Фламандский секрет - Андахази Федерико. Страница 6

Пьетро превратился с годами в стройного, веселого, аккуратного юношу с умным взглядом и ясной приветливой улыбкой. Волосы у него были вьющиеся и светлые, а глаза черные-пречерные, глубокие, полные вопросов. Говорил он мягко, размеренно и, как и его учитель, несколько жеманно — но при этом без всякой аффектации. В общем, вступив в пору созревания, Пьетро не сильно переменился, но взросление еще больше подчеркнуло его редкую красоту, которой он пользовался с некоторой робостью.

К своему природному таланту рисовальщика юноша добавил методичное изучение геометрии и арифметических вычислений, пропорций золотого сечения, анатомии и архитектуры. В этом Пьетро был истинным флорентийцем: его безупречное умение передавать перспективу и искусное построение ракурса позволяли говорить о счастливом сочетании врожденной зоркости сердца и точного математического расчета. Франческо Монтерга не мог скрыть переполнявшей его гордости, когда выслушивал хвалебные отзывы знатоков и полузнаек, превозносивших способности его ученика. Но сам Пьетро, взыскательный к себе и чуждый самодовольства, хорошо знал пределы собственных достижений: он признавал, что с помощью ежедневных упражнений сумел овладеть техникой рисунка и изучил законы перспективы. С другой стороны, вся его уверенность в себе исчезала, когда дело доходило до работы с красками и холстом; насколько твердой была его рука, вооруженная карандашом, столь же нерешительной и слабой становилась она под весом кисти. И хотя картины юноши не выдавали его внутренних сомнений, цвет оставался для него непостижимой загадкой. Все добродетели художника, которыми обладал Пьетро, были плодом терпеливых наставлений его учителя; но верно также и то, что Франческо Монтерга отвечал и за все изъяны его творческого становления. По правде говоря, флорентийский мастер, сам того не замечая, посеял в душе своего ученика семена собственных страхов и слабостей.

Франческо Монтерга был уже стариком, но он не допускал мысли, что умрет, не сумев проникнуть в тайну цвета. Он верил, что в этом деле ему поможет ученик — молодой, умный, полный беспокойных мыслей. Мастер и Пьетро вместе просиживали ночи напролет, запершись в библиотеке, бесконечно перечитывая рукопись, исследуя каждую из циферок, вкрапленных в текст Святого Августина, но их сочетание не поддавалось никакому внятному логическому объяснению.

Когда случилась трагедия, ученичество Пьетро делла Кьеза подходило к концу, совсем скоро ему предстояло сделаться наконец-то самостоятельным художником. И, без сомнения, одним из самых ярких среди тех, что когда-либо знала Флоренция. Поэтому всем, находившимся на кладбище, была понятна доходившая до отчаяния безутешная скорбь Монтерги. Казалось, мастер глядит на то, как становятся прахом все его надежды, все мечтания о том, что его ученику и сыну удастся исполнить то, чего он сам так и не сумел достичь.

VI

Наблюдая за могильщиками, бросающими влажную землю на крышку убогого гроба, Франческо Монтерга сохранял на лице отсутствующее выражение — казалось, он полностью погружен в свои мысли. Настоятель Северо Сетимьо, наклонив голову и скрестив руки на груди, пристально разглядывал каждого из участников мрачной церемонии, его маленькие птичьи глазки перебегали с одного лица на другое. Призвание всей его жизни состояло в том, чтобы подозревать. Именно этим он сейчас и занимался. Северо Сетимьо присутствовал на похоронах Пьетро делла Кьеза не за тем, чтобы возносить молитвы за упокой его души или воздавать последние почести его телу. В первые годы жизни Пьетро этот инспектор архиепископа был самым страшным его кошмаром; теперь, шестнадцать лет спустя, он, кажется, был готов его преследовать и на том свете. Судьбе или случаю было угодно, чтобы во главу комиссии, призванной расследовать загадочную смерть юного художника, герцог поставил Северо Сетимьо — того, кто в прежние времена вершил инквизиционный суд над детьми. Он еще больше полысел и сгорбился, но взгляд его оставался все таким же проницательным. Настоятель не выказывал никаких признаков скорби — напротив, его старая неприязнь к любимцу отца Верани, казалось, только усилилась с течением времени. Возможно, поскольку ему так и не посчастливилось отправить мальчика в la casa dei morti — да, как ни странно, может быть, именно из-за этого давнего неосуществленного желания, — все его подозрения обращались теперь против самой жертвы. Первые вопросы, которые он успел задать, вращались вокруг одного, незаданного: «Что за страшное деяние, совершенное молодым художником, стало причиной этой кровавой развязки?»

