Выпускной. В плену боли (СИ) - Попова Любовь. Страница 2

Все стоят и изнывают, не готовые репетировать то, что мы делаем уже второй месяц два раза в неделю.

Понятно, что в последнюю неделю учёбы не особенно всем хочется оставаться в стенах школы. Даже если весело.

— Да, да, мои хорошие. У нас впереди выпускной, и он должен пройти на отлично. Запомнится всем и каждому. Можно сказать, перевернёт ваше сознание. Чтобы все газеты Москвы потом трубили! Чтобы потом, когда вы станете депутатами и преступниками, я могла вами гордиться.

Актовый зал взрывается смехом. Даже Гриша, что рядом стоит, усмехается.

— Одно другому не мешает, Анастасия Владимировна.

— А я знаю, Одинцов, знаю. Так, встаём по парам.

Мы с Гришей поворачиваемся друг к другу. Он, как обычно, готов оттоптать мне все ноги своей, но я ему, как обычно, всё прощу.

— Прости, Ась.

— Ничего, Гриш… Только считай про себя. Раз, два, три. Раз, два, три, — вроде сносно…

— Слушай, Чебрец, а как ты ещё под ним не задохнулась, — ржёт конь Рязанцев, собственно лучший друг Одинцова. Такой же «весельчак». На того даже не смотрю. Никогда не смотрю. Особенно в глаза стараюсь не заглядывать. Он у него острый, как бритва, словно вскрывающий кожу, пускающий кровь и выворачивающий наизнанку всё тайное и глубокое. То, чего быть в принципе не должно быть между нами. То, чего не будет никогда. Вот Гришка хороший, светлый человек. Шутит не смешно, в любви признаётся забавно, а главное, не вызывает никаких эмоций. С ним спокойно, как в штиль. А Одинцов вечный шторм, который потопит.

Вечно в центре событий.

Вечно привлекает внимание.

Ему словно всегда и всего мало. Довольствоваться малым – не про него.

Вообще не понятно, почему я о нём так много думаю?

Наверное, потому что каждый день заставляю себя сесть в его машину.

Наверное, потому что вспоминаю, что когда-то он был совсем другим. Простым и добрым.

Мы кружимся с классом в танце, нами руководит Владимировна, я чувствую, как тяжёлая рука на талии сжимается крепче, а тела становятся ближе. Невольно пытаюсь отстраниться.

Гриша совсем головой едет, потому что пытается урвать в полёте танца мои губы. Я молчу, но отклоняюсь всё сильнее. Секунда, две, три и всё….

Запинаюсь за что-то, лечу назад, в крепкие руки…Одинцова.

Его терпкий, густой запах я даже в темноте узнаю. Горечь укропа и сладость цитруса.

Господи! Я настолько увлеклась анализом, что не заметила, как Гриша валится на Милену, почти целиком придавливая её к линолеуму.

— А-а-а! — кричит она, схватившись за ногу. Не думаю, что что-то серьёзное, но вопит она так, словно её режут без наркоза.

— Ну ты слоняра! — ржут все, пока он тяжело поднимается. Одинцов отпускает меня резко и берет орущую Милену на руки, толкнув Гришу. Тот хмуро опускает голову. Я незаметно, насколько это возможно, увожу его из актового зала в коридор к окну.

Нечего ему слушать все эти разговоры.

— Ублюдки жестокие, никогда не упустят возможности подковырнуть тебе самую болезненную рану.

— Я не специально…

— Я знаю, Гриш, я знаю.

— О, свинопаска своего хрюнделя на верёвочке уводит, — хохочут они так громко, проходя мимо, что отдаётся в ушах.

— Скоро это закончится, Гриш, — убираю я волосы с его лица. – Поедешь ты в Москву и станешь самым крутым ветеринаром.

— И ты со мной поедешь?

— Я тут тебя ждать буду. Отцу с мамой помогать надо.

— Пусть наймут кого-то.

— Не смеши. Они никогда никому не доверятся.

— Буду учится на заочном, тебя ждать.

— Свадьбу сыграем потом?

— Конечно.

— Я, может, похудею даже…

— Это совсем не обязательно, — целую его в мягкую щёку. Иногда мне кажется, что от него кислятиной пахнет, словно после разделки тушки. Так, Ась, не привередничай.

Разве я имею право его судить? Он, как и я, в этом мире богатых лишь слабое звено с тяжёлой ситуацией. Его дядя пьёт сильно, а родителей нет давно.

