Андреевский кавалер - Козлов Вильям Федорович. Страница 4

– Жалко, что картинок у тебя маловато, – невозмутимо заметила жена. – На две стены только и хватило.

И в темных, с вишневым блеском глазах ничего не прочтешь – уж не смеется ли она над ним?

– При этой власти что-то деньги не липнут к рукам, – проворчал он. – Вылетают как в трубу, а ведь скоро Варвару замуж выдавать. И приданого-то толком не справим.

– Варвара дороже любого приданого, – сказала Ефимья Андреевна. – Тот, кому она достанется, пусть бога славит, за ней вовек не пропадет.

– Если в все женихи так думали… – вздохнул он.

Андрею Ивановичу понравились слова жены. Он любил старшую дочь, но и прижимист был. Про себя подумал, что Советская власть мудро поступила, отменив старинные обряды с венчанием и приданым. У него вон три дочери и один сын! Отвали за каждую приданое – сам на бобах останешься.

– Димитрий приходил? – ворчливо спросил он.

– Стала бы я тогда тебя просить лезть в подпол?

– Слыхал я, он со своими дружками-комсомолятами собирается Супроновича окоротить.

– Я в евонные дела не встреваю.

– Не стоило бы ему связываться с Яковом Ильичом, – задумчиво проговорил Андрей Иванович. – И сыны у него как на подбор, один к одному, да и другие защитники найдутся.

– Слава богу, Дмитрий в тебя уродился, не слабенький. – Живые, с блеском глаза Ефимьи Андреевны стали мягче. – Не даст себя в обиду, да и приятелей у него поболе, чем у Супроновичей.

– Лучше бы ты, мать, трех сыновей родила, – вдруг с затаенной горечью вырвалось у Андрея Ивановича. – От них больше проку.

– Мои дочки любого парня стоят, – сурово заметила Ефимья Андреевна. – Много ли от вас, мужиков, подмоги вижу? А девчонки все хозяйство ведут. Вон Тонька от горшка два вершка, а уж на машинке строчит…

– Дак в мать, – усмехнулся в бороду Андрей Иванович. – Кто всему дому голова?..

– Чем тебе Дмитрий-то не угодил? – проницательно глянула на него жена.

– Говоришь, в меня он… Может, и так…

– Договаривай! – С виду он крепкий, мать, – нехотя проговорил Андрей Иванович. – А случись какая беда – боюсь, дрогнет он, согнется.

– Силы и у быка хватает, а у него голова умная, – заметила Ефимья Андреевна.

– Значит, я дурак? – свирепо глянул на нее муж.

– Чё Степана-то на дворе не видать? – сразу умерила мужнин гнев Ефимья Андреевна, – Небось опять хворает? Проведал бы. Да и суседка не заходит…

– Он от меня морду воротит, а я к нему в дом? – остыв, хмыкнул Абросимов.

– Водой мельница стоит, да от воды же и погибает, – усмехнувшись, мудрено ответила жена.

«Знает про Маньку! – ахнул про себя Андрей Иванович. – Али просто туману напускает?»

Ефимья Андреевна знала уйму старинных поговорок и присказок, и не всегда Андрей Иванович сразу докапывался до смысла сказанного. Но и просто отмахнуться от ее слов не мог: Ефимья попусту не скажет.

– Скажи Димитрию аль Варьке, пущай в баню воды натаскают, – сказал Андрей Иванович. – Я потом затоплю. Может, вдвоем, мать, попаримся?

– Ишь, взыграл конь ретивой! – засмеялась Ефимья Андреевна. – У тебя взрослые дочки – что они подумают?

Ефимья Андреевна не любила мужниных вольностей.

Глава вторая

1

До каких же пор тыбудешь испытывать наше терпение, Катилина? – торжественно провозгласил Дмитрий Абросимов, впрочем обращаясь к плакату, на котором был изображен барон Врангель, корчащийся на штыках суровых красноармейцев в буденовках. Комсомольцы недоуменно уставились на него.

– Ты это про кого? – поинтересовался Николай Михалев. В комсомол его еще не приняли, и он ходил в сочувствующих.

– Так римский сенатор Цицерон начал свое выступление на форуме еще до нашей эры, – улыбнулся Дмитрий. – Это я к тому, что пора нам всерьез взяться за Супроновича и его толстомясых сынков. – Он обвел взглядом присутствующих: – Сколько нас собралось тут? Раз-два и обчелся! А где вечера свои убивает поселковая молодежь? У мироеда Супроновича…

– Там можно граммофон послушать, в картишки сыграть, – заметил Алексей Офицеров. – А мы тут всё заседаем, штаны до дыр просиживаем да глотки дерем без толку…

– Что же ты, Лешка, предлагаешь? – уничтожающе воззрился на него Дмитрии. – Организовать в клубе игру в очко?

