Соната разбитых сердец - Струкул Маттео. Страница 43

— Ну что же, хорошо, раз вы настаиваете. Причина в том, что, благодаря вашей огромной шпионской сети, вы вступили в сговор с Австрией. И именно поэтому водите разные сомнительные знакомства, демонстрирующие вашу неосмотрительность, если не преступные намерения.

— Что?! — Гардзони не верил своим ушам.

— Вы меня отлично слышали, — твердо ответил Мочениго.

Трон и Фоскарини, казалось, утратили дар речи.

— Позвольте в этом случае сказать вам кое-что, — с нескрываемой враждебностью заявил государственный инквизитор. — Это вы лишь пожимали плечами во время обсуждения вопросов государственной важности, когда я призывал обратить внимание на неуклонное падение общественной морали и нравственности. Когда я воззвал к Совету в связи с потенциально опасным поведением известного нам всем вольнодумца, вы лишь усмехнулись, а позже мы узнали, что он занимается черной магией! Но даже тогда, перед лицом неопровержимых доказательств, вы еще пытались стоять на своем. А теперь вы смеете бросаться столь серьезными обвинениями, не имея ни малейших доказательств, — прямо скажем, это выглядит странно. Господа Трон и Фоскарини свидетели: вы оскорбили меня!

— В самом деле, ваши утверждения несколько опрометчивы, — сказал Трон, обращаясь к Мочениго. — Особенно если учесть, что в их основе лежит не тщательное расследование, а ваша старинная дружба с человеком, которого все мы терпеть не можем, — с Джакомо Казановой. Нам известны ваши убеждения и желание развивать реформистское течение, потому вы и защищаете революционных мыслителей и возможных союзников нового курса, но в нашем лице вы не получите поддержки, Мочениго. Смиритесь с этим, — Трон усмехнулся, явно давая понять, на чьей он стороне.

— Я могу только согласиться с уважаемыми коллегами, — добавил Фоскарини, предпочитавший соблюдать благоразумную осторожность даже в тех ситуациях, когда он находился в более выгодном положении.

— Пусть будет так! — провозгласил Мочениго. — Я ничего против не имею. Но не думайте, что вы непобедимы!

Затем он резко развернулся, быстро спустился по ступенькам Лестницы гигантов и поспешно удалился.

Глава 44

Пьомби

Прошедшие месяцы обнажили все страхи и дали волю призракам, преследовавшим Джакомо. Невозможность узнать, какая участь постигла Франческу, сводила его с ума. Где она теперь? Что с ней стало? Она все еще любит его? Узнала ли Франческа о смерти Дзагури? По ночам ему снилось, как они с ней занимаются любовью, но потом каждый раз чудесные видения теряли яркость, растворяясь во мгле кошмара: милое лицо Франчески искажалось в чудовищной гримасе, а изящные изгибы ее белоснежного тела деформировались, обращались в песок, стекающий меж пальцев, и Джакомо оставался совершенно один, если не считать издевательского свиста ветра.

В небе летали чайки: Казанова слышал, как проносятся целые стаи, пронзительно крича и будто желая в очередной раз напомнить узнику о том, что он заперт в тюрьме. День за днем, месяц за месяцем Джакомо не давал себе сойти с ума, подпитывая жажду мести в отношении тех, кто превратил его в козла отпущения, в пешку в какой-то большой игре, о размахе которой он мог лишь догадываться.

Именно эта мысль заставила его действовать. Он не потерял присутствия духа и теперь, слушая стук капель дождя по крыше, думал лишь о том, как скорее выбраться отсюда. Побег из тюрьмы — единственный способ снова обрести свободу: свободу дышать, отомстить своим врагам, разыскать Франческу.

Джакомо провел рукой по длинной темной бороде, что отросла за время заключения: теперь он привык поглаживать ее, когда размышлял. Казанове подумалось, что его запросто можно принять за потерпевшего кораблекрушение. Впрочем, какая разница, как он выглядит, если он все равно заперт в этой клетке.

Джакомо оценил свое положение. Его камера находилась на чердаке Дворца дожей. Тюрьма называлась «Пьомби», потому что крыша здания вместо привычной черепицы была покрыта свинцовыми пластинами [10] площадью примерно в три квадратных фута и толщиной от четырех до пяти дюймов. Камеры заключенных располагались таким образом, что войти и выйти можно было только через кабинет государственных инквизиторов. По этой причине Джакомо сразу исключил возможность побега через дворец.

Ключи от камер хранились у тюремного секретаря, и каждое утро он передавал их надзирателю. Всего камер было семь: три обращены на юг, четыре — на восток. Водосточный желоб, проходивший под крышей над первыми тремя, выходил во внутренний двор, а с другой стороны он располагался перпендикулярно к каналу.

Джакомо огляделся: привычную обстановку составляли кровать, нужник, кресло, которое он сумел выпросить у тюремщиков, и его любимые книги, лежащие стопками на полу, — именно они помогли сохранить рассудок во время заключения. Был тут и еще один предмет — железный прут, который Казанова добыл, проявив необычайную смелость и ловкость.

Все началось с того, что по прошествии нескольких месяцев заключения надзиратели разрешили Джакомо совершать получасовую прогулку по просторному чердаку, куда выходили двери камер. Во время этих ежедневных променадов он стал присматривать среди разбросанного хлама предметы, которые могли бы оказаться полезны для подготовки побега. Поначалу его внимание привлек сундук с бумагой и гусиными перьями для письма, но затем он обнаружил кусок до блеска отполированного черного мрамора, незаметно унес его с собой, а по возвращении спрятал в камере под сложенной одеждой.

Дни шли за днями, прогулки по чердаку продолжались, и как-то раз Джакомо заметил старый железный засов, брошенный рядом с обшарпанной мебелью. Он поднял его и спрятал под полой камзола, который за эти месяцы изрядно поизносился.

Вернувшись в камеру, Казанова взял припасенный ранее кусок мрамора и начал точить о него железный прут из засова. За несколько недель ему удалось сделать кончик достаточно острым, наподобие наконечника пики, и получить инструмент, необходимый для осуществления созревшего плана.

Понадобилось немало дней, пока Джакомо сумел проделать в полу дыру такого размера, чтобы в нее мог пролезть человек. От надзирателей результат его трудов скрывало кресло, поставленное поверх отверстия. Стружку и щепки, которые образовывались во время работы, Казанова измельчал в пыль и потихоньку избавлялся от них, скидывая за старую мебель или стопки бумаг во время прогулок по чердаку.

Однако, к сожалению, во время очередного осмотра надзиратели заметили дыру в полу и перевели Джакомо в другую камеру. Поскольку подозрения о том, что он намерен сбежать, теперь получили подтверждение, контроль за ним многократно усилили. Слава богу, Лоренцо — приставленный к нему тюремщик — не нашел заточенный прут. Не обнаружил его и секретарь государственных инквизиторов Доменико Кавалли, который прибыл лично удостовериться, что Казанова не припрятал чего-нибудь опасного, но лишь потратил время зря.

Увы, теперь камеру Джакомо осматривали каждый день, и проделать новую дыру было совершенно невозможно. Впрочем, у него уже был наготове другой план. Оставалась лишь одна проблема: осуществить его в одиночку не представлялось возможным. Казанове нужен был сообщник — такой человек, которого никто не подозревает в намерении убежать и которому можно передать заточенный прут. Тогда сообщнику оставалось бы лишь незаметно пробить потолок своей камеры среди ночи. Оттуда он попал бы в пространство между потолком и крышей, чтобы проползти до камеры Джакомо и проделать дыру к нему. Казанове осталось бы лишь вылезти через это отверстие, чтобы вместе с сообщником пробить крышу дворца, сдвинуть свинцовую панель, вылезти наружу и убежать.

Подходящий заключенный в Пьомби имелся, и Джакомо установил с ним переписку, пряча сообщения в корешках книг: его звали Марино Бальби, и он был монахом из Братства клириков Сомаски. Способ, который они использовали для обмена информацией, был самым простым, какой только можно придумать: один из двоих просил у дежурного надзирателя принести ему почитать книгу, имеющуюся у второго, и прятал записку в корешок фолианта, будто в конверт.