Без вести... - Стенькин Василий Степанович. Страница 30

Шел мягкий снег, он медленно, но верно заваливал улицы, крыши домов. Иннокентий, вернувшийся в Мюнхен, не спеша шагал по узенькой Кирхенштрассе.

В нем боролись два желания: он больше двух месяцев не виделся с Эльзой. Первые недели она писала ему горячие, искренние письма. Но вот письма стали какими-то странными: в них появились непонятные намеки и недомолвки. С Эльзой творилось что-то неладное...

Иннокентий встревожился, спрашивал ее в письмах, но она не отвечала. А потом и вовсе перестала писать. Надо поскорее узнать, что с ней...

Надо было встретиться и с дядюшкой Куртом, поделиться сведениями о Милославском.

Нет, к Эльзе он пойдет вечером, а сейчас надо к дядюшке Курту. Фишер оказался дома: он работал во вторую смену. Они прошли в кабинет, уселись в малиновые кресла. Фишер размял сигарету и щелкнул зажигалкой.

— Что нового, спрашиваешь?.. — Фишер сердито выдохнул дым. — Каждый день приносит новые вести. Недавно, например, выступал наш министр фон Брентано. И знаешь, что он сказал? Пообещал проклятие и кару всем государствам и их руководителям, которые признают Германскую Демократическую Республику, поклялся, что его правительство не установит дипломатических отношений ни с одной страной «восточного блока». Сейчас все наши газеты шумят об этом.

— Знаю, дядюшка Курт, об этом знаю, слежу за газетами. А еще что?

— С тобой неинтересно, — рассмеялся Фишер, — ты без меня все знаешь. А вот то, что идет вербовка добровольцев в боннскую армию, тебе известно? Только в Мюнхене пять вербовочных команд. Даже по школам шныряют, заманивают мальчишек в офицерские училища.

— Вот этого не знал, — признался Иннокентий. — Пропустил как-то. Или недопонял: я ведь в немецкой грамоте не очень силен. Ну, теперь мои новости: во Франкфурте разузнал важные факты о Милославском... Самый настоящий палач, вот кто он...

— Вот гад, а? Французское нежное воспитание, паразит. — Фишер вдруг загорелся, заходил по комнате. — Надо немедленно написать об этом в газету... Пусть все узнают. Это ему конец, подлой карьере его конец, политическая смерть! — Фишер потер руки. — А для нас — победа: одним врагом станет меньше. Пиши, товарищ Кеша, статью, мы тебе поможем, продвинем в газету. Он что-то попритих в последнее время, твой шеф: не посылает больше самолетом свои пакостные книжонки.

— Не заподозрил? — встревожился Иннокентий.

— Непохоже. Вся надежда на тебя: выясни и исправляй положение.

Договорились встретиться на следующей неделе.

Не заходя домой, Иннокентий проехал к особняку на берегу Изара. Дверь открыла горничная, сказала, что Эльзы она не знает, такой у них нет. Иннокентий опешил, чуть опомнившись, попросил доложить фрау фон Крингер: скажите, что с ней хочет встретиться коллега господина Милославского.

Фрау фон Крингер приняла его в гостиной, небрежно протянула для поцелуя надушенную руку, пригласила сесть. Каргапольцев не нашелся, как начать разговор, спросил без обиняков:

— Что случилось с Эльзой?

— О, она оказалась неблагодарней девушкой... Я ее приютила, одевала, кормила, а она убежала... Сбежала. Прошло уже три недели.

— Куда же? — почти выкрикнул Иннокентий.

— Не знаю... Называла Бразилию, Рио-де-Жанейро, кажется. Такая неблагодарная девушка.

— Письма она не оставила? — резко перебил ее Каргапольцев.

— Вы могли бы разговаривать со мной и повежливее, — поморщилась фрау фон Крингер.

