Под чужим небом - Стенькин Василий Степанович. Страница 22

Ермак Дионисович назвал фамилии сослуживцев по белой армии, проживавших в Забайкалье. Таров знал: люди эти смелые, не держат камень за пазухой за прошлое. Если японская разведка направит связника, ему организуют достойную встречу.

Юкава старательно уточнял фамилии и, подозвав Тарова, предложил написать их иероглифами. Ермак Дионисович сделал это. Заметив его взгляд, скользнувший по пластмассовому портсигару, лежавшему на столе, поручик угостил сигаретой и сам закурил.

— Ваше возвращение в Маньчжоу-Го не предполагалось. Так вы показывали, Таров? — спросил Юкава с тонкой усмешкой.

— Совершенно верно.

— Почему же вы, не имея никаких новых указаний на этот счет, вернулись сюда?

Ермак Дионисович давно ждал этот вопрос, ответ на него был определен еще на родине.

— Нелегкий вопрос, господин поручик, — сказал Таров после продолжительной паузы. Он говорил не спеша, всем своим видом показывая, что вопрос действительно трудный и неожиданный для него.

— Я хорошо понимал: после предательства агента Ли Хан-фу и моего ареста подполковник Тосихидэ потеряет меня и, может быть, даже усомнится в моей преданности великой Японии. По этим причинам я не мог ждать связника от военной миссии, должен был сам искать способы связи... Я предполагал, что возможна война между Японией и Советским Союзом. В таком случае я был бы полезен вам. Это и определило мое решение. Другого выхода у меня не было...

— Ну что ж, ваше объяснение выглядит убедительно, — сказал Юкава довольно спокойно, тут же строго добавил: — Но мы располагаем неопровержимыми материалами, которые говорят о том, что вы являетесь советским агентом. Расскажите, когда, кем и при каких обстоятельствах вы завербованы?

— Таких материалов нет, господин поручик, и не может быть, — твердо заявил Таров. Он знал, что это провокационный вопрос. — Советским агентом я никогда не был. Если у вас действительно есть материалы, то это либо фальшивки, либо клеветнические измышления злых людей.

Поручик Юкава подскочил, как ужаленный, и, размахивая руками перед самым лицом Тарова, орал, срываясь на визг. Он кричал, что документы достоверны и что Тарова заставят открыть правду. Ермак Дионисович стоял на своем и просил ознакомить с материалами, чтобы он мог дать необходимые пояснения. Психологическое сражение вокруг главного вопроса следствия между поручиком и Таровым продолжалось несколько дней. Ермак Дионисович победил. Юкава отступился: смягчил тон, переменил направление допроса.

— Скажите, Таров, что вы знаете о вашем сокамернике Рыжухине? — неожиданно спросил Юкава, когда допрос был закончен, и Ермак Дионисович поднялся, ожидая надзирателя.

— Рыжухин? Эмигрант, старый интеллигент, видимо, неплохой музыкант...

— Я спрашиваю не для протокола. Скорее с целью выяснения вашей проницательности, — сказал Юкава доверительно. — Каковы его политические взгляды?

— Затрудняюсь ответить, господин поручик, — сказал Таров, пожимая плечами. — Человек он скрытный, молчаливый.

— Не спрашивал ли вас Рыжухин, например, о положении на советско-германском фронте?

Этот вопрос подтвердил предположение Тарова. Он больше не сомневался: разговор в камере подслушивался. Видимо, для того и посадили его вместе с Рыжухиным, чтобы подслушать разговор и выяснить таким путем их взгляды и настроения.

— Кажется, интересовался. Я сказал, что большевики отбросили немцев от Москвы и высказал сожаление по этому поводу.

— А он?

— Не помню. Во всяком случае, ничего просоветского он не говорил... Все мое существо, господин поручик, сосредоточено на моем собственном деле, поэтому я плохо воспринимаю окружающее.

— Вы не очень откровенны, Таров, — сердито заключил Юкава и вызвал надзирателя.

Было уже за полночь. Ночные допросы сильно изнуряли, выматывал и силы. Возбужденные нервы и голодная боль в желудке отгоняли сон. В тюрьме был установлен такой порядок: ужин, так же как обед и завтрак, приносили и убирали в одно и то же время строго до минуты. Если арестованный был на допросе, он оставался голодным.

