Победы и беды России - Кожинов Вадим Валерьянович. Страница 104

И когда те или иные авторы вдруг начинают с подозрением относиться к православной основе бахтинской мысли, это результат их принадлежности к «профессионалам», к «спецам», живущим в условиях тамошнего тоталитаризма, который, например, в любой момент может перекрыть финансирование деятельности того или иного автора. Поэтому весьма уместно сказать здесь о брошюре, изданной не принадлежащим к «профессионалам» американцем Клинтоном Гарднером, — «Между Востоком и Западом. Возрождение даров русской души» (1991).

К. Гарднер, хотя он и получил философское образование, живет за счет предпринимательства, а не профессионального философствования. Брошюру свою он издал на собственные средства и в США, и, в переводе на русский, в Москве (в 1993 г.). От него не могли потребовать заподозрить в чем-то Православие, и он, например, без каких-либо оговорок присоединяется к одному из своих американских единомышленников, утверждающему, что в творчестве Бахтина, как «нигде более… проявились с такой мощью возможности православной христианской мысли».

Более того, К. Гарднер не боится вторгнуться в острые коллизии сегодняшней политики и пишет (в декабре 1990 г.): «Сегодня мы узнали, что Шеварднадзе пришлось подать в отставку (с поста министра иностранных дел. — В. К.)… Автор передовицы (в американской газете. — В. К.) увидел в происходящем результат противостояния между Востоком и Западом в русской душе. То есть между тем, что он обозначает как «реакционный славянофильский мистицизм» (совсем в духе А. Д. Сахарова! — В. К.), и просвещенным «западным мышлением» Шеварднадзе. Поскольку моя книга, — заключает К. Гарднер, — усматривает в славянофилах и восточном мышлении… указание пути к грядущему (имеется в виду путь мира в целом. — В. К.) и, уж во всяком случае, не считает их реакционными, то отставка Шеварднадзе делает затронутые мною темы еще более актуальными». [110]

К. Гарднер видит в Бахтине новейшее звено всей многовековой цепи русской мысли (он говорит, в частности, о необходимости «проследить нить, тянущуюся от Хомякова к Бахтину») и убежден в следующем: «Русская философия… знает то, что Западу неведомо, но что нужно ему и всему роду человеческому… Русская философия уходила своими корнями в жизнь русского народа; она развивалась из осмысления русскими людьми их христианско-православного наследия…»

И наконец, замечательно верное суждение о великом творческом свершении Бахтина: «Сегодня, оглядываясь назад, мы видим: то, что у русских философов XIX века было весьма отвлеченным и идеалистическим пониманием духа и слова, приобрело у Бахтина полновесную конкретность» (выделено мною. — В. К.).

Речь идет, понятно, о том, что можно назвать бахтинской «философией диалога». Выше отмечалось, что некоторые авторы усматривают чуть ли не более интенсивное (в сравнении с Россией) развитие этого рода философии на Западе. Речь идет при этом главным образом о сочинениях лидера новейшей иудаистской мысли Мартина Бубера (1878–1965) и ряда его сподвижников. Клинтон Гарднер очень близко знаком с их сочинениями; он даже непосредственно учился у одного из представителей, этой школы. И, в отличие от заведомо менее осведомленных авторов, которые ставят чуть ли не знак равенства между идеями Бахтина и Бубера, он указывает на прямую противоположность их основной идеи:

«Взгляды Бубера и Бахтина на природу диалога разнятся между собой. Формула Бубера гласит: „…становясь Я, я говорю ТЫ“. Напротив, диалогизм Бахтина можно сформулировать так: «Я становлюсь Я, когда ко мне обращаются в качестве ТЫ»…»

Бахтин, в противоположность Буберу, полагал, что «я» просто невозможно, его бытие немыслимо без «ты», без «другого». Об этом со всей определенностью сказано, например, в зрелых его текстах, опубликованных мною в недавнее время, в 1992 году. Так, в рассуждениях «Человек у зеркала» и «К вопросам самосознания…» говорится:

«Не я смотрю изнутри своими глазами… а я смотрю на себя глазами мира, чужими глазами; я одержим другим… у меня нет точки зрения на себя извне, у меня нет подхода к своему собственному внутреннему образу. Из моих глаз глядят чужие глаза… я гляжу на себя глазами другого, оцениваю себя с точки зрения другого». И обобщение: «Позиция сознания при создании образа другого и образа самого себя. Сейчас это узловая проблема всей философии». [111]

На этой же основе («я» существует лишь потому, что есть «другой», для которого мое «я» — «ты») только и осуществляется диалог.

