Без вести... - Стенькин Василий Степанович. Страница 46

На открытой веранде появилась Элла. Заглядываясь на ее черные волосы, высокую грудь и крутые бедра, Каргапольцев думал, как щедро наградила природа эту девушку красотой и силой.

— Папа, Иннокентий, идите ужинать.

Уже через неделю после знакомства, Элла начала обучать Иннокентия английскому языку, к нему она обращалась только по-английски, тут же переводя и объясняя произношение.

За ужином речь шла о хозяйственных делах.

— Утром поедем в семеноводческую ферму, — сказал Хитт и захрустел кукурузными хлопьями, запивая подогретым молоком.

— Скажите, мистер Хитт, — Иннокентий знал русское имя хозяина, но называть его по имени и отчеству не осмеливался, считая, что это может быть понято, как фамильярность, — почему вы не оставляете семян со своего урожая?

— У вас кукурузу сеют? — спросил Леон, не ответив на вопрос.

— Нет.

— Теперь, я слышал, у вас тоже сеют... Почему не оставляю своих семян? Видишь ли, семена, которые я получу от фирмы, проверены на всхожесть, отсортированы по форме и размеру. Стоит отрегулировать диски у сеялки, и она будет класть два-три или четыре зерна в гнездо — ровно столько, сколько я пожелаю

С переездом на ферму у Каргапольцева точно гора с плеч свалилась. Теперь все было просто и ясно: имел работу по душе, после молчаливого одиночества мог разговаривать на родном языке, а главное пришло общение с людьми, которые понимали его и относились к нему с уважением.

Его кровать была на открытой веранде. Иннокентий лежал, всматриваясь в темноту ночи и прислушиваясь к дружному хору цикад.

В мыслях его то появлялся Иван Иванович и мрачно шипел: «Мне больше некого любить, мне больше некому молиться...», то виделась Гутя. Она возникала всегда грустная, с опущенными глазами, как тогда на горе в окрестностях Иркутска, и тихо шептала: «Кешенька, я хочу сына от тебя». Из-за ее спины вдруг выглядывала Эльза и беззвучно шевелила губами: «Прощай, друг мой, добрый и нежный, моя любовь и несчастье...». А вот и Григорий Кузьмин, черный, худой. Вытирая набежавшие после кашля слезы, он ворчал: «За доллары тут живого черта доставят... А я домой хочу». Неожиданно проходила Элла, качала крутыми бедрами, насмешливо произносила: «Эх ты! Хэм енд эгз, ветчина с яичницей...» После же появлялся Леон Хитт, клал ему на плечо руку и говорил: «Теперь у нас дела пойдут... Возможно, возможно...»

Наконец, видения исчезали и оставалась лишь бесконечная, монотонная песня цикад.

И вдруг тягучая, пронизывающая сердце боль: чужбина...

Поднялся он с рассветом. Наскоро одевшись, вышел во двор. Высокие кипарисы замерли, взметнув к прозрачному голубому небу острые вершины. Сделав зарядку, Каргапольцев направился к свинарнику: вот-вот должен начаться опорос...

Когда подходил к домикам молодняка, из-за горы выкатилось солнце.

Кормушки и поилки были заполнены, сытые свиньи степенно вышагивали между домиками, будто наносили взаимные визиты вежливости.

— С добрым утром, Иннокентий, — приветствовал хозяин, когда он возвращался, — а я потерял тебя.

— У восьмой матки двенадцать поросят.

Леон торопливо зашагал к свинарнику, издали крикнул:

— Что-то мотор чихает, проверь, пожалуйста.

До фирмы, куда они вскоре поехали, было немногим более шестидесяти километров. За рулем сидел Иннокентий. Водить машину давно не приходилось, поэтому он сдерживал скорость, сбавлял ее на поворотах.

— Ты, что ж, Иннокентий, работал шофером?

— Нет, но ездить приходилось. Права получал в институте. — И добавил. — Я ведь летчик.

— Да, да, да. Прости за назойливость, давно хотел спросить: женат был?

— Нет, не успел жениться.

— А у меня в Иркутске осталась молодая жена, — неожиданно признался Хитт. — Шурочкой звали. Два месяца всего и прожили. Все думал вернуться к ней, найти — да не пришлось.

