Сага о бескрылых (СИ) - Валин Юрий Павлович. Страница 32

— Почище делать нельзя?

— Тепло нынче, сейчас кровь свернется, блестеть не будет, — сказала Лоуд, нежно вытирая нож. — Слушай, хозяин, а почему они не верят? Остриё уж изнутри в хребет уперлось, а он все удивляется, жить хочет.

— Не всегда. Бывает и кого поумнее встретишь. Не болтай, только начали…

Ключи сняли у сторожа с пояса — Укс возился недолго, замок двери дома поддался.

— Хорошие хозяева, засовы смазывают. И дверь красивая, — заметила Лоуд, трогая резьбу на косяке. Напарник молча подтолкнул.

Внутри было душновато, пахло благовониями и чем-то сладким. Дарки поднялись по лестнице: Лоуд чувствовала себя неуклюжей — сапоги шуршали-скрипели, а невесомого Грузчика здесь словно и не было — тусклый блеск кинжала сам собой в полутьме скользит. Умеет синеглазый свои легкие кости двигать…

— Фрррр-фрррр… — доносилось из-за двери. Судя по властному храпу: хозяин. И дверь в завитушках подсказывает — хозяин. Укс опускается на колени перед замочной скважиною. Интимно (да, есть такое красивое слово) к делу приступает. Ключа у ночных гостей нет, но есть отмычка. Десятник, отстраненно глядя в сторону, нащупывает гибкой проволокой хитрую задвижку. Губы беззвучно что-то шепчут — наверное, опять древнюю складную сказку декламируют.

Едва слышный скрип металла — поддается засов…

У, крабье вымя, да как же они спят в такой духоте? На широкой кровати двое: храпит на шелковой подушке лысая башка, в свете ночного светильника видно как раздувается борода от мощного дыхания, поближе к стене сопит супруга хозяина. Иногда женщины спят очень некрасиво — надо запомнить, пригодится такая манера пустоголовому оборотню.

В руке Грузчика короткая дубинка. Десятник примеривается — судя по звуку, с которым дубинка опускается на лысое темя — оружие несоразмерно тяжело. (Залита дубинка свинцом? Бывает так? Да, бывает).

— Мм? — обеспокоенная странным звуком хозяйка вскидывает растрепанную голову — дубинка бьет ее по затылку и баба падает лицом в подушку.

Храпа и сопения нет, но хозяева дышат. Оглушены.

— Осмотрюсь пока? — Лоуд трогает край покрывала — отличное шитье. Может, перебраться в такую спаленку богатую?

Грузчик пожимает плечам:

— Осмотрись.

Он стоял коленями на супружеском ложе, ворочал бесчувственного бородача — вязал тому руки за спиной. Оборотень прогуливалась по спальне, разглядывала столики и кресла — все дорогое, но не слишком удобное. В распахнутой шкатулке украшения: Лоуд попыталась примерить браслет — на крепкую мужскую кисть украшение лезть не пожелало. Ладно, потом облик поменяем. Вертя в пальцах браслет — увесистый, вместо кастета (да, есть такое слово) можно таким играться, — оборотень вышла на галерею. Грузчик недовольно глянул вслед, но останавливать не стал.

Забавляясь серебряной игрушкой, Лоуд прошлась по галерее. Тихо. Жаль, нож совсем заскучает. Оборотень остановилась у двери в торце. Логос-созидатель прав, здесь хозяйская дочь. Девица на выданье, подальше такое сокровище прячут.

Лоуд послушала — а ведь не спит, девица. Легкое шуршание, шепоток. Любовничка под одеяло пригласила, шмонда-бесстыдница?

Дверь была не заперта. Оборотень проскользнула внутрь: юная хозяйка не услышала — занята очень. Склонилась над столиком, стоит коленками на низком табурете, длинные волосы на лист дорогой бумаги потоком текут, от мира отгораживают. Вздрагивает огонек крошечного светильника. Дева одернула подол прямой рубахи, кончиком угольного карандаша почесала висок:

— Направила шаг, отважная сердцем, к герою.

Поцелуем желая наградить бесстрашные губы… нет, наградить те суровые губы… и… и…?

— И зад, вопиюще лохматый? — тихо предположила Лоуд.

Девица ахнула, светильник полетел на пол. Оборотень уже была рядом, придавила мечтательницу за шею к столику, затаптывая огонек светильника на ковре, удивилась:

— Что дергаешься? Поздно, здесь уже я.

Девушка смешно косила глазом, пытаясь разглядеть высокую темную фигуру гостя.

— Кривляться и рот раскрывать глупо, — намекнула Лоуд, прижимая нож к щеке девушки — та зажмурилась. Оборотень рассматривала бледное лицо — клинок хищно вжимался своей плоскостью, но еще не взрезал нежную щеку. Недурна купеческая дочь: ресницы длинные, волосы гладкие. Вот малость худа и нос чересчур тонкий. Но ничего, подойдет.

— Рифмы, значит? — Лоуд забрала свой браслет с покрытого строками листа.

— Вы кто? — с трудом выговорила девица, вновь кося глазом.

— Судьба, — пояснила оборотень и в меру сильно ударила браслетом в спину жертве. (По печени? Да, есть такой удар хороший). Девка от дурной боли обмякла, на стол грудью навалилась.

— Я спрашиваю — ты говоришь. Без спросу пискнешь — язык отрежу, — нож хлопнул по губам пленницы. — Рот открыла. Ну?

Купеческая красавица, тяжело дыша от боли, приоткрыла рот, высунула кончик языка.

— Правильно, — оборотень покачивала браслетом-кастетом упертым в крестец пленницы. — Ты умная или какая?

— Умная, — с трудом выговорила девушка.

— Ладно, тогда пока убивать не буду. Пошли…

Лоуд намотала на кулак длинные волосы — вести жертву было удобно. Девка от боли приподнималась на цыпочки, но верещать не пыталась. Может, и вправду умная. В дверях возник Грузчик:

— Это что?

— Девица. Чистая. Невинная. Поэзиям не чужда. Тебе понравится.

— Не дури. Деньги хозяин в спальне прятал, отпираться не стал, показал. Заканчиваем и уходим.

— До утра полно времени. Постель душистая, дева подходящая, в рубахе шелковой. Еще не шмонда, — оборотень тряхнула голову жертвы. — Эй, чистая невеста? Жизнь вымолить хочешь?

— Да-ааа, — заныла жертва, запрокидывая голову. — Пожалейте!

— Так свой товар предлагай, раз умная, — приказала Лоуд.

Девка потянула вверх подол белой рубашки: открылись ноги, стройные, нежнокожие до полной неестественности — сразу видно и царапинки на них сроду не было. Оборотень сильнее стиснула волосы жертвы — та тянулась вверх всем телом и рубашку тянула. Грузчик молча смотрел, только челюстью двинул.

— Самое то, — заверила Лоуд, поворачивая купеческую дочь из стороны в сторону — девка едва стояла на кончиках пальцев. — Она тебя не хочет, но смотри как хочет. Эй, признайся, красавица.

— Не надо. Пожалуйста. Отец все за меня отдаст. В конторе деньги…

— Торгуется, — улыбнулась оборотень. — Вон как крепка истинно купечья порода. Вот только деньги нам не нужны.

— Не убивайте, я всё… — из глаз девицы сильнее потекли слезы — чистые, красивые — такие Грузчика не отвратят.

— Слезки-то побереги, — на всякий случай предупредила Лоуд. — Или с глазами вырежу. Дальше торгуйся.

— Не убивайте. Я что угодно… — девушка, задрав рубашку уже выше груди, шаталась-танцевала на кончиках пальцев. — Прошу, прошу, прошу…

Укс, наконец, ожил, взял жертву за горло. Оборотень ослабила хватку и будущая шмонда, измученная болью, почти с облегчением повисла в руке синеглазого гостя.

— Выйди, — не глядя, приказал десятник.

Голос его был хрипл от возбуждения, и вообще хорош был хозяин. Заголенная девка в сильной руке тоже выглядела уместно. Укс ослабил хватку, перехватил купеческую красотку за руку, повторил:

— Выйди.

— Да иду, иду, — усмехнулась Лоуд. — Куда спешить? Эй, умная, ты тоже не спеши. Нынче судьба особого ублажения требует, — нож плашмя надавил на девичье плечо, жертва покорно преклонила колени. Лоуд так и хотелось провозгласить усладу во Славу Слова, но хозяина только вспугни — вырвется, пока ему штаны не развязали.

Оборотень выскользнула в галерею, прикрыла дверь. Лунный свет лился со двора — Лоуд вскинула руки, поймала на ладонь и клинок луч вольной ночи. Ветерок ненароком занес в квадрат двора аромат близкого моря. Дремали внизу на лавке покойники, завидовали вольному ветру…

В спальне было тихо. Лоуд подошла к кровати, только здесь расслышала трудное дыхание. Купец с супругой лежали на ковре рядом: тряпичные кляпы (а слово такое, бесспорно, есть) раздували рты, руки и ноги стянуты натуго — вязать десятник умел. Не шевельнуться пленникам, только глаза из орбит пучат.