Не проси прощения (СИ) - Шнайдер Анна. Страница 36

Виктор

Когда Виктор, вымыв руки, прошёл в гостиную, к нему навстречу выбежал ещё один обитатель этого дома, которого Горбовский раньше видел на фотографиях — чёрный спаниель. Тявкнул и, встав на задние лапы, замахал в воздухе передними на манер цирковой собаки.

— Тяпа, сидеть! — строго сказал Макс, и спаниель послушно плюхнулся на задницу. — Извини, пап, просто, если его не остановить, он тебя до смерти залижет.

— Ничего страшного, — хмыкнул Виктор, с интересом глядя на собаку. — Тяпа, значит? И сколько ему уже лет?

— Лет десять. Да, Тяпа… точнее, Растяпа. Мы когда его взяли, он дико смешной был и всё время что-нибудь ронял. Вот мама и назвала его так, а нам с Ришкой понравилось.

Интересно, появилась бы у них эта собака, если бы не развод? Скорее всего, нет. Виктор был против животных в доме — Ире и без собак с кошками хватало забот. Хотя основная причина его отказа была вовсе не в этом… Он просто помнил свои переживания, когда умер родительский пёс, рядом с которым Виктор рос до десяти лет, и повторять их не было желания. Вот до последнего и сопротивлялся мечте близнецов кого-то завести, как мантру повторяя: «Станете взрослыми и заведёте, а пока — нет».

— А я думал, это собака Марины, — произнёс Виктор, садясь за обеденный стол, на который Лера выставила заварочный чайник, чашки и поставила несколько вазочек с конфетами и печеньем. А потом куда-то ушла — видимо, за борщом. — Видел на фотографиях, мне… Ира присылала.

— Мама? — Макс на мгновение поднял брови, но потом понимающе вздохнул, кивнув. — Хотя чему я удивляюсь… Нет, пап, Тяпа — наша общая собака. Сейчас он живёт у меня, поскольку Марине некогда с ним гулять, а Боре тем более, но мы договорились, что потом будем чередоваться.

— А хозяином он кого считает? У собак же один хозяин, остальных они могут слушаться, но хозяин один.

— Маму, конечно, — усмехнулся Макс. — Кого же ещё?

Действительно…

Лера принесла борщ — ярко-алый, ароматный, наваристый. И два куска белого хлеба на тарелке. И плошку с жирной сметаной…

Точно так же всегда делала Ира, и всякие сомнения напрочь отпали: Макс, по-видимому, рассказывал своей девушке о привычках отца. Непонятно только, зачем и в каком контексте. Но в любом случае — после пирогов матери есть не хотелось совершенно. Однако жаль обижать девочку, придётся осилить тарелку. Надо было, наверное, с порога отказаться, но Виктор подумал, что это всё же недальновидно — Лера явно была к нему расположена, а ему пригодится ещё один союзник в борьбе за сердце Иры. Причём, увы, не в метафорическом смысле слова.

Горбовский с трудом, изображая энтузиазм, съел полтарелки, при этом нахваливая Леру и с удовольствием наблюдая, как от каждого слова девушка расцветает, да и Макс тоже становится всё более радостным. И уже собирался отложить ложку в сторону и начать говорить о том, зачем приехал, когда сын неожиданно выпалил:

— Пап, я хотел извиниться.

Виктор поперхнулся борщом и, откашлявшись, переспросил:

— Что, прости?

Лера хмыкнула, и Горбовский перевёл взгляд на неё — она смотрела на Макса, прищурившись и сложив руки на груди, будто бы чего-то ожидая.

— Я хотел извиниться, — повторил сын, и Виктор вновь повернулся к нему. Вид у парня действительно был виноватый. С чего вдруг? — В тот день, когда Ришку с Ульянкой выписывали… я с тобой слишком резко разговаривал.

Виктору хотелось сказать, что тот разговор мало чем отличался от множества предыдущих, но он сдержался. Сын извиняется — не надо его смущать.

Однако Лера, по-видимому, мыслей Виктора не разделяла.

— Не только в тот день, Макс, — укоризненно заметила она и продолжила: — Виктор Андреевич, я последний год, что мы с вашим сыном встречаемся и живём вместе, часто слышала ваши разговоры. Считаю, что такое поведение, как у Макса, недопустимо. В последнем диалоге он, конечно, вообще перешёл всякие границы…

— Ладно-ладно, — поморщился сын, замахав руками на свою девушку. — Не надо за меня всё объяснять. Пап… в общем…

Видя, как Максу сложно подобрать слова, Виктор решил вмешаться:

— Да ладно, я понял, можешь не продолжать. Ничего стра…

— Погоди! — запыхтел сын под недовольное фырканье Леры. — Дай сказать-то. Не перебивай. Я который день с духом собираюсь. Потому что сложно это. Чёрт, управлять ночным клубом проще, чем извиниться, оказывается…

Виктор не выдержал и засмеялся, но, поймав какой-то шальной взгляд Макса, замолчал. Он примерно понимал, что хочет сказать сын, и был рад шагу навстречу — но сейчас сильнее радости всё же было нетерпение. Хотелось поскорее начать разговор об Ире.

— Понимаешь… — вздохнул Макс, совсем по-мальчишески взъерошив волосы на затылке. — Когда всё это случилось… ну, ты знаешь, о чём я говорю… Мы с Мариной были в шоке, потому что не ожидали такого от тебя. У меня тогда было чувство, будто небо упало на землю и стукнуло меня по башке. Всё не так, всё ложь… и мама едва не умерла. Нам было плохо, пап. И это продолжалось… долго.

Виктор кивнул, тоже ощущая себя в это мгновение так, будто небо упало ему на голову. И дышать как-то резко стало нечем.

Он всегда знал, что причинил своим близким невероятную боль, но впервые слышал об этом от Макса.

— Мама… она пыталась поговорить. Но, пап… Она говорила, что ты не виноват и всё равно любишь нас, но выглядела при этом как покойница. Бледная, худая, несчастная. Мы от этих разговоров только больше злились. Они звучали как ложь, да они и были ею частично. Прости, я до сих пор думаю, что если бы ты по-настоящему любил нас, то не стал бы…

— Я любил, Макс, — произнёс Виктор негромко. — Но пошёл на поводу у собственного эгоизма.

— Неважно, — махнул рукой сын. — Правда, пап, мне неважны причины того, почему ты поступил так тогда. Главное всё же не прошлое, а настоящее и будущее. И в настоящем… Ты не заслуживаешь того отношения, какое сложилось у меня к тебе.

— Ну наконец-то, — проворчала Лера, и Макс шикнул на неё:

— Погоди, а! Потом меня поругаешь. Пап, я уже давно думал обо всём этом и пришёл к выводу, что надо как-то перешагивать. То, что ты когда-то сделал, и как потом кинул нас, не попытавшись вернуть. Только деньги платил, будто мы не люди, а собачки, которым просто нужны будки и корм, и хватит с них.

— Макс… — попытался возразить Виктор, но сын вновь махнул рукой.

— Не надо! Я в чём-то даже понимаю тебя. Точнее, стараюсь понять. Нам было больно, но тебе, наверное, тоже. Вот ты и пытался спрятаться от этой боли, заваливая нас баблом. Оно не может заменить заботу, пап. И всё же… когда ты помог мне с ипотекой, я начал думать: блин, теперь до самой смерти, что ли, так будет? И стало противно. Ещё и Лера мне на мозги капала…

— Понимаете, Виктор Андреевич, — вновь перебила Макса девушка, криво улыбаясь, — мой отец тоже ушёл из семьи