И до конца пути Леон рассказал о том, как он любил свою Шурочку, как они ходили на берег Ангары, как собирали рыжики, помнил все так, как будто это было только вчера.

Вот и семеноводческий завод. Иннокентий подрулил к раскрытым воротам склада, откуда показалась долговязая фигура в комбинезоне.

— Мистер Хитт, хелло!

— Хелло, Вилли.

Погрузили сорок бумажных мешочков, по пуду в каждом. Мешочки были проштемпелеваны красной мастикой: указаны сорт, гибридная группа и на какое деление устанавливается сеялка.

На обратном пути съехали с дороги и остановились около кустов жасмина. Леон достал трубку и стал набивать душистым табаком.

— Не могу курить в машине: весь аромат пропадает.

Выпустив сизое облачко дыма, сказал вдруг с каким-то вызовом:

— Я не понимаю нынешних русских. Страна, отвергнувшая всякие формы угнетения, берет на себя обязанности мирового полицейского... Ты не понимаешь? Я имею в виду подавление венгерской революции... Как это можно увязать с теми лозунгами, о которых трубят коммунисты?

— Все дело в том, мистер Хитт, что там была не революция, а мятеж, организованный темными силами извне. За несколько месяцев до того, как мир услышал о событиях в Венгрии, мне предлагали принять в них участие. И знаете, кто предлагал мне это? Американский офицер. А было это в Западной Германии.

— Что ж, факт убедительный. Но все-таки мне думается, что диктаторские режимы Восточной Европы держатся на русских штыках.

— Вот это... Позвольте наедине обращаться по имени и отчеству, по-нашему? Вот это, Леонтий Архипович, настоящая злонамеренная пропаганда.

Дальше они ехали молча. И лишь когда вдалеке показались знакомые кипарисы, а машина покатилась по мягкой проселочной дороге, Хитт ослабил внимание и обернулся к Каргапольцеву.

— Ну, а как жили перед войной на Руси?

— Неплохо жили: все необходимое было и цены не очень высокие. Жили и радовались.

— Не так, как при царе-батюшке? — и не дожидаясь ответа, добавил: — Ой, плохо жилось на Руси. Мне запомнилась одна такая штука. — Леон весело рассмеялся. — Учительница читает в классе рассказ и вдруг спрашивает: ребята, вы знаете, что такое полотенце? Никто не отвечает. Тогда учительница поднимает одного мальчика.

— Ваня, объясни, что такое полотенце?

— Не знаю.

— Хорошо. Папа чем утирается?

— Рукавом.

— А мама?

— Подолом.

— А ты чем?

— Я сам высыхаю.

Успокоившись от смеха, заметил уже совершенно серьезно:

— А ведь в этой шутке — сама правда. Очень плохо жили. И я рад, если русскому мужику хоть чуточку полегчало.

Элла в яркой блузке и темно-зеленых брюках неслышно появилась возле автомашины.

— Хелло, мистеры!

— Здравствуй, доченька. Все хорошо?

— Абсолютно.

Иннокентий первый раз видел Эллу в таком наряде, смутился, подхватил два пакета и поспешил в склад.

Пообедав, Элла ушла к свинарникам, а Леон и Иннокентий занялись сеялкой. Трактор был подготовлен еще на прошлой неделе.

После семнадцатилетнего перерыва Каргапольцев снова встретился с землей. Сознание того, что его руками будет взращен урожай, наполняло истосковавшуюся душу гордостью и радостью. И на какое-то время он почувствовал себя человеком, нужным другим людям.

Кажется, совсем недавно земля была голой, лишь столбы пыли носились здесь наперегонки. И вот уже она ощетинилась всходами.

Хитт уехал по делам в Сан-Франциско, оставив на попечение Иннокентия и Эллы без малого полтысячи свиней и больше двух тысяч кур, выведенных на летние выгулы.

Управившись со своей работой, Каргапольцев помогал Элле перегонять птицу на другой участок. Запыленная и раскрасневшаяся, Элла встретила его громким смехом.

— Вот глупые: я им добра желаю, а они разбегаются!

Веселое возбуждение захватило и Иннокентия. Широко растопырив ноги и руки, они наступали на кур, тесня их к той стороне, где были сняты проволочные сетки, отгораживающие участок от соседнего.

Когда все утихло и сетки вновь были поставлены на свое место, Элла выпрямилась и вытерла со лба пот.