Красивая женщина умирает дважды - Литвиновы Анна и Сергей. Страница 2

– Чаю? Кофе?

– Ничего мне не надо, – всхлипнула женщина и сложила руки в умоляющем жесте, – я за шестьсот километров к вам приехала. Горе у меня. Помочь некому. Вы – последняя надежда.

Соседи ее сына с детства прикладывали: шизанутый. Вел себя мальчик, и правда, не как другие дети. Обычные-то озоровали, яблоки тырили по соседским дворам. А Паша лет с пяти всюду таскался с фотоаппаратом. Тогда у них еще старенькая «мыльница» была, и к любым праздникам сынок просил лишь одно: купить ему побольше фотопленки. Поначалу в кадр попадало стандартное: закаты, интерьеры, коты, собаки. Случайные прохожие, детишки из их поселка. Она сама. Но щелкать все подряд очень скоро перестал. Тратил по много кадров, чтоб передать одиночество израненного кленового листка на осеннем ветру. Или печаль в глазах у соседки – старухи, что пережила войну и сейчас тяжко болела.

Елену Юрьевну настораживало: почему сына тянет к грустному? Мальчик и сказки не любил – предпочитал страшилки о мертвецах или ведьмах. На детских праздниках никогда в общей толпе не веселился, забивался в уголок, сидел в одиночестве.

Она даже к психиатру в райцентр ребенка таскала, но врач (меланхоличный пожилой дядька) принял сторону Павла. Сказал назидательно:

– С головой у него все в порядке. А по поводу творческих предпочтений я так скажу: счастье – оно всегда одинаковое и глупое. Зато в горе – много неожиданных, ярких граней. Так что пусть фотографирует, что хочет, не подрезайте ребенку крылья.

Мальчик рос, продолжал увлекаться фотографией, и оптимизма в его работах не прибавлялось. То на кладбище с фотоаппаратом болтается, то на руинах соседского сгоревшего дома. Снимает в деталях покосившийся могильный крест или почернелую балку.

Елена Юрьевна пыталась сына переубеждать:

– Кому твоя тоска нужна? Фотограф людей радовать должен!

Но Паша только отмахивался:

– А я на свадьбах снимать не хочу.

Поступил в институт (самый простой – только чтобы в армию не забрали) и продолжал все свободное время тратить на поиски трагических ракурсов.

Мрачные его снимки, вопреки прогнозам мамы, имели определенный успех. В социальных сетях – изрядно подписчиков, цикл «После аварии» премию получил. И клиенты появились. Паша оборудовал в доме студию, и туда частенько являлись ярко накрашенные девицы. Для них он делал красивые студийные снимки. Но фотографировать за деньги ему не слишком нравилось. Куда более счастливым выглядел, когда приводил в дом моделей, несомненно, бесплатных – жутких бомжих. Одноногую цыганку. Бедно одетую толстуху, всю в пятнах витилиго.

Елена Юрьевна асоциальных гостей не выгоняла, но всегда была начеку: чтоб из студии ни ногой и ничего стырить не попробовали. Как сын из дома – обязательно в фотографической комнате тщательная уборка с хлоркой.

В начале лета Пашка привел в дом совсем девчонку. Тощая, как олененок, глаза голодные. Да еще беременная.

Елена Юрьевна с неприятными моделями сына старалась не общаться, но тут не удержалась. Когда столкнулись во дворе, спросила строго:

– Сколько лет тебе?

– Семнадцать! – пропищала та.

– А беременна от кого?

– Та не знаю, – отозвалась беспечно. – Я с двоими встречалась. Только оба сбежали все равно!

Звали юную гуляку, как ее саму – Леной. И в отличие от разовых гостей она в их дом зачастила. Пашка (мать подглядывала) в каком только виде ее не снимал! В алом покрывале. С руками связанными. Или вовсе голую.

– Ты, что ли, влюблен? – пытала мать.

Сын усмехался:

– С ума сошла? Ленка просто очень фотогенична.

Елена Юрьевна стала по своим каналам справки наводить и выяснила: девчонка из соседнего поселка, Грушевки. Семья неблагополучная: отец в тюрьме, мать пьет. Но больше всего беспокоило: обычно-то модели единственный раз в их доме появлялись, а потом исчезали навсегда. А Ленка чуть ни каждый день захаживала. Да еще, нахалка эдакая, пыталась в их жизни участвовать. То сорняки возьмется пропалывать, то Пашку уговорила вешалку в коридоре переставить.

– Не от тебя ли она беременная? – спросила однажды Елена Юрьевна.

Сын поперхнулся:

– Матушка! Не путайте, пожалуйста, сексуальную привлекательность и творческий интерес.

Елена Юрьевна, и правда, сколько ни присматривалась, никогда не замечала, чтоб ворковал с юной гостьей или хотя бы обнял. На ночь девица в их доме тоже не оставалась. Приезжала всегда днем (когда лучше свет). И домой (даже если заканчивали съемки в сумерках) Паша сроду ее не провожал – Ленка топала в свою Грушевку одна через лесок в любую погоду.

Однажды (мать подслушала) юница взялась ее сыночка жизни учить. Слова говорила, в принципе, правильные. С его талантом, мол, огромную деньгу можно зашибать, а он, дурак, на глупости время тратит. Если она сама подобные разговоры заводила, Пашка сходу обрывал. Но Ленке взялся объяснять, да как по-глупому! Миссионер он, вот как. Ты, мол, своей красоты не видишь, а я ее всем показать пытаюсь.

Ясное дело, девица в его словах совсем другое услышала, и Пашу с удвоенной энергией обхаживать начала. Юбки еще короче, взгляды все более соблазнительные. Пирожков самолепных кривобоких притащила (Елена Юрьевна их собаке отдала).

– Не покупайся! – убеждала она сына.

Пашка заверял:

– Не боись. Я просто ее наблюдаю. Как забавную зверушку.

Соседи, впрочем, другое видели. Маркеловна из дома напротив даже предрекла:

– Смотри: будешь дите чужое, нагулянное растить.

Но до счастливой (да и вообще никакой) семейной жизни дело не дошло.

Солнечным осенним вечером двадцать третьего сентября Ленка тщетно попыталась набиться на ужин, однако Паша отправил ее домой.

А утром в леске, чуть в стороне от дороги на Грушевку, нашли ее истерзанное тело. Двадцать пять ножевых.

В убийстве обвинили Пашку.

Подумать только: мать того самого Климентьева!

Дима о деле фотографа из поселка Боровое Брянской области знал.

Было оно на слуху благодаря бывшей его практикантке, Ксюше Кременской из газеты «XXL». Прочие средства массовой информации про убийство скромно в криминальной хронике упомянули, а Ксюша подняла дикий хайп. И на всю страну объявила Павла маньяком.

Недальновидные коллеги, а за ними и блогеры громкую версию с удовольствием поддержали. Хотя маньяк – это всегда серия, а убийство случилось одно.

Но Ксюша под свои обвинения постаралась – как могла – подвести научную базу.

Съездила в поселок Боровое, где жил Климентьев. Покрутилась вокруг дома, поболтала с соседями и громыхнула в своей газетенке версией: предположительно (любимое ее словечко, ибо убедительных доказательств девушка представить никогда не могла) жертв Павла было больше.

Поселок маленький – любой, кто из рамок выбивается, здесь словно для быка красная тряпка. Местные горячо осуждали страсть Павла приглашать для съемок асоциальных личностей. Видно, и пустил кто-то слух, будто он своих моделей после фотосессии убивает. Кто, мол, станет искать цыганку или бомжа? А у Климентьевых свой дом, огород, тела можно там закопать.

Ксюша версию с удовольствием растиражировала.

Статья ее собрала массу комментариев. Никаких новых обвинений Павлу, впрочем, не предъявили. Действительно, глупость: трупы на собственном участке прятать.

Горе-журналистка выждала: не подадут ли Климентьев или его родственники в суд за клевету? А когда иска не последовало и хайп слегка утих, разразилась новой теорией: Павел, оказывается, не просто бомжей убивал, а исключительно беременных, не устроенных в жизни женщин. Причем охотился за ними по всей стране. Так что следствию обязательно надо проверить его причастность к подобным преступлениям.

И снова – тысячи просмотров, лайки и гневное, горячее обсуждение. А Пашина семья опять промолчала.

«Не до того нам было», – сказала Диме несчастная мать.

Полуянов с нынешними своими практикантами дело Климентьева разбирал. Историю криминалистики рассказывал. Маньяков в мире действительно немало, но среди множества серийных убийц по всей планете не имелось ни одного, кто в жертвы выбирал исключительно беременных.