Андреевский кавалер - Козлов Вильям Федорович. Страница 47
– Кто приходил-то? – прервала нить размышлений Александра, появившаяся на крыльце. Шмелев с удовольствием смотрел на нее: вторую молодость вдохнула в него эта сильная и щедрая на ласки женщина. После рождения второго сына – его Игорька – Александра не утратила свою былую осанистость. Приятно было видеть, как она идет по поселку с гордо поднятой головой, рослая, широкая в кости, неулыбчивая и суровая на вид для других… Близка ему Александра, но и ей не мог открыться Шмелев.
– Чудак какой-то проездом с поезда, – равнодушно ответил Григорий Борисович. – Интересовался насчет комнаты на лето…
– Небось, хворый… Чего тебе на завтрак-то? Яиц всмятку или горячих блинов со сметаной?
– Раскормила ты меня, Александра, – улыбнулся Шмелев и потрогал чуть выступающий под узким брючным ремнем живот. – Надо будет снова охотой заняться: побродишь денек по лесам-болотам – глядишь, и весь жирок сойдет.
– Ты у меня еще и молодого за пояс заткнешь, – сказала жена.
Шмелеву грех было жаловаться, он еще сохранил свою былую военную выправку, ходил прямо, широко развернув плечи, вот только седины прибавилось и волосах.
Александра выгнала из хлева на лужок бурую, с белыми пятнами корову. Молодая трава зеленела кругом, особенно густой и высокой была у забора. С грядок нацелились в небо сочные стрелки лука. Скоро сенокос, возни с этой коровой не оберешься.
– Давай продадим, а? – уж в который раз заводил разговор Григорий Борисович. – У меня на заводе молока хоть залейся!
Но жена была непреклонна. Она и не мыслила жизни без коровы. В крови у ней это… Корова для нее все: еда, урожай на огороде, деньги.
– Ты что, ее доишь, поишь-кормишь? – уперев руки в крутые бока, снисходительно посмотрела на него жена. – Раз в году выберешься на сенокос, и все? Так что для тебя одно удовольствие… Не хочу я чужого синюшного молока, оно мне даром не надо…
– Бери у меня сливки хоть ведрами.
– Наше молоко все дачники хвалят, а ребятишки? Да они твои сливки и в рот не возьмут!
Григорий Борисович уже пожалел, что затронул эту тему, и, вздохнув, поднялся на крыльцо. Прижался к Александре, поцеловал в шею.
– Какой завтрак? Еще только солнце встало…
Губы ее тронула легкая усмешка.
– Иди, я сейчас… – грудным голосом сказала она.
2
Майор Дерюгин возвращался пешком из Андреевки в военный городок. Высокие красноватые сосны негромко шумели, под крепкими хромовыми сапогами похрустывали сухие шишки, нет-нет он шлепком ладони убивал на щеке или шее комара. Григорий Елисеевич шагал по узкой тропинке, рядом в лунном свете серебряно поблескивала булыжная дорога, рассекающая сосновый бор до самой проходной военного городка. Алена с дочерьми остались ночевать у родителей, а у него рано утром стрельбы на полигоне, иначе он бы тоже заночевал у Абросимовых. Не любил Дерюгин быть один в пустой квартире без жены и детей. Он готов был по очереди нести на руках пятилетнюю Надю и шестилетнюю Нину до самого городка, но старшая что-то раскапризничалась, жар у нее, – весь день девочки провели на реке, видно, перекупались.
Теперь в доме Абросимовых стало шумно: соберутся сразу четверо ребятишек – двое Дерюгиных и двое Кузнецовых, шум, гам, как только все это терпит Ефимья Андреевна? Верховодит девчонками Вадим Кузнецов, он самый старший в, этой компании, ему семь лет. Непоседливый, живой, он никому не давал покоя, все ему надо было знать, потрогать руками, а уж начнет рассказывать небылицы – так Григорий и Алена диву даются: откуда он все это взял? «… И вот сели мы с дедом Тимашем на облако и полетели через море-океан в Африку. С облака можно паутиной рыбу ловить. Вот мы вялили ее на солнце и ели. А от облака отломишь кусочек, положишь в рот – сладко тает во рту, как мороженое… Мы одного змея морским узлом завязали и в Андреевку привезли. Жаль, он ночью уполз в подвал. Он и теперь там шуршит, мышей ловит…» В тот вечер Дерюгин попросил Нину в подпол слазить, а та в рев: не пойду, и все, мол, там поселилась огромная змея, которая маленьких детей живьем глотает…
Пробовал Григорий Елисеевич поговорить с Вадимом, но тот лишь округлял свои зеленоватые глазищи и от всего отпирался. Рано научился читать и, забравшись на чердак, часами торчит там, листает старые, пожелтевшие журналы, книжки. Или пускает с крыши мыльные радужные пузыри, а девчонки ему наверх мыло и воду таскают.
