Первые (СИ) - Палла Иоланта. Страница 5

Установка не лезть в дела родителей плавно трансформировалась в жажду крови. Когда увидел состояние мамы сегодня, в голове щелкнул переключатель. Обычно я оставался рядом с ней, чтобы успокоить и перенаправить ее эмоции в другое русло, но сейчас горел желанием узнать правду. Я столько раз слышал, как она кидает обвинениями в отца, что сбился со счета. Изменщик. Бабник. Наглый лжец. Предатель. Иуда. Это лишь часть определений, которыми она его наградила. Боль, которую испытывала мама, каким-то чудодейственным образом проникала в меня и не выходила обратно. Я ее поглощал объемными цистернами и уже не вывозил тяжелого груза внутри. Он давил на органы, заставлял задыхаться от эмоций и разрушал и без того шаткие принципы.

Личное пространство, сын, должно быть у каждого. Нельзя нарушать границы. Если человеку необходимо побыть в одиночестве, то ты должен с этим считаться.

Слова отца таранили мозг. Пролетали в нем вновь и вновь, как на перемотке. И я с ним соглашался, потому что мне было удобно. Он не лез в душу, и я мог спокойно сваливать из дома к друзьям, апеллируя его же словами. Но вместо скитаний по городу в гордом одиночестве я проводил время в компании парней, смеялся, снимал годный контент, публиковал его в сети и старался быть счастливым подростком, которого не касаются отношения между двумя взрослыми людьми, его породившими. Я тщательно маскировал жгучие эмоции, которые разгорались из тлеющего уголька, и преуспевал в самообмане, пока не наступил пиковый момент. Стены контроля не просто раскачивались, они стремительно рушились под натиском боли.

— Прибыли, — одно оглушающее слово. Свет фар джипа гаснет. Капли дождя усиливают стук по авто и стеклу. Ком в горле разрастается, достигая самых критических размеров. Я толкаю купюры в ладонь таксиста и выбираюсь из тачки. Одежда моментально промокает. Я не двигаюсь. Скольжу взглядом по джипу, знакомому подъезду, темному в сумерках зданию и останавливаюсь на окнах, в которых горит свет. Сердце замирает на доли секунды, а после совершает такой сильный толчок, что я рвано вдыхаю, впуская в легкие обжигающий кислород.

У меня остается возможность отступить и закрыть глаза шорами. Пусть разгребают сами. Даже разворачиваюсь, чтобы уйти, но стискиваю зубы, когда в черепной коробке эхом пролетает вой матери. Ломает всего, будто кости дробят. Разворачиваюсь и иду к подъезду. Набираю код, вваливаюсь в пространство, будто нахожусь в гейме, и на голых инстинктах шлепаю мокрыми кроссами по ступенькам, приводя мозги в порядок. Не так-то просто распихать в них все по ящикам, но я пытаюсь. Честно пытаюсь.

До нужной площадки остаются считанные метры. Я останавливаюсь, чтобы привести дыхание в норму, и слышу, как открывается дверь. Неспешные шаги. Стук каблуков. Голоса. Чтобы вникнуть в суть разговора, осторожно перемещаюсь ближе к их источнику.

— Витя, я не знаю, как тебя отблагодарить, — женский голос льется патокой, — ты так помог мне.

— Брось, Жанна, — по спине пролетает озноб. Отец. — На моем месте любой бы так поступил.

— Очень сомневаюсь, — всхлипывает, — от меня все отвернулись.

— Тише. Ну ты чего?

Удары сердца глушат остальные звуки. Еще пара ступенек, и вижу их силуэты. Крепкие, отнюдь не дружеские объятия. Всего заливает жаром. Цепляюсь рукой в перила и сдерживаю порыв обнаружить свое присутствие.

— Антон, следи за тем, чтобы твоя мама хорошо питалась. Стройная фигура не стоит таких жертв, — коллега матери кукольно улыбается, похлопывая меня по плечу. Принимаю пакет из рук женщины и растягиваю губы настолько мило, насколько позволяют ткани, поглядывая при этом на маму. Она стоит в коридоре у окна. Кажется, стала еще миниатюрнее, чем была. За грудиной разливается ядовитое тепло. Последнее время на нее больно смотреть. Отец прекратил общение с Жанной после выставки. Все вышло ровно так, как планировал, но удовлетворения я не испытываю. Скорее горечь от того, что мама счастливее не стала.