Юкава и другие следователи часто допрашивали по ночам. Лишением сна и пищи они рассчитывали сломить волю арестованных.

Рыжухин спал, укрывшись с головой колючим одеялом. Когда заскрежетала железная дверь, он испуганно вскочил.

— Спите, спите, Всеволод Кондратьевич, ничего не случилось.

— Что-то вас нынче долго.

Таров присел на кровати соседа.

— Ничего, выдюжим. В животе вот пусто, сосет.

— Я припрятал хлебца кусочек. Там под подушкой.

— Спасибо.

— Я сейчас у себя на Фонтанке был. Ладно спите, а то скоро подъем. Утром расскажу.

Рыжухин лег и отвернулся к стене. Ермак Дионисович неторопливо съел хлеб. Он долго не мог уснуть, перебирал в памяти все вопросы следователя и свои ответы. «Неопровержимые материалы... Врет, ничего у них нет, — размышлял Таров. — Да и откуда им быть». Наконец он забылся, задремал.

Утром Рыжухина увели, и он не возвратился в камеру. Так и не успел старик рассказать о том, как он побывал на своей Фонтанке. «Живуч человек! Изломали, измочалили, а вот поди же, сохранил русскую душу», — сочувственно думал Ермак Дионисович о своем бывшем сокамернике.

Больше недели Тарова не вызывали на допрос. Многое передумал он за эти дни. Вначале пришла мысль: дело закончено и передано в судебную инстанцию. Значит, осудят к лишению свободы, придется чахнуть в тюрьме без всякой пользы, сорвутся планы.

Таров мучительно искал причину неудачи, невольный просчет и не находил. Одно казалось несомненным: ставка делалась на поддержку Семенова и Тосихидэ, а те не захотели встретиться с ним. А может быть, им не докладывали о нем? И тут мелькнула новая мысль: наверное, проверяют показания. Пока отыщут Семенова и Тосихидэ, пока те выслушают сообщения... Да и помнят ли они о каком-то Тарове? Тосихидэ, конечно, забыл: для него он просто агент, каких прошло, должно быть, не одна сотня. А Семенов не мог забыть — четырнадцать лет служил у него... Но пытаясь представить воображением эти встречи, Таров находил все же более желательной встречу с Тосихидэ. На помощь недоверчивого и мнительного атамана он перестал надеяться. Хотя там, на родине, больше полагался на содействие Семенова.

Время словно остановилось. На улице разгулялась метель, в серой мгле камеры день мало отличался от ночи. Таров определял время по завтракам, обедам и ужинам: семь утра, час дня, семь вечера. Одиночество, неволя, неизвестность... Иногда казалось что сходит с ума. Он с нетерпением ждал вызова к следователю... В те дни, когда дежурил Кимура, можно было переброситься с ним парой пустых фраз. Таров не хотел подводить доброго унтер-офицера. Зная, что камера оборудована аппаратурой подслушивания, он не начинал разговоров, которые могли бы быть истолкованы во вред Кимуре.

Наконец, дверь отворилась в необеденный час. Велели собираться на допрос. Таров вздохнул с облегчением.

Поручик Юкава встретил приветливой улыбкой, предложил сесть и протянул сигарету.

— Какое ваше самочувствие, Таров? — спросил он, пуская вверх, чуть ли не до потолка струйку дыма.

— Самочувствие? — переспросил Таров. Вопрос поручика удивил его необычностью, но он сумел скрыть это. — Мое настроение зависит от вас, Юкава-сан...

— А все-таки?

— Жизнь коротка, господин поручик. Была бы у меня шкатулка бессмертия, какую подарила Отохимэ — дочь морского дракона рыбаку Урасиме, спасшему жизнь черепахе...

— О! Вы знаете японские сказки? И как бы вы распорядились такой шкатулкой?

— Урасима открыл шкатулку и лишился жизни. Я не стал бы открывать ее и жил бы долго-долго.

— Мой отец говорил: важно не сколько лет жить, а как жить.

— Верно. Но ведь обидно тратить жизнь без пользы, когда стремишься к высокой цели...

Зазвенел телефон. Юкава вскочил, одернул китель и суетливо схватил трубку.

— С вами будет беседовать начальник военной миссии генерал Янагита, — сказал поручик, кладя трубку. — Помните, Таров, от этой беседы зависит ваша судьба. Или вы заслужите милость, или как ваш сосед Рыжухин...