Когда я вгляделся в твои черты (СИ) - "Victoria M Vinya". Страница 19

Показались угрюмые родные дворы: у пивнушки, как обычно, спорили местные пьяницы, в темноте мелькали бледные лица, собаки лаяли вдалеке, а в окнах квартир гасли огни. Микаса сильнее вцепилась пальцами в плотную ткань. В районе затылка и висков постепенно разрасталась тягучая боль. Чем ближе к дому, тем она становилась сильнее. В голове будто застучали десятки молоточков, в ушах раздался тихий противный звон, и сквозь него заговорил незнакомый голос. Микаса зажмурилась, отгоняя морок и боль, но голос стал громче, слова разборчивее. И шагнув на ступеньку крыльца, она вдруг поняла, что узнаёт этот голос.

«Ещё с детства, сколько себя помню, Микаса, я ненавидел тебя».

Вздрогнув, она инстинктивно стащила с себя куртку, словно та была пропитана ядом и обжигала кожу, повернулась и молча вжала её в грудь Эрена. Ей было до того гадко и страшно, что даже глядеть не хотелось в сторону друга. Микаса не понимала, откуда взялось это странное чувство и почему в её сознании возникли именно эти слова. Она так и стояла, всё сильнее вдавливая куртку, будто собиралась проделать ею дыру, пока вокруг запястья не сомкнулись всё те же горячие знакомые пальцы.

― Не надо возвращать, ― разбито проговорил Эрен и отнял от своей груди руку Микасы, двинув её в противоположном направлении. ― Сказал же ― забирай себе.

«Лишь вопрос времени, когда ты назовёшь за неё цену. Но у меня есть выбор. И я сама буду устанавливать правила», ― решительно подумала Аккерман.

― Спасибо. Я очень ценю твою щедрость, но ничего не возьму. Да и вряд ли родители погладят тебя по головке за подобное легкомыслие.

И только сейчас она увидела, что его щёки были мокрыми от слёз, а желваки так и ходили, подгоняемые внутренними терзаниями. Слова застряли у Микасы в горле вместе со стыдом за собственные дурные мысли. Взгляд Эрена выводил узоры на её лице, впиваясь в каждую чёрточку и замер на губах. В его глазах блеснули искры непрерывного внутреннего монолога, жар напряжённого тела ощущался в воздухе. Эрен чуть подался вперёд, ведомый неизвестным импульсом, но быстро осёкся и замер.

― Почему я тогда не сделал этого? ― спросил он будто бы себя самого.

― Ты о чём? ― Микаса с сочувствием нахмурилась. ― Что с тобой? ― Она прикоснулась ладонью к его мокрой щеке.

― Ни о чём. Я идиот.

Виновато смежил веки, ёрзнул скулой и припал губами к её ладони, к сплетению линий жизни.

— Добрых снов, Микаса.

— И тебе, — чуть слышно ответила она, потрясённая его стихийной нежностью.

Нежность. С ней нужно быть начеку. Коварная, злая, двуличная. У неё за спиной всегда сверкает нож. И стоит доверчиво протянуть пальцы, она откусит целую руку.

Его нежность такая же?

Не узнаешь, пока не поплатишься за собственную наивность.

Но как же хочется отдаться ей! Не думать о страхе и осторожности. Как же хочется быть просто девчонкой, разомлевшей от невинной ласки красивого мальчика.

«Разве Эрен красив? Нет, нет, я вовсе не так себе говорила! Я говорила, что у него красивый профиль, это совсем другое! Ему всё равно не сравниться с тем, кого я позабыла. Чьё лицо пытаюсь разглядеть в тумане грёз, но до сих пор не могу. Почему мне кажется, что я по-настоящему знала того незнакомца прежде, до падения с яблони? Может быть, просто обманываю себя, и его никогда нигде не существовало?.. Зато Эрен настоящий. И он здесь… Глупость какая-то! Зачем я вообще об этом думаю?»

Микаса провожала его взглядом. Неотрывно наблюдала, как очертания Эрена растаскивала на кусочки тьма, а её ладонь продолжала пылать от прикосновения, которого не должно было случиться.

***

Они лежали на траве в саду госпожи Шпигель, умаявшись от хлопот по дому. Эрен щекотал шею хохочущей Микасы цветком магнолии под случайно срывающуюся с её языка брань. Они пинались босыми пятками, несли весёлую несусветную чушь и дружно дули в пушистый зад шмеля, кружащего над их головами. Оба делали вид, что неделю назад не было той агонии прощания на крыльце дома Аккерманов. Так было проще.