— Поехали, — глухо произношу, подходя к ней. Оглядывается. Улыбается, прижимаясь к моему боку. Трется носом о грудную клетку. От маленького мальчика во мне осталась лишь щенячья нежность в ее сторону. По физическим показателям давно перемахнул. Макушка на уровне моего подбородка. Чем-то Лизу напоминает. Обнимает осторожно. Будто боится, что я исчезну. Сглатываю противную слюну. Гашу к чертям все эмоции. Перекрываю потоки навязчивой памяти.

— Витя не приехал, — отзывается с печальной улыбкой. Хочется сказать, что он тебя, сука, сюда и не привозил, но я молчу, напрягаясь всем телом.

— Почему ты не ела? — шумно дышит. Отстраняется от меня. В глаза не смотрит.

— Забыла. Закрутилась. Не знаю, сынок… Так получилось…

— Он этого не стоит, — выдавливаю через зубы. Мама бледнеет и отрицательно качает головой. Без слов идет на выход, оставляя мои слова без ответа. Уже в машине, устроившись на переднем пассажирском сиденье, поворачивается ко мне и проводит холодными пальцами по щеке.

— Раньше хотела, чтобы ты был похож на отца, — огорошивает, ласково глядя в глаза, — а сейчас нет. Лучше будь его противоположностью.

— Мам…

— Не предавай, Антош, — часто моргает и отворачивается, — никогда не предавай людей, которые тебя любят.

6

По лбу стекают капли пота, пока я в очередной раз совершаю провальную попытку подать мяч. Игра не завязывается. Лабук старший рвет легкие, пытаясь наставить меня на путь истинный. Бесполезно. Мои мысли далеки от волейбола. Конечности отказываются повиноваться сигналам, поступающим из мозга. Дыхалка срывается. Я, как загнанный болезненный кролик, выжимающий из себя максимум. Мышцы сводит. Пить хочется дьявольски. Такое ощущение, что меня гоняют по полю в несусветную жару. Останавливаюсь, вдавливая ребра ладоней в колени, и жадно тяну воздух через нос, чтобы не добивать органы большим поступлением кислорода.

— Пьянки до добра не доводят, Антон, — Иван Александрович выпроваживает всех пацанов, останавливается около меня, глядя куда-то в сторону, и сдерживается, чтобы не зарядить выговор в привычной ему манере, — я понимаю, что ты молодой и горячий, хочешь все в жизни попробовать. У самого такой оболтус в доме, — вздыхает, а я скриплю зубами, продолжая стоять в той же позе, чтобы не смотреть ему в глаза, — не понимаю, что с тобой происходит. Был самым лучшим в команде, а сейчас катишься по наклонной. Если есть, что мне сказать, то говори. Разговор останется между нами.

— Нечего мне сказать, — выпрямляюсь, давлю кривую улыбку и маскирую тот самый звездец, который не перестает ушатывать морально после появления Кирьяновой в поле моего зрения, — все в порядке, Саныч. Просто затусил немного. Исправлюсь.

— Надеюсь, — скептически поднимает одну бровь и хлопает по плечу, — даю тебе неделю на отдых. Чтобы не видел тебя в зале. Выводи токсины из организма и больше спи.

Очередной удар по плечу. Киваю. Держу улыбку до тех пор, пока Лабуков не исчезает за дверью в тренерской. Оглядываю пустой зал. Сетку. Раньше волейбол был для меня способом сбросить напряжение и приобрести энергию для движения вперед. Сейчас необходимость бить по мячу жутко раздражает, вызывает отторжение и желание зайти за угол и втянуть очередную порцию никотина. Кривлюсь и сжимаю кулаки. Нахождение в «СПАРТАКе» наводит на мысли о фестивальных красках и милой улыбке, которую способна выдавать только Лиза. Внутреннее дребезжание усиливается, и я ухожу в раздевалку. Принимаю душ, переодеваюсь и на выходе сталкиваюсь с веселым Кириллом.

— Не нравится мне твое настроение, друг, — закидывает мне руку на плечо и вышагивает в такт по направлению к тачке, — нужно развеяться, поднять твой боевой дух, так сказать. У меня даже идеи есть.

— Я домой, — скидываю с себя его руку, открываю дверь Лексуса и отправляю спортивную сумку в полет на заднее сиденье.