Впереди тропинку пересек какой-то небольшой зверек, сверкнул горящими глазами в сторону человека иисчез среди черных пней. Ласка, наверное, или куница, Неподалеку треснул сучок, немного погодя позади будто бы кто-то приглушенно вздохнул. Иголки на соснах матово светились; чем ближе к деревянному мосту через Тихий ручей, тем громче лягушиное кваканье. Со стороны Андреевки послышался протяжный паровозный гудок; если состав пройдет без остановки, то и сюда докатится глухой железный шум.
Неожиданно что-то тяжело сзади навалилось на Дерюгина, повалило на усыпанную иголками землю, по-звериному зарычало в ухо:
– Молись богу, Гриша, смерть твоя пришла-а!
Перепугавшийся Дерюгин шарил рукой по гимнастерке, пытаясь добраться до кобуры, потом попробовал сбросить с себя человека, но тот крепко прижимал его к земле.
– Ну и шутки у тебя, Иван! – проворчал Дерюгин, когда Кузнецов наконец отпустил его. – Я мог бы и выстрелить.
– Из чего, Гриша? Из соленого огурца?
Глядя, как Григорий Елисеевич ползает на коленках, отыскивая фуражку, потом отряхивает с галифе пыль, Иван Васильевич громко смеялся. Он тоже был без фуражки, и волосы его спускались на лоб.
– Я минут десять иду за тобой, наступаю на пятки, а ты и не почешешься! – перестав смеяться, заговорил он. – Да тебя, Гриша, любой враг в два счета разоружит и на тот свет отправит… Тебе и оружие-то доверять опасно.
Дерюгин схватился левой рукой за расстегнутую пустую кобуру, ошеломленно глядя на Кузнецова, пробормотал:
– Когда ты успел?!
– Красный командир! – вдруг жестко произнес Иван Васильевич. – Бери тебя голыми руками – ты и не пикнешь! Зачем носишь боевое оружие, если у тебя его ничего не стоит отобрать? Чему тебя обучали в училище? Ртом ворон ловить?
– Так домой иду, не в разведку, – оправдывался Дерюгин.
– Ты думал, враг тебе клич бросит: «Иду на вы!» Враг теперь стал хитрый, коварный – таких лопухов, как ты, подкарауливает и в плен берет… Или финку под лопатку – и дело с концом.
– О каких врагах ты толкуешь? – уныло смотрел на него Дерюгин. – Военные игры, что ли, предвидятся?
– Моли бога, что ты мой родственник. – Иван Васильевич вытащил из кармана брюк пистолет, протянул Дерюгину.
– Ну и ловкач! – подивился тот. – Как говорит Ефимия Андреевна, из глаз нос утащишь.
– Знаю, о чем ты шел и думал. – Кузнецов усмехнулся. – Как же это твоя ненаглядная Аленушка с детишками осталась у стариков. Ты что, без них и дня прожить не можешь?
– А тебе что, завидно? – поддел Дерюгин.
– У меня работа на первом месте, Гриша, – усмехнулся Иван Васильевич. – И наверное, так всегда будет… А вас, артиллеристов, придется поучить самообороне. Разразись война, вас вражеские разведчики, как куропаток, голыми руками переловят.
– Чего ты заладил: война, война!
– И это я слышу от кадрового военного! – покачал головой Кузнецов. – Тебе надо было выбрать профессию портного или сапожника.
– Прядется, так не хуже других буду всевать, – нахмурился Григорий Елисеевич.
– Воевать нам всем придется, Гриша, – отвернувшись от него, негромко уронил Кузнецов. – Одним раньше, другим позже…
Не первый год, кажется, знал Кузнецова Григорий Елисеевич, считал его своим другом, вон даже породнились – женаты на родных сестрах. Но это ему только казалось, что он зпает Ивана Васильевича, – то и дело тот удивлял его, озадачивал. Ну чего ему взбрело в голову ночью медведем навалиться? А если бы он, Дерюгин, успел выхватить пистолет?.. Отчаянный человек Иван Васильевич! Про таких говорят: не боится ни бога, ни черта. На базе он после командира части второй человек. Его уважают и побаиваются, хотя строгости в нем решительно нет никакой.