Без вести... - Стенькин Василий Степанович. Страница 10

Они все продумали, обсудили. В эту ночь они спали крепко.

Расставшись с друзьями, Люся и Сергей долго еще бродили по узкой просеке. Дома Люся вдруг задумалась, запечалилась.

— Ты чего? — встревожился Сергей.

Люся странно посмотрела на него, спросила:

— Ты ничего не скрываешь от меня? Ну о том, когда был у немцев.

— Нет, ничего не скрываю, — ответил Сергей.

— И против наших не воевал?

— Да ты что? — изумился и обиделся Сергей. — Это когда я был в РОА? Строили оборонительные укрепления, «Атлантический вал»... Клянусь, не убил ни русского, ни союзного солдата. Ты почему об этом спрашиваешь?

Она уткнулась головой ему в грудь, он почувствовал ее горячее дыхание.

— Сереженька, ну почему бы нам не вернуться в Россию? Как все опротивело здесь...

— А ты не побоишься поехать?

— Немножко страшно... Неужели всех пленных там в лагерях держат?

— Всех или не всех — не знаю. А тех, кто служил в РОА, держат. Мне-то двадцать пять лет обеспечено.

— За что, Сережа?

— Попал в плен, служил во вражеской армии. Лучше уж погибнуть на чужбине, чем такой позор на Родине.

Под утро они забылись тревожным сном, в пять были уже на ногах. Почти тут же в комнату ворвался разъяренный Гельмут Шиммель.

— Я вас приютил, — завизжал он с порога, — я дал вам работу, а вы, вы? Вы позорите мое честное имя! Устроили в моем доме варварский концерт, русскую самодеятельность. Ваши песни слышали и в Мюнхене. Не позволю, бездомные бродяги, не по-о-зво-о-лю! Еще раз повторится: вы-го-ню!

Шиммель повалился на стул, он тяжело дышал, вытирал вспотевшее лицо платком.

— Простите, господин хозяин. Мы не хотели... Пришли друзья, отметили нашу женитьбу...

Люся заплакала.

Шиммель как-то виновато улыбнулся, растерянно проговорил:

— Свадьба, выходит? Да я что... Это Хильда всю ночь спать не давала, говорит, красный клуб в нашем доме... А мне что...

Он торопливо поднялся и вышел, так и не досказав чего-то.

Сергей все время смотрел в окно, еле сдерживал себя. Когда хозяин ушел, он вдруг выкрикнул:

— Ах ты, боров вонючий! Мы его опозорили! И я не могу ему дать в морду!..

Люся обняла Сергея за шею, притянула к себе.

— Сергей, успокойся! Пора на работу.

Отшумели февральские метели. Март, теплое весеннее солнышко. У каждого легко на душе, радостно. Нивесть откуда появляются новые силы, бьют, точно приливы.

Иннокентий и его товарищи ловко и быстро подкатывали тяжелые бревна к циркульной пиле, с веселым визгом пила разбрасывала вокруг россыпи золотящихся на солнце опилок, пахнущих смолой и лесной свежестью.

Даже оскорбления и штрафы Биндера в эти дни ранили не так больно.

Каргапольцев после обеда издали увидел Неймана. Они встречались на работе почти ежедневно, но Рудольф ни разу не возвращался к тому разговору. Иннокентий понимал, что механику, конечно, интересно узнать, как идут у него дела. А ему и рассказать не о чем... Черт его знает, с какого конца приступить к такому делу.

Иннокентий решил сходить к механику в машинное отделение.

— А, сибиряк, проходи. Чего волком глядишь? — приветливо встретил Иннокентия Нейман.

— Да что, товарищ Нейман. Вашего совета исполнить пока не могу...

— А ты не печалься. Все впереди... — Рудольф тепло улыбнулся. — Заходи ко мне после работы, Изольда будет рада. А то я тебя провожу, погуляем.

Они договорились прогуляться после окончания смены.

Шли медленно. Иннокентий сообщил, что Гаремский больше у них не появлялся.

— Да и Сергей выбыл из нашего круга, стал семьянином. А Гаремский, говорят, во Франкфурте обитает, у меня его адрес есть. — Он помолчал, вздохнул:

— Жалко, время попусту проходит.

— Выдержка нужна. Ты охотник, а здешний зверь хитрее лесного.

Каргапольцев оживился, еле сдержал смех.