«В прошлой жизни, что бы ни случилось, я всегда мог предугадать поведение Микасы. Верная и прямолинейная — от таких людей знаешь, чего ожидать. Но что творится в её голове сейчас, невозможно понять. Вроде всё та же моя Микаса, но с другой стороны — чужой человек… Как бы я хотел знать, что мучило её в кошмарах, от которых она подрывалась с постели в загородном доме Армина и бежала на кухню, где до локтей намывала руки, захлёбываясь рыданиями. Хотел бы знать, почему она привязывается к безнадёжным людям, вроде этого Дементьева… И почему порой трудно понять, благосклонность или пренебрежение в её глазах? Забавно: меня это едва ли страшит. Неужто интригует? Ведь, несмотря на все различия с Микасой из прошлого, на неизвестность и мои бесконечные метания, я не бегу, не сторонюсь, не люблю меньше, чем прежде. Хотел бы сказать, что даже ещё сильнее, но это будет ложью, потому что сильнее стала лишь страсть, которую подпитывает невозможность обладать. До чего всё-таки дурак: сдалась Микасе она — моя запоздалая беспризорная любовь».

И его сознание унеслось в тот вечер, полный смятения, прямо на крыльцо дома Микасы. Он смотрел в её глаза, блестящие сквозь сумрак, а память дорисовывала радужные дорожки слёз на родном лице, хрупкую улыбку благодарности.

А вокруг цветы и кровь. Зелень, облитая золотом лучей. В груди расползается жгучая боль.

Невыносимо.

Но она улыбалась через эту невыносимую боль. Улыбалась ради него ― слабого и бесполезного.

«…И ты… повязал мне свой шарф. Спасибо!»

Он будет бороться за её улыбку, сделает невозможное. Покалечит, разорвёт, убьёт.

Пылающие губы Микасы оказались в жалком сантиметре от его губ. Открыто. Долгожданно. Искренно. Сладко. Не вовремя. Он принёс первый поцелуй в жертву решительности и силе. Он растоптал откровение и ясность. Так было нужно.

И всё же…

― Почему я тогда не сделал этого? ― спросил он себя самого.

Почему не позволил жизни победить смерть? Почему не позволил ей заполнить собой пустоту? Почему вдруг вспомнил это мгновение в тот вечер?..

В дверном проёме показалась коляска госпожи Шпигель ― маяк, освещающий путь обратно в настоящее. Хозяйка дома бодро въехала в сад и остановилась подле детей.

― Приходил незнакомый господин приятной наружности, со светлыми волосами такой. ― Она показала на себе очертания собранных в пучок прядей. ― Просил передать тебе посылку, Микаса.

― Господин со светлыми волосами? ― Микаса резко подскочила с земли. ― Он ещё здесь?

― Нет, милая, он сразу же уехал.

― Откуда он вообще узнал, где ты? ― ворчливо заметил Эрен и сел, прислонившись спиной к стволу дерева. ― Жуткий какой-то тип…

― Да какая разница? Надо очень ему преследовать малолетку вроде меня! ― возмутилась Микаса.

Упаковка из малинового бархата, пастельно-жёлтая атласная лента ― без сомнения, это был подарок. Но по какому поводу?

― Тот человек беспокоит тебя, дорогой друг? ― спросила Эрена госпожа Шпигель.

― Не знаю. Наверное. ― Он пожал плечами. ― Просто Микаса его не знает и беспечно доверилась.

― Он дал повод усомниться в доброте своих намерений?

― Мне показалось, он за многое испытывает чувство вины и скрывает нечто ужасное. При его деньгах обычно так и есть, ― злорадно подытожил Йегер.

― Не стоит торопиться с осуждением. Прежде ты так и делал.

― Понимаю, я звучу как говнюк. Но не могу отделаться от дурного предчувствия, Грета, вот и всё. ― Он приложил к груди ладонь и смял ею ткань футболки.

― Истеричка ты, вот и всё, ― передразнила его Микаса, усаживаясь рядом, и вскрыла обёртку своего подарка.

Сверху лежала миниатюрная открытка, на которой было выведено каллиграфическим почерком послание: «Спасибо, что не позволила мне уйти». Микаса улыбнулась и отложила открытку в сторону, принявшись оглядывать большую книгу в толстом переплёте. «Эрмитаж. Собрание живописи» ― гласило английское название на обложке, где была нарисована черноволосая девушка с музыкальным инструментом.