И значит, «позиция» Бубера («становясь Я, я говорю ТЫ») никак не совместима с понятием о подлинном диалоге, полновесное учение о котором создано Бахтиным — с опорой на все русское духовное развитие. Нельзя не добавить, что бахтинское учение о диалоге, так сказать, всеобъемлюще, и потому бытие не только личности, но и народа раскрывается как диалог с другими народами, в котором народ только и может обрести свое «я». И это с особенной очевидностью противостоит позиции Бубера, с точки зрения которого, самодовлеюще «становясь я», народ только уж затем (и исходя из своей безусловной «самости») может иметь дело с «ты», с другим народом (и народами).

…И самое последнее (но отнюдь не последнее по важности!), о чем необходимо сказать. Как отмечено выше, на Западе полагают, что в мире мысли настала «эпоха Бахтина», что его философия — единственно возможный ответ на современный всемирный «кризис познания».

С известной точки зрения это неожиданный и странный, даже нелепый «факт». Ведь масса нынешних «идеологов» вещает и просто вопит о том, что в России после 1917 года как бы вообще не было ничего, кроме зла, лжи и безобразия. И вдруг выясняется, что творивший в 1920–1970-х годах русский мыслитель «превзошел» всех своих современников!.. Об этом твердит целый хор сторонних экспертов, и нет каких-либо оснований усомниться в их правоте.

Итак, мыслитель, впервые заявивший о себе в 1919 году (то есть вся его творческая жизнь прошла в «империи зла»…), смог дать миру несравненные духовные свершения! Уже одно это должно заставить нас по-иному оценить итоги истории России в XX веке, хотя было бы по меньшей мере неправдоподобно предположение, что Бахтин — единственный деятель послереволюционной русской культуры такого масштаба и значения.

Вполне вероятно резкое возражение: уж не собираюсь ли я «обелить» предельно трагическую, а во многом и просто чудовищную реальность русской жизни после 1917 года? Но такого рода возражения основаны, строго говоря, на незнании (или же на нежелании знать) действительного хода всемирной истории. Ведь эпохи высшего взлета человеческого духа — это, как правило, эпохи глубоко трагические… Именно такова эпоха рождения Христианства, или эпоха Ренессанса, или эпоха Французской (но потрясшей всю Европу) революции, когда, в частности, сложилась великая германская философия.

Гений эпохи Возрождения Микеланджело в 1545 году написал (а Тютчев в 1856-м, во время катастрофы Крымской войны, перевел):

Любой деятель русской культуры XX столетия мог с полным основанием повторить слова о «веке преступном и постыдном». Но исполнение своего долга в таких обстоятельствах — это, надо думать, высшее выражение духовного творчества, перед которым в конечном счете преклонится весь мир. И русское духовное творчество XX века свершалось на ни с чем не сравнимой высоте…

Р.S. Уже после того, как этот текст был набран, вышел номер журнала «Новое литературное обозрение», в котором опубликовано сочинение С. Г. Бочарова, существенно подтверждающее представление о глубокой православной основе духовной жизни Бахтина; рассказано, в частности, о том, что Михаил Михайлович с юных лет и до кончины не расставался с образком Серафима Саровского и говорил о Преподобном как о своем небесном покровителе (образок этот был отобран ОГПУ при аресте, но потом все же возвращен). И можно предположить, что после изгнания из «столиц» Бахтин не случайно поселился и прожил четверть века вблизи Серафимо-Саровской пустыни, где, правда, в те времена А. Д. Сахаров под неусыпным руководством Л. П. Берия конструировал водородную бомбу…