— Помнишь, — сказал, — я как-то говорил, что к нам в комнату поселили парня, Иваном зовут. Помнишь? Мы с Николаем решили вызнать: не осведомитель ли он, и так ловко, понимаешь, изловили! Он все старался выведать, кто кем служил у русских, чем занимался в плену, думает ли вернуться на родину... А в записной книжке у него нашли подозрительные заметки: то — среда, 19, то — понедельник, 19... Прямо дни и часы свиданий! От нас куда денешься: выследили! Он и верно в это время встречался с Нечипорчуком, секретарем коменданта. А то однажды я сказал Ивану, будто готовится покушение на коменданта, что мне об этом известно от Огаркова. На другой день Нечипорчук вызвал Николая. И так его, и сяк, мол, выкладывай, что известно о подготовке покушения на жизнь коменданта... Огарков отпирался, а потом, когда пошло по-серьезному, пришлось открыть правду. Хэ, и взбеленился же Нечипорчук!

Нейман расхохотался.

— Взбеленился, значит? Ловко вы это. Теперь слушай меня серьезно. То, что вы разоблачили подлеца, это хорошо. Только зачем так рисковать, зачем столько усилий? И без этого ясно, что вы постоянно под наблюдением. Не раз это почувствуете... Знаешь, наверно, обстановочку: нацисты начинают поднимать голову. Гитлеровские генералы получают теплые места в Бонне. И вся эта нечисть — милославские, нечипорчуки — тоже зашевелится. Берегитесь!

От последних слов механика Каргапольцев вздрогнул.

— Товарищ Нейман, неужели может повториться весь тот ад?

— Мы, немцы, не те, конечно, что четверть века назад, война многим открыла глаза, не слишком уж мы всегда доверчивы, что ли... Слишком быстро мы создаем себе бога...

— Отвык я, — неуверенно произнес Иннокентий, — сколько лет таких слов не слышал...

— Не пугаю, правду говорю, геноссе. Ну, я пойду, а то Изольда беспокоится: ждет, боится, как бы вновь не угодил за решетку.

Иннокентий застал дома одного Николая, который лежал поверх одеяла. Ивана не было.

— Где ты пропадал? Опять со своим немцем, да?

Николай вытащил из-под кровати пузатую граненую бутылочку, налил почти полный стакан, поставил перед Иннокентием. Себе только плеснул немного.

— Пей!

— Стаканами только варнаки пьют, так в Забайкалье раньше каторжников кликали.

Иннокентий отпил половину, не спеша закусил.

— А теперь послушай, что я тебе поведаю про немецкие новости. Фашисты, слышь, оживают.

Слова Иннокентия только разозлили Николая.

— Все трепотня, Иннокентий! Все брехня! Я сыт всякими словами по горло, меня болтовней не проймешь.

— Ты чего, Николай, пьян или расстроен?

— И то и другое.

— Расскажи, что стряслось?

— Нет желания.

Они улеглись, но долго не спали: у каждого были свои думы, свои заботы. Кто их знает, о чем они думали... Только ночью Николай тихонько поднялся, в одном белье, на цыпочках направился к двери. И ушел бы, но в темноте опрокинул стул.

Иннокентий вскочил, зажег свет.

— Николай! Ты куда?

Огарков вздрогнул, ответил вялым, безразличным голосом:

— Сейчас вернусь, ненадолго...

На лице у него были страдание и отрешенность, глаза пустые и безжизненные.

Иннокентий понял, что Огарков задумал недоброе дело: он же не раз говорил... Схватил повыше локтя, повернул, повел к кровати. Николай не сопротивлялся, упал на постель, лицом в подушку и разрыдался.

На одной из узеньких улиц старого Мюнхена, на левом берегу Изара, под раскидистыми платанами затерялся особняк фрау фон Крингер. Двухэтажный дворец с круглыми башенками, увенчанными острыми шпилями, немало повидал на своем веку. Когда-то был самым приметным зданием, а его основатель барон Конрад фон Крингер — самым почитаемым гражданином города. Об этом сообщает мраморная доска в портике парадного подъезда. Ныне не только дворец, но и все эти улочки, окруженные многоэтажными домами широких проспектов нового Мюнхена, потеряли свое былое значение. Теперь здесь только почерневшие от времени и заросшие зеленой плесенью замки баварских герцогов и древние церкви изредка привлекают к себе внимание иностранных туристов.