Каргапольцев поднялся: ему больше не о чем было разговаривать с этой фрау. Он не мог найти объяснение поступку Эльзы, но сердцем чувствовал, что раз Эльза решилась на такой шаг, значит иначе не могла поступить.

Он не спал всю ночь. В голову лезли думы, одна тяжелее другой. В эти минуты ему особенно остро хотелось услышать родную речь. Иннокентий включил старенький приемник, приобретенный хозяйкой, видимо, еще в годы ее молодости. Раздались шипение, шорохи и свист.

После долгих усилий ему удалось поймать непонятные обрывки русской речи, заглушаемые сильным треском. Окончательно убедившись, что разобрать ничего нельзя, Каргапольцев как бы забыл о приемнике и ушел в свои думы.

Рано утром постучал в комнату хозяйки и спросил, не был ли кто в его отсутствие. Старая монашка с трудом вспомнила, что приходила красивая женщина и оставила для него письмо. Долго рылась в комоде, едва отыскала.

Иннокентий торопливо разорвал конверт.

И побежали, запрыгали перед глазами Иннокентия ровные строчки знакомого почерка, повествуя о загубленной юности, о рано растоптанной девичьей гордости, об утраченных мечтах и грезах.

Строчки письма рвали его сердце, хотелось кричать, глаза застилали слезы.

Каргапольцев опустил седую голову на сжатые кулаки.

Летели дни и недели... А Каргапольцев, что бы ни делал, куда бы ни шел, всюду его преследовал живой голос Эльзы. Однажды, бесцельно гуляя по городу, Иннокентий оказался возле развалин большого дома. Безжизненно таращились черные, пустые проемы окон... Он слышал, что в этом здании некогда находился музей.

Письмо Эльзы на много дней выбило Каргапольцева из колеи. Вид мертвого дома, бывшего музея, вызвал в нем горькое чувство щемящего и безысходного одиночества. Он долго не мог взяться за обещанную статью о палаче Милославском. Фишер напоминал, требовал.

— Пойми, Кеша, политический климат портится, — говорил старый Курт, — не сегодня-завтра закроют наши газеты... Тогда мы не сможем напечатать твои разоблачения.

Иннокентий, наконец, рассказал ему о печальной судьбе Эльзы.

Дядюшка Курт был взволнован ее историей, принялся утешать своего друга.

Милославский тоже не остался в стороне, он явно обрадовался исчезновению Эльзы, она была помехой — любовница в доме его будущей жены.

— Не горюй, — сказал он со смешком, — скитание по свету — удел проститутки. Таким нельзя доверяться.

И Мелов по-своему попытался утешить Иннокентия.

— Брось кукситься. — Он хлопнул Каргапольцева по плечу. — Все бабы одинаковы... Хочешь, сведу в одно заведеньице? Ух, какие красоточки!

За последнее время, когда Иннокентию раскрылся новый, подлинный облик Милославского, ему стало все ненавистно в этом человеке.

Его отчужденность, должно быть, заметил и Милославский, хотя внешне относился к Иннокентию по-прежнему, почти по-приятельски. Вот только чаще обычного стал выезжать в аэропорт, следил там за погрузкой литературы на самолет. Ее снова стали посылать в Венгрию.

Но вот наступил день, когда в рабочей газете появилась статья «Оберштурмфюрер преуспевает».

Это была дышащая злой страстью статья, беспощадная и злая. В ней подробнейшим образом перечислялись преступления палача и карателя, назывались свидетели, готовые выступить перед судом, высмеивался корыстный роман офицера фашистской контрразведки с содержательницей тайного публичного дома.

Милославский прочитал статью в газете раньше Каргапольцева. Когда ярость, ослепившая и оглушившая его, немного улеглась, в его сознании остался один огненный страшный вопрос: кто? И тут у Милославского сразу появилась уверенность в том, что написана она Иннокентием или кем-то с его слов! Только Каргапольцев знал о фрау Крингер. Только он!..