— Эй, ты! – дверь в актовый бьётся об стену, впуская мощный поток тяжелой ауры, которая к месту прибивает. – Боров. Ты в курсе, что ты мою девушку чуть не убил?

Он на полном серьёзе? И смотрит так, словно хочет повторить подвиг Дантеса…

Глава 3.

— Одинцов, это случайность!

— Рот закрой, пастушка, — толкает меня в сторону, к перилам больно прижимает. В груди сердце барабанит, когда он злой взгляд обращает на Гришу. – Свинья, либо ты идёшь за мной и извиняешься перед всеми, либо я тебя с этих перил головой вниз свешиваю. Без трусов. Посмотрим на твой хряк.

Парни облепляют Одинцова с двух сторон, словно охрана, а у меня сердце заходится. Горло сдавливает. От ненависти к этому заносчивому придурку.

— Эта была случайность! Из-за меня! — встаю перед Гришей, которого, кажется, уже трясёт. Он был всегда быстрым на истерики и слёзы. Приходилось успокаивать.

— Если ты сейчас не отойдёшь, завтра можешь идти пешком до школы.

— Ну, и пойду. Он не должен извиняться! Не перед такими уродами, как вы.

Я сама понимаю, что переборщила. Просто ляпнула лишнего, но поздно.

Резкий бросок руки, и мой свитер в его кулаке, а я вдруг резко опускаюсь на колени. Даже вздохнуть не могу. Меня словно под воду опустили. Словно топят. Глубже. Глубже.

Парни молча замирают, словно ждут, что сделает Одинцов дальше. И я жду. Как низко он готов опуститься ради того, чтобы остаться королем? Он вдруг задирает мою кофту на голову, оставляя меня без света и воздуха. Унижая. Растаптывая. Толкает на пол. Они ржут так громко, что я почти глохну. По телу волнами скользит прохлада, я бьюсь руками, словно под толщей воды.

— Смотри, а у неё соски встали. Может, пощупать её, свинтус её хоть подрочит.

— Слышал, Гришаня? Встаёшь и идёшь с нами, или твоя подружка подарит свою вишенку не тебе.

Я карабкаюсь в собственной одежде, пока он уводит Гришку. Слёзы горячим потоком, руки как полости вертолета, чтобы поскорее освободиться. Чтобы вцепиться в морду ублюдка с демоническим именем.

— Думаешь, она целка? – слышу сквозь стук пульса в висках.

— Уверен, — наконец, освобождаюсь и за ними. Но дверь в зал закрыта с той стороны.

— Гриша! Не смей! Ты ни в чём не виноват! Это я.

Я… Зачем я отклонилась? Ну, поцеловал бы он меня. Ну, и что? Давно ведь пытается. От меня не убыло бы, да?

Я стучусь в дверь, когда она вдруг открывается, и на меня почти толкают Гришку. Я успеваю отскочить, и он летит на пол.

Лицо разбито, сам он воет, а я к нему.

— Уроды! Господи, какие вы ничтожества! — кричу, помогая Грише встать.

— Давай-ка мы ей объясним…

— Ага, а потом будешь рассказывать, какого хера одноклассник покалеченный. Оставь… — командует человек, которого я теперь ненавижу!

За спиной молчание. А мы вниз идём. В медпункте долго сидим. Медсестра молчит, как, впрочем, и все. Никто даже не смеет противоречить этим выродкам, потому что родитель каждого один влиятельнее другого. Порой я не понимаю, что я вообще делаю в этом районе. В этой школе.

— Ну, ничего, до свадьбы заживёт, — улыбается медсестра своими яркими губами и оставляет нас передохнуть.

— Слышала, Ась, до свадьбы заживёт. У нас же будет свадьба?

— После учёбы и только так, Гриш. Мне ещё не хватало твою карьеру портить.

— Ты бы не испортила.

— Нет. Рано ещё. Ну, какие из нас сейчас муж и жена? – спрашиваю со смехом, а потом резко выпрямляюсь, чувствуя, как волосы на затылке шевелятся, а тело кусают мурашки.

— Да, точно, Гриш, какой из тебя муж? Ты же даже на руки её поднять не сможешь, — влезает Одинцов, прислонившись к дверному косяку. Я невольно бросаю взгляд на часы. Три. Не будет же он на полном серьёзе меня ждать? Не после всего!

— Выйди отсюда!

— А я сегодня поднимал, да, Ась? Понравилось тебе, как я тебя в машину запихивал?

Это звучит настолько двусмысленно, что тянет оправдаться.

— Не слушай его, Гриш. Он просто дурачится. Издевался надо мной сегодня, хотела сбежать.