По правую руку от настоятеля, обратив глаза к какой-то неясной точке над верхушками сосен, стояли два других ученика Франческо Монтерги, Джованни Динунцио и Хуберт ван дер Ханс. Взгляд Северо Сетимьо остановился теперь на втором — долговязом юноше с гладкими белыми волосами, производившем на фоне рассвета впечатление альбиноса. И действительно, настоятелю никак не удавалось определить, отчего у Хуберта покрасневшее лицо и слезы на глазах: то ли он так опечален смертью своего товарища, то ли солнечный свет, бьющий юноше прямо в лицо, вызывает эти гримасы, слезливость и насморк.

Настоятель Северо Сетимьо узнал в ходе предварительного допроса, что Хуберт ван дер Ханс родился в городе Маасейк, что в провинции Лимбург, близ восточной границы Нидерландов. Отец его, богатый коммерсант, занимавшийся экспортом шелка из Фландрии во Флоренцию, рано обнаружил у своего первенца призвание к живописи. Коммерсант решил отвести сына к самым знаменитым фламандским мастерам, братьям Грегу и Дирку ван Мандер. Так Хуберт, будучи всего десяти лет от роду, стал лучшим учеником фламандских братьев. Его потрясающая интуиция при работе с цветом, при изготовлении красок, пигментов и лаков, точность в передаче оттенков на копиях старинных картинпредвещали ему счастливую будущность под сенью покровительства Иоанна Баварского. Юноша провел десять лет в мастерской братьев ван Мандер. Однако торговцу шелками пришлось в интересах дела переместиться с семьей во Флоренцию: оказалось, что в новых обстоятельствах намного выгоднее вывозить из Фландрии необработанные ткани, окрашивать их во Флоренции, используя последние технические достижения здешних мастеров, и уже потом экспортировать готовый продукт в Нидерланды и в прочие земли. Когда фламандское семейство обосновалось во Флоренции, отец Хуберта решил, воспользовавшись рекомендацией герцога Вольтерра, что его сын, чтобы не прерывать занятий живописью, должен стать подмастерьем в доме Франческо Монтерги.

Дирк ван Мандер при любом удобном случае горько сетовал, что дезертирство Хуберта явилось для него настоящим бесчестьем: речь шла не только о том, что флорентийский мастер отбирал у него вполне сложившегося ученика, — помимо этого переход молодого человека от одного учителя к другому стал еще одним событием в ходе необъявленной войны, которую с давних пор вели между собой художники.

Дело в том, что между мастером Монтергой и младшим ван Мандером всегда существовало соперничество, — но это была не только личная вражда — скорее, отражение большого спора за первенство в европейской живописи, спора между двумя ведущими школами, флорентийской и фламандской. Очень многие художники были вовлечены в эту войну, трофеями в которой служили меценаты, принцы и герцоги, ученики и учителя, портреты дворян и новоявленных богачей, одержимых чувством семейственности или жаждой бессмертия, стены дворцов и церковные

апсиды, семейные склепы бургундских придворных и папские усыпальницы. Исход этой старинной войны, к которой Монтерга иван Мандер присоединились много лет назад, решали сомнительные союзы и интриги, рецепты изготовления красок и технические хитрости, методы ведения шпионажа, системы утаивания и шифрования формул. Противники разыскивали старинные тексты и боролись за обладание рукописями великих мудрецов и подозрительных астрологов: все могло оказаться спорной территорией, которую пытались взять с бою, сражаясь кистями и шпателями, зубилами и долотами. А возможно, и с помощью иного оружия. Настоятелю Северо Сетимьо было известно, что во Флоренции и Риме, во Франции и Фландрии происходят странные события. Мазаччо умер совсем молодым, он был отравлен в 1428 году, при крайне загадочных обстоятельствах. Много предположений вызвала и трагическая кончина Андреа дель Кастаньо: по одной из версий, не подкрепленной, впрочем, достоверными фактами, его убил Доменико Венециано, ученик Фра Анджелико. До ушей настоятеля доходили и другие слухи, еще более темные и менее доказательные: поговаривали, что и несколько других художников погибли вследствие странных отравлений, которые приписали неосторожному обращению с опасными красителями, — свинцовые белила, например, могут оказаться смертоносным ядом. У скептиков, впрочем, хватало поводов для подозрений.