– Хорошо бы! – ухмыльнулся Алексей. – И еще трубу послушать. Самого бы знаменитого Шаляпина. Мироед знает, чем нашего брата за душу взять!

– Точнее, за карман, – заметил Дмитрий.

– Хорошим людям Яков Ильич в долг выпивку отпускает, – вставил Михалев.

Секретарь комсомольской ячейки Дмитрий Абросимов хотел было дать суровую отповедь Михалеву, но раздумал: действительно, скучно организовали свой досуг комсомольцы. Самодеятельность первое время собирала в клубе молодежь. Особенно нравились «живые картинки». Но как только драмкружковцы изобразили бильярдную Супроновича с завсегдатаями, так в ту же ночь у троих «артистов» оказались выбитыми оконные стекла, а Лешке Офицерову кто-то из рогатки свинцовой картечиной ухо раскровянил. Он изображал самого Якова Ильича.

Знал Дмитрий, чья это работа, но не пойман – не вор. А ребята наотрез отказались участвовать в «живых картинках».

Конечно, у Супроновича весело: до поздней ночи заливается граммофон, выпивка в буфете с хорошей закуской, бильярд, карты… Никакой политической линии он не придерживается, так что к нему ни с какой стороны не подступишься. У него законный патент на торговлю в своем кабаке. Чего далеко ходить – отец Дмитрия частый гость Супроновича. Не секрет, что кабатчик отпускает выпивку в кредит, у него специально заведена толстая тетрадь в клетку, там значится фамилия и сочувствующего Михалева…

Бельмом на глазу для Дмитрия был кабак Супроновича – называлось его заведение «Милости просим», – все беды и неприятности шля оттуда: пьянство, азартные игры, драки с поножовщиной. А что он мог противопоставить Супроповичу? Собрания ячейки, беседы на политические темы, два раза в неделю концерты самодеятельности в клубе да танцы? На танцы молодежь приходила… от Супроновича. Подогретые выпивкой парни цеплялись к девушкам, задирали комсомольцев – сколько уже было драк! Особенно отличались рослые сынки Супроновича – Семен и Леня. Здоровенные бугаи под притолоку, на папашиных-то деликатесах раздобрели, чуть что – и кулаки в ход, как-то все получается так, что они всегда правы. Поселковый милиционер Прокофьев только руками разводил: избитые ими парни на другой день, протрезвев, заявляли, что сами зацепили братанов.

Семену было восемнадцать, а Лёне – шестнадцать. Оба тонкогубые, кудрявые, с белыми ресницами и наглыми светлыми глазами, они всегда в клубе появлялись на пару. Семен заигрывал с девчонками, чуть ли ручки не целовал – корчил из себя интеллигента. И одевался по последней моде: узкие брюки в клеточку, на шее – бабочка, Ленька в одежде не отставал от брата, но держался нагло. Где драка, там и он. За два года, как Дмитрий стал секретарем ячейки, приняли в комсомол всего пять человек: трех парней и двух девушек. Варька вот пришла. Тоня тоже бы не прочь, но ей еще лет маловато. И десятка не наберется комсомольцев в поселке, где человек пятьдесят парней и девушек. Ну еще сочувствующих пять-шесть. Это очень мало. В уездном РЛКСМ ему не раз пеняли на то, что в Андреевке столь малочисленная комсомольская ячейка. Но не силком же тащить несознательную молодежь в ячейку?

– А если мы их накроем с поличным? – предложил Дмитрий. – Придем вместе с милиционером Прокофьевым и застукаем за картами?

– Напугал! – хмыкнул Офицеров. – Уже раз попробовали… Деньги людишки сховали и сказали, что в подкидного дурачка играют. Забыл, что ли?

Да, было такое: нагрянули к Супроновичу, тот заслонил собой дверь и заорал во все горло:

– Гости дорогие, комсомолята-а! Чем вас, родимые, попотчевать? Красной рыбкой лососем или икоркой зернистой?

Подкидным-то дурачком в тот раз оказался Дмитрий Абросимов. Братья Супроновичи, глядя на него, скалили зубы, отпускали ядовитые шуточки, а папаша, наоборот, суетился, широким жестом указывал на тяжелый деревянный стол, предлагал отменным ужином угостить… Наемную силу Супронович не держал, жена со свояченицей заправляли на кухне, сыны были заместо официантов. Обычно наглые, самоуверенные, они коромыслом изгибались с полотенцем через плечо, с подносом в руках, обслуживая денежного клиента.