Солнце на стене - Козлов Вильям Федорович. Страница 33

— Везите! Сажайте, кляп вам в глотку! — шумел Клим. — Пусть все летит прахом! Моя дочка вам спасибо скажет…

— Ну его к черту, Андрей? — сказал Сашка. — Пускай уматывает!

— Говорил тебе, Прокопыч, — сказал Биндо. — Не затевай дело с машиной… Наших ребят дешево не купишь!

— Тебя вот купил, — сказал я.

— Ты мне дела не пришивай, — с улыбкой сказал Биндо. — Я лося не стрелял… А грузили на машину вместе. Я тоже думал, это медведь.

— Околпачил, как мальчишек, — сказал Шуруп.

— Так мне и надо, старому дураку, — глухо бормотал Клим.

Он понуро сидел в кабине и сморкался в грязный платок. На нас он не смотрел и больше не ругался.

— Настасье к празднику платьишко хотел… Девка на выданье. А у нас в колхозе разве много заработаешь? Пять тыщ штрафу дадут за лося, я знаю… Дом продавать, а баб на улицу?

— Отпусти его, Андрей, — сказал Сашка.

— Тут многие лосями промышляют, — прибавил Биндо.

Я молчал. Шуруп и Биндо смотрели на меня. Клим, сгорбившись, все сморкался в свой большой носовой платок.

— Ладно, — сказал я. — Уходи…

Шуруп распахнул дверцу и выскочил из кабины, чтобы пропустить его. Клим поднял голову и посмотрел на меня.

— А лось? — спросил он.

— Не твоя забота, — сказал я.

— Чего раздумываешь, Прокопыч? — сказал Биндо. — Вытряхивайся по-быстрому…

Клим кряхтя вылез из кабины. В сером утреннем сумраке он мне показался совсем старым и не таким могучим, как в лесу. Не говоря больше ни слова и не оглядываясь, он зашагал в темноту. Я подождал, пока не заглохли на пустынной улице его тяжелые шаги, потом включил мотор.

Шуруп забрался в кабину. Биндо тоже хотел было за ним, но я ему сказал:

— Что же ты приятеля оставил? Иди, утешай…

— Брось эти шутки, — нахмурился Биндо.

Я нагнулся и захлопнул перед его носом дверцу. Я думал, он на ходу вскочит в кузов, но Володька остался на тротуаре. Он молча смотрел нам вслед.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Грузовик мчится по мертвому шоссе. Свет фар желтым мячиком прыгает по серому асфальту, натыкается на мокрые взъерошенные кусты. Небо такое же серое, как и асфальт.

Закостеневший безжизненный мир летит под колеса, мелькает по обе стороны шоссе. Угрюмые избы с потухшими окнами, длинные, как товарные составы, скотники, костлявые остовы похудевших стогов, одинокие деревья на перепутье дорог — все это на один миг возникает перед глазами и исчезает в серой тьме. Сейчас самый глухой час, когда еще не кончилась ночь и не занялся рассвет. Даже привыкшие к бодрствованию ночные сторожа в этот час с трудом борются с дремотой. Полевая мышь и та не перебежит дорогу. Мотор тоскливо воет на одной ноте. Стрелка спидометра замерла на 90 км. На капоте и крыльях дрожат, но не срываются крупные капли. Выпала утренняя роса.

На повороте тусклый луч, ощупав мокрые кусты, скользнул по черной полянке. Голубым пламенем вспыхнули и сразу погасли подснежники. Я резко затормозил. Шуруп приоткрыл один заспанный глаз.

— Приехали? — спросил он.

— Спи, — сказал я.

Роса облепила подснежники мелкими блестящими каплями. Снег давно сошел, а подснежники все еще цветут. Я нарвал букет ломких голубых цветов, пушистых, как маленькие котята. Обернув их носовым платком, сунул за пазуху.

Небо и асфальт сливаются. Лес далеко отступил. На обочинах одни кусты. А за кустами чернеют вспаханные и засеянные поля. Сашка чему-то ухмыляется во сне. Счастливый человек, может в любом положении спать. Он даже не знает, куда мы едем. Ему это безразлично.

Там, в милиции, я решил не возвращаться в деревню, а ехать прямо в город. Всего два часа езды. Мне вдруг захотелось увидеть Марину. И это желание было таким сильным, что я едва дождался, пока дежурный лейтенант оформил акт. Я не сказал, что лося убил Клим. Мы с Шурупом сказали, что тушу увидели на дороге, чуть не наехали на нее. Глаза у лейтенанта были красные от бессонницы или усталости, и он не стал дотошно выяснять обстоятельства. Даже не спросил, как это мы вдвоем ухитрились многопудовую тушу взвалить в кузов. Составил акт, записал наши фамилии. А потом мы общими усилиями — пришлось позвать еще двух милиционеров — сгрузили лося во дворе.

