если уж кто и умеет за себя постоять, так это его дорогая сестренка.

Чувствуя себя лучше, наслаждаясь приподнятым настроением и мимолетной свободой, Грег прибавляет звук радио и начинает петь вместе с Джаггером, позволяя себе немного сбросить напряжение после тяжелого дня и – по крайней мере, на данный момент – забывая о необходимости возвращаться в лес, к ферме. Да, что-то в этом месте заставляло его неслабо дергаться, но зато он вернется с Джимом, а этот здоровяк не боится ничего. И хорошо, потому что, хотя он никогда в этом и не признается – уж особенно старине Джиму,– Грег ни за что не хочет один идти ночью по тому жуткому лесу.

Джаггер начинает кричать о том, что мир надо перекрасить в черный, и Грег перестает подпевать, рваный ритм начинает сбивать его спокойный, хороший настрой.

Мужчина протягивает руку и поворачивает ручку радио в положение «выкл», рассчитывая на благотворное влияние тишины, и снова сосредотачивается на работе. Стук колес по асфальту создает звуковой фон для ночи, пока Грег одним глазом смотрит в зеркало заднего вида, а другим – на бесконечно простирающееся тускло-серое шоссе.

6

Лиам тащится в нескольких футах от Генри на узкой грунтовой дороге. Он все не может привыкнуть к тому, какой этот парень чертовски маленький. Даже для своего возраста он худой, невысокий и уж точно не спортивный. Он споткнулся бы о свои шнурки, если бы те не были завязаны. Лиам чувствует укол стыда при воспоминании о том, как связывал этого ребенка. Будто бы он мог убежать. Но это было правильно, им нельзя делать ошибок – ни тогда, ни сейчас.

Он на мгновение отвлекается от Генри, изучает окрестности. Черные как смоль деревья скрывают высокие звезды под своим тенистым пологом. Лиам сплевывает и не обращает внимания на холодок, бегущий по макушке. Ему никогда не нравился лес. Он терпеть не мог все эти естественные укрытия, слепые зоны, где кто угодно (или что угодно) могло подстерегать в засаде. Невидимое. Наблюдающее.

И это интересно, не так ли? Потому что ему правда кажется, что за ним наблюдают. С тех пор, как они вышли из фургона, об этом кричала какая-то его часть – та самая, которая не раз спасала ему жизнь, такое странное шестое чувство, которым, похоже, обладают все злодеи.

«Там что-то есть,– шепчет шестое чувство, обитающее прямо за барабанной перепонкой. Возможно, оно сидит там, за розовым желе его мозга, и подначивает, лукаво бормочет, как призрак в его голове.– Да-да-да… там точно что-то есть,– говорит этот хитрый голос,– и оно наблюдает за тобой. Наверное, присматривает за всем. А знаешь, что самое странное? Вряд ли это человек. Стремно, да? Не животное… но и не человек. И оно боится, но, возможно, недостаточно. Конечно, оно может быть далеко – слишком далеко, чтобы причинить какой-то вред.

Или, может, оно над тобой. Да, в деревьях, или, может,– я просто предположил, дружище,– но может, оно вот-вот спрыгнет из теней прямо перед…»

– Боже, гадость! – кричит Генри и машет руками у головы так, будто отгоняет летучих мышей. Лиам инстинктивно хватает того за руку и тянет назад.– Ай! – вопит мальчик так, будто мужчина случайно сломал ему руку.

– Спокойно, Генри,– говорит Лиам, пытаясь успокоить ребенка.– Твою мать, что случилось?

Генри отводит глаза, отряхивает рукав свитера и проводит руками по шее и волосам так, будто там ползут муравьи.

– Паутина,– говорит он внезапно спокойным и холодным тоном.

«Смелый малый»,– думает Лиам. Большинство детей сейчас рыдали бы, звали мамочку и папочку, умоляли отвезти домой, ныли, что голодны, устали, напуганы или на что еще там можно жаловаться.

Но не Генри. Он не сказал ни слова с тех пор, как Грег уехал на фургоне, пока не вписался прямо в сраную паутину. Лиам и сам машет руками, чтобы убедиться, что над дорогой ничего не осталось.

– Ну ладно,– говорит он и похлопывает мальчика по плечу.– Я не вижу на тебе гребаных пауков.

– Конечно нет, темно же,– отвечает Генри, и Лиам не может сдержаться. Он смеется. Парень бормочет, что это не смешно, и мужчина смеется сильнее. Генри сам начинает идти, не дожидаясь, пока Лиам его подтолкнет. И он не тащится, а спокойно шагает. Как мужчина, твердо намеренный дойти к виселице до заката.

– Я ненавижу, когда такое происходит,– сжаливается Лиам, но Генри не отвечает. Лиам улыбается в темноте. «Ладно-ладно, крутой мужик. Я понял. Уважуха».

Но даже пока эти слова проносятся у него в голове, улыбка начинает сползать с лица, его уважение к Генри начинает превращаться во что-то другое. В настороженность.

Он бессознательно тянет руку за спину и касается рукоятки «Глока», чтобы проверить его быструю досягаемость. Да, парень храбрый, и они уже знают, что еще и умный, но Лиам беспокоится, что храбрость может негативно сказаться на уме.

Так дело не пойдет.

– Шагай давай, парень,– говорит Лиам, чувствуя себя из-за этого по-идиотски: он сказал это, чтобы сохранить контроль над четвероклассником в девяносто пять фунтов.

– Ага,– отвечает Генри, не замедляя шаг.

Генри ненавидит Лиама. Ненавидит их всех. Но он знает, что прямо сейчас ничего не может сделать. Если он побежит, его застрелят, и на этом все закончится. В этом Генри не сомневается. Пока у этого мужика есть пистолет, и они стоят так близко, нет смысла что-либо вытворять, кроме как просто продолжать идти. «Не зли его, не давай ему повода ранить тебя»,– думает Генри и осматривает, насколько это возможно, темную дорогу на предмет камней и коряг. Он уже дважды споткнулся, один раз упав на колени; и хоть ему почти не было больно, зато это сильно задело гордость, ведь он падал прямо перед капитаном Мудаком. Мистер Большая шишка с пистолетом. Да, Генри ненавидит его и обещает себе, что больше не упадет.

Но паутина его напугала. Охренеть, как. Гораздо больше, чем он показал. Он все еще чувствует, как щекочущие лапки большого, противного, черного, мохнатого паука ползут по его шее, по волосам, вниз по спине. Но он не доставит Лиаму удовольствия и не станет проверять, правдивы ли воображаемые ощущения. Логическая часть его мозга твердит, что паука уже давно нет, это всего лишь плод тревоги, но ему все равно приходится прилагать все усилия, чтобы держать руки сжатыми в кулаки по бокам.

– Надо было взять фонарик,– говорит Генри, стараясь, чтобы его зубы не стучали от холода, не оборачиваясь и высматривая ловушки. «И паутины, не забывай».

Лиам не отвечает, но Генри на это абсолютно плевать. Ему нравится иногда говорить что-то вслух, это помогает держать связь с реальностью. С миром. Потому что если все реально, тогда вокруг нет никаких ужасов, которые рисовало воображение. Все то, что может случиться в лесу с маленьким мальчиком. С похищенными детьми. Если все реально, то все нормально. А в нормальной жизни мальчиков нет пыток и их не режут на куски. Мальчики теряются, а потом находятся. Их забирают и возвращают. И жизнь идет дальше.

Жизнь идет дальше.

– Никаких фонариков,– в итоге отвечает мужчина, и приходит осознание: акцент.

«Австралийский»,– думает Генри и радуется, что нашел ответ на волнующий вопрос. На секунду он думает поделиться этой мыслью, но в мозгу звучат предупреждающие колокола, и он закрывает рот до того, как успевает что-то сказать.

«Не надо ему говорить, что ты много о нем знаешь, откуда он родом, или, раз уж на то пошло, куда, по твоему мнению, он мог тебя вести, да и вообще о чем-то. Держи все это в себе, сынок,– говорит голос его отца, так четко и близко, Генри готов поклясться, что тот стоит рядом с ним и наклоняется к уху, чтобы шептать прямо туда.– Твое преимущество, Генри,– говорит его отец,– в том, что ты знаешь больше, чем они думают. И когда придет время, ты используешь это знание в свою пользу. Твое время придет, но до тех пор будь терпелив, а главное… помалкивай».