Время любить - Козлов Вильям Федорович. Страница 10

– Хороший мужик-то, – с горечью вырвалось у Павла Дмитриевича. – Ведь золотые руки у него. Помню, шахматные фигурки из металла выточил – хоть в музей ставь под стекло.

– А сколько таких умельцев в России! Закопали свои таланты в землю… Вернее, утопили в вине.

– И за это возьмутся, Вадим, – сказал Абросимов. – Такое не может долго продолжаться.

– Поскорее бы, – сказал Казаков. – А то ведь и опоздать можно: от пьяниц родителей рождаются дефективные дети. Этак нам в России и выродиться недолго! И вот ведь какая штука – многие даже интеллигентные люди толкуют: мол, русский мужик всегда пил на Руси… А ведь это большое заблуждение! И как это крепко всем въелось в память, На Руси мало пили, Паша, да что я тебе толкую, ты сам историк! Пили много в большие религиозные праздники. А кто распространил эти досужие байки про Петра Первого с банькой и бельишком, которое надо продать, а выпить? Пей, мужик, живем однова… Большие негодяи все это придумали, чтобы народ спаивать. Видно, кому-то было на руку, чтобы русский мужик пил горькую.. Потому ее и полно везде, как говорится, залейся… Вот над чем всем надо задуматься, товарищ заместитель министра!

– Кому же это на руку, товарищ писатель?

– Государственная проблема, – сказал Вадим Федорович. – И решать ее надо по-государственному.

Солнце давно спряталось за бором, но было еще светло. Над водонапорной башней наподобие лилии распустилось, раскрыв лепестки, облако, со станции доносилось мелодичное постукивание молотка о рельс. И этот унылый звук будил в душе далекие воспоминания о детстве, прогулках с Андреем Ивановичем по путям. У него тоже был такой же молоток…

В доме Абросимовых старики уже легли спать, а молодежь ушла в клуб. Он теперь находился рядом с автобусной остановкой, чуть наискосок от дома Семена Яковлевича Супроновича. В клубе закончился фильм. Вспыхнули прожекторы на летней танцплощадке, динамик закряхтел, послышался громкий писк. Парни и девушки прямо из зала потянулись на площадку. На автобусной остановке замерцали огоньки папирос, послышался глухой говор, смех.

– Помнишь, как мы с тобой лихо отплясывали тут? – кивнул в сторону танцплощадки Вадим Федорович.

– Это ты отплясывал, а я столбом стоял в углу, – улыбнулся Павел Дмитриевич.

– И выстоял – самую хорошенькую девушку увел, – поддел Казаков.

– Нашла же Лида Добычина свое счастье, – сказал Абросимов. – Живут себе с Иваном Широковым, еще двоих детей народили. Видел я Лиду… Хорошо сохранилась.

– А Иван на сердце жалуется, – ответил Вадим Федорович. – Врачи предлагают ему операцию сделать.

– Неужели так серьезно?

– Митральный клапан у него барахлит, а в Ленинграде, говорят, сейчас искусственные клапаны вставляют.

– Ну и что же он?

– Он готов, да вот Лида опасается, – ответил Казаков. – Все-таки операция на сердце. Бывают и неудачи.

– Надо бы зайти к Ивану, – уронил Павел Дмитриевич.

– Он в Климовской больнице. Лида говорила, только к концу месяца выпишут.

– Бывает ли в жизни так, чтобы все было хорошо? – задумчиво произнес Павел Дмитриевич.

– И тут комары, – сказал Вадим Федорович. – Пошли спать. Сам же говорил, что завтра рано выезжать.

– Эта Мария – что, невеста Андрея? – спросил по пути к дому Абросимов. – Очень интересная девушка. Глаза, фигура… И смотрит на него такими влюбленными глазами.

– Я буду рад, если он на ней женится, – ответил Казаков.