— Ох, шалят браконьеры! — сказал лейтенант.

— А вы куда смотрите? — спросил я.

— У нас работы хватает.

Лося, наверное, утром сдадут в столовую. Возможно, тому самому заведующему — дружку Клима. Только на этот раз по закону, как полагается. День за днем будет ждать гостей из района Клим Прокопыч. А если пронесет на этот раз, то, может быть, глухой бор снова огласится воровским выстрелом, запахнет порохом… Но, как говорит сам Клим, «сколько веревочка ни вейся — быть концу!»

Когда один сидишь за рулем, а кругом раскинулся сонный мир, невольно задумываешься над жизнью.

Почему я не выдал Клима? Пожалел? Или Настя? Как он сказал… Дом продавать, а баб на улицу? Хорошая девка Настя. Очень Сашке нравится, но на все его ухаживания она отвечает смехом. Есть у нее парень, Вася. Он, кажется, все-таки решил перейти в колхоз… Не хватило у меня твердости, вот и отпустил Клима. Был у нас в автотранспортной конторе завгар. Сволочь, каких поискать. Знал я, что он вымогает у ребят деньги. Например, придут новые машины, завгар решает, кому отдать. Любому приятно на новую пересесть, до того старая калоша осточертеет. То одно полетело, то другое. Не ездишь, а ремонтируешь. Кто больше даст в лапу, тому завгар и вручит грузовик. И еще, паразит, в торжественной обстановке, как лучшему шоферу. Он и с меня хотел содрать деньгу, но я не дал. Тогда он за какую-то чепуху перевел меня с машины в автослесари, а ребятам по пьянке похвалялся, что вообще меня из гаража выживет. И выжил. Правда, я сам виноват. Не нужно было его по морде бить. А случилось вот что. Приехал в гараж его дружок — у него таких много было в городе, — вышел у «Волги» из строя задний мост. Сколько дружок заплатил завгару, я не знаю, но он мне велел снять с нашей исправной «Волги» почти новый задний мост и поставить вместо испорченного, а он потом спишет… Вот тут я и не стерпел: на глазах дружка закатал ему в лоб.

Я думал, ребята поддержат меня, но никто не захотел идти против завгара. В общем, пришлось мне уволиться «по собственному желанию». Я плюнул и ушел. Потом из-за этой гниды два хороших парня погорели. Это он их под обух подвел. Завгара наконец выгнали с работы. Попался все-таки! А доведи я тогда дело до конца — не отбывали бы парни срок.

Когда я начал выводить завгара на чистую воду, по гаражу пополз слушок, что я склочник. И это отвратительное слово охладило мой пыл… Потом ребята из гаража говорили — мол, ты прав был, надо было его так и этак, подлеца… Но, как говорится, после драки кулаками не машут.

Там не захотел прослыть склочником, а сейчас с Климом — неблагодарным. Как же, у него на квартире жил, ел-пил за одним столом…

Там, где должен показаться город, серое небо раскололось и неширокая голубая полоса засияла свежестью. За моей спиной вставало солнце. Бледные лучи, пробившись сквозь облака, заглядывали в заднее окно кабины.

На душе становилось светлее. До тех пор, пока я не наткнулся в лесу на узкий пояс Оли, я редко вспоминал Марину. И когда мне было очень плохо там, на сеновале, я подумал о ней. У меня есть Марина, женщина, которая меня любит, с которой мне было всегда так хорошо. Потом я понял, что Марина была для меня как для утопающего соломинка. Это потом, гораздо позже, а сейчас я с восторгом думал о ней. Какая она ласковая, добрая, такую женщину нужно на руках носить! И почему я до сих пор не женился на ней?..

С холма я увидел большой спящий город. Высоченная телевизионная вышка. На ней, как на новогодней елке, красные огоньки. На окнах длинных корпусов завода «Электроприбор» — багровый отблеск восходящего солнца. Железнодорожный переезд с опущенным шлагбаумом. И черная, окутанная белым паром громада паровоза.

Крутой спуск — и все это исчезло. Передо мной влажный выбитый асфальт и разъезженные глинистые обочины. Навстречу лениво ползет огромный самосвал. На радиаторе — белый бык. В кузове — гора угля. Это первая машина, которая попалась навстречу. У шофера кепка надвинута на самые глаза. Он жует что-то.