Помощница капитана. Книга вторая (СИ) - Ветер Морвейн "Lady Morvein". Страница 10

По праздникам там устраивали ярмарки, где продавали ситники и калачи. А на одной из главных площадей находились не храм и не дворец, а пожарная каланча. Когда-то на её площадке с утра до ночи стоял дозорный, просматривая округу на случай пожара, а из дверей казармы выбегали рядовые, чтобы отдать честь едущему мимо командиру. Дежурному офицеру сам генерал-губернатор каждый день присылал обед и всегда заботился, чтобы в корзину не забыли положить полбутылки хорошей мадеры. А они с Серёжей то и дело за обедом таскали у него пирожки — наверняка офицер об этом знал, но молчал и всё так же продолжал угощать их чаем с вареньем из земляники.

В летнюю пору беленые известью усадьбы Троицка утопали в шумящей листве, в ароматах цветущих черёмухи и сирени. Улочки извивались как попало без какого бы то ни было градостроительного плана среди сбившихся в кучу строений абсолютно различного стиля, спрятавшихся в тенистых разросшихся садах. Радующие взор наклоны холмов, не выровненные человеком, создавали в центре города фрагменты пейзажей, увенчанных церквушками разных форм и раскрасок.

В заполненных водой канавах, что расположились всюду вокруг города, росла осока. Прыгали лягушки, и вопили по темной добе сами не понявшие, как попали сюда по пьяни, провалившиеся в болото загулявшие мужики. На превратившихся в зеленые холмы склонах старых насыпных валов жители Троицка отдыхали, разложив на земле принесённую в корзинах еду и расположившись на больших покрывалах всей семьей, а в полуразрушенных башнях по ночам скрывались тёмные личности.

Большая часть валов, окружавших Троицк, поросла сорняками и бузиной, по верху же окружного вала тянулась тропинка, а кое-где валы были уже разрушены наполовину путниками и окрестными жителями, что таскали из них грунт для хозяйских нужд.

В речках летом купались, удили рыбу и ставили садки на раков. Одна только из них была кое-как выровнена и облицована булыжником — поверху лежали мостики, низкие и деревянные, и только один был сделан из камня. Три арки поддерживали его, а чтобы подняться наверх, нужно было преодолеть лестницу из пятнадцати ступеней — Ксения знала каждую из них наизусть.

На этих ступенях располагались бродяги и лоточницы с пирожками с требухой, разваренной картошкой, крыжовником и леденцами из жженого сахара, сбитнем и черносмородиновым квасом — любимыми лакомствами Ксении.

Город был залит зеленью, и богатые дома, присутственные места, монастыри и церкви стояли вперемешку с огородами и рощами.

Дома эти строились в основном из бревен, часто с завалинками — точно в деревне. Мостовые — бревенчатые или из фашинника, лишь несколько главных покрывал булыжник. Улицы поворачивали то туда, то сюда, сужались и снова внезапно расширялись, и часто заканчивались тупиками. Посреди мостовых спокойно располагались колодцы с высокими журавлями, куда бегали за водой девицы с коромыслом.

Дорога, идущая к центру города, являлась широкой колеей, что шла между двух валов — и с обеих сторон росли березы.

Верстах в пяти от городских ворот красно-белые столбы сменялись вырезанными из камня пирамидками, а в воздухе становился ясно слышен запах приближающегося города — даже воспоминание о нём заставляло Ксению скучать по Троицку.

Путь к отцовской усадьбе бежал через поле, ельник и выходил к пруду и длинному широкому рву, которые соединял этот пруд с другим прудом. Всего в поместье их было четыре. Ров окружала непроходимая чаща, а там, где он подходил к воде, стояли два высоких постамента, с большими чашами сверху, в которых с наступлением вечера разжигался огонь. Левый берег рва именовали ещё цыганской рощей — сюда, в одни им ведомые праздничные дни приезжали повеселиться троицкие цыгане.

Ещё дед Ксении выстроил в усадьбе зверинец, где теперь обитали лоси, лисы, белки и другие жители здешних лесов. Отец любил охоту — и если уж на что денег не жалел, то это на охотничьих слуг: у него было сорок псарей и сорок егерей.

Приземистое здание псарни виднелось из-за деревьев издалека, а совсем рядом, у мостков другого пруда, стоял штукатуренный известкой дом, называвшийся корсиканским. В комнатах его висели картины корсиканских живописцев, а в пруду перед домом плавали незнакомые этим местам рыбки, которые по зову колокольчика спешили к берегу за кормом.

Здесь, в Шлиссельбурге, всё было по-другому.

Город вставал рано. С первыми лучами солнца по улицам бежали уже заводские, мастеровые, разносчики, молочники и уличные торговцы с корзинами и подносами на головах. Ехали на рынки телеги с молоком, капустой, поленьями, птицей, кудахтающей и крякающей в тесных клетушках, подпрыгивали на ухабах, слегка ударяясь о столбики ограждения — торопились.

Эти вереницы подвод должны были проезжать для благочиния и упорядоченности не по центральным проспектам, а по окольным улочкам — и потому гремели непосредственно у Ксении под окном.

Потом из подъездов выбегали гимназисты со связками учебников, чиновники с ворохом бумаг, связанными в узелок. Служанки — а иногда и самые рачительные из хозяек — с кошельками спешили по рынкам и магазинчикам за продуктами. По улицам неслись извозчики.

К полудню торжественно показывались на улицах светские дамы, шествовавшие на прогулку или по визитам, или в Торговые Ряды. За ними выходили и те, кому повезло родиться с серебряной ложкой во рту, они проводили жизнь, ничего не делая с утра до вечера — то и дело с опаской и ожиданием Ксения искала среди них Анастасию.

Позёвывая, ленивой походкой франты и модницы шли на бульвар для моциона перед завтраком. Юноши в наполеоновской позе застывали компаниями в Мальцевском пассаже в четвертой, самой просторной линии. С чувством собственного превосходства разглядывали идущих мимо, с самым большим интересом — дам, и часто пытались заводить знакомство прямо там.

Около трех дня город обедал. Потом погружался в послеобеденный сон. Движение на улицах успокаивалось.

В районе восьми вечера снова жизнь ускорялась — череда экипажей спешила в театры, клубы, на званые ужины и балы. К той жизни, которой Ксения никогда не любила — но за которой всё равно продолжала наблюдать через окно.

К двенадцати ночи и это новое движение прекращалось, и некоторое время — где-то до трех часов — царила тишина. Лишь на небольшой промежуток времени опять возвращалось оживление, когда экипажи развозили по домам великосветских дам и господ, а потом опять становилось тихо — до пяти часов утра, тогда слышался грохот колес ассенизационных обозов. Они и давали знать, что опять пришло утро — и всё закручивалось по новой.

К середине июня Ксения обнаружила, что денег начинает не хватать.

Жильё она оплатила вперёд — но еду последние дни приходилось просить отпускать в кредит, а жить в долг она не привыкла.

Тем не менее ни нового полёта, ни перевода обратно в полк Крылатых Ксения на горизонте не наблюдала. Казалось, все напрочь о ней забыли.

Поколебавшись, она покинула свою маленькую комнатку и первым делом направилась в гавань — сюда, как она видела из окна, каждый день приставало множество барж, везущих дрова. Они наполняли город запахами лесной травы и сосен — и даже матросы, служившие на них, источали эти ароматы так, что они добирались до самых его окон.

Никакой работы, кроме военного дела, Ксения не знала. Она могла бы попробовать наняться матросом — но не могла позволить себе отлучиться из города далеко. Оставалось искать работу в самом порту – но тут требовались в основном грузчики, а Ксения хоть и привыкла стоять на вахте по многу часов, всё-таки вряд ли смогла бы справиться с мешками и ящиками. Работать прислугой в каком-нибудь кабаке для дворянки тоже было бы неприемлемо. Единственное, что она смогла в конце концов отыскать – это работа сторожем на одном из пришвартованных и опустевших по сезону каравелл.

По вечерам, если оставались силы, Ксения выбиралась гулять на центральный бульвар.

Здесь князь Ростов, чей дом стоял на углу Восточного проспекта, провел осветление на бульваре из своего кармана, гирлянды многоцветных светильников и масляных ламп озаряли все вокруг, и свет их, падая на полированные медные вогнутые рефлекторы, установленные в обоих концах бульвара, отражался на всё его убранство. Рефлекторы эти в народе прозвали «barilotto» — «яблочко», как в тире. Горожане же прогуливались по бульвару под мелодии из модных опер в исполнении музыкантов рогового оркестра князя Ростова.