4

Мария лежала на свежем душистом сене и смотрела на крышу, сквозь щели которой пробивались тоненькие голубые лучики далеких звезд. Где-то внизу скреблась мышь, слышно было, как с гортанным криком ночная птица опустилась на конек, ее острые когти царапнули дранку. В огороде мяукнула кошка, ей ответила другая. Мяуканье становилось все противнее, будто кошки на своем кошачьем языке нехорошо обзывали друг дружку. Хотя девушка была здесь одна, ей не было страшно. Темнота сменилась рассеянным сумраком, она видела прямо перед собой щелястый прямоугольник чердачной двери. Внизу она набросила на входную дверь большой ржавый крючок. Чтобы забраться вверх на сено, нужно было лезть по лестнице. Сухие травинки кололись, щекотали тело…

Тоненький голубой лучик чуть сместился, и теперь в щель заглядывала голубоватая звезда. Казалось, она все увеличивается и увеличивается. А что, если на ней тоже живут люди? И где-то в деревушке на сеновале тоже лежит девушка и смотрит сквозь щель на крыше на планету Земля? Наверное, такой же голубой звездочкой с тоненькими лучиками кажется она оттуда. Видела же Мария снимки Земли из космоса. Красивый голубой шар, будто опоясанный разноцветными шарфами…

Мысли из космоса снова перескочили на Андрея Абросимова. Он не походил ни на одного ее знакомого. Тогда, в актовом зале университета, ей понравились его стихи. Голос у него хоть и чуть глуховатый, но проникновенный. На поэта Андрей совсем не похож, скорее – на профессионального спортсмена. Движения у него плавные, мышцы под тонкой рубашкой перекатываются, на продолговатом лице густые темные брови и миндалевидные умные серые глаза. Она и раньше видела его в университетских коридорах, но он совершенно не обращал на нее внимания. Не прояви она тогда на литературном вечере инициативу, они вряд ли познакомились бы. Андрей, как ей тогда показалось, мало обращал внимания на девушек. На лекции он приходил с коричневой полевой сумкой через плечо. В кармашках джинсовой рубашки торчали головки трех или четырех шариковых ручек. Кстати, он их часто терял. Когда они стали встречаться, он иногда вел себя довольно странно: идут по улице, разговаривают, и вдруг перестает отвечать на вопросы. Лицо становится отчужденным, рассеянным. Серые глаза бесцельно блуждают по лицам прохожих, ни на ком в отдельности не останавливаясь. Уйди она в этот момент, он бы, наверное, и не заметил. Раз она так и сделала: стала отставать на Невском, потом вообще потеряла его из виду. На другой день он как ни в чем не бывало, подошел, о чем-то заговорил, но даже не вспомнил, что они потерялись в толпе. Не похож он на других и в том, что ни разу не признался ей в любви, никогда не настаивал на свидании, когда она отказывалась, а стоило бы ему попросить, и она, конечно же, пришла бы. Но он никогда не просил. И вообще, не обижался на нее, что порой злило девушку… Если она оказывалась в компании парней, он издали махал ей рукой, добродушно улыбался и проходил мимо, явно не желая ей мешать. Разве какой другой парень стерпел бы, когда Мария назло ему ушла на день рождения к однокурснику, который был влюблен в нее? И она сама об этом сказала Андрею. Он посоветовал ей подарить парню кубик Рубика, который сам ей и вручил, сказав, что именинник будет очень доволен… Так оно и было: кубики Рубика тогда еще были большой редкостью. Ими увлекались многие. Именинник-то был в восторге, а вот Марию это задело за живое… Она даже потом всплакнула. Андрей и не подумал пойти на день рождения, хотя его тоже пригласили. Во-первых, он мало знал ее однокурсника, во-вторых, в рот не брал спиртного, даже с гордостью именовал себя абстинентом. Марии пришлось заглянуть в энциклопедию, чтобы точно узнать, что это такое. Оказывается, человек абсолютно непьющий. Мария с удовольствием могла посидеть в кафе или мороженице, немного выпить, а с Андреем не выпьешь. Парень пьет апельсиновый сок, а девушка, сидящая с ним за одним столом, – вино?..

Раздался шорох – наверное, кошка… Сон не шел, а одиночество стало угнетать. Наверное, она очень любит Андрея, иначе разве поехала бы с ним в такую даль – подумать только! – на грузовике?

Кажется, прошелестела у стены трава, что-то негромко треснуло. А вот будто бы кто-то украдкой вздохнул… Неужели всю ночь будут продолжаться эти непонятные звуки? В городе засыпаешь под шум машин за окном, звон трамваев, а тут всякое незначительное шуршание, шорох, скрип настораживают… Сердце ее начинает стучать громче, дыхание прерывается, она вся превращается в слух, но ничего не слышит, кроме громкого ровного стука своего сердца. Эта тоже что-то новое: сердца своего она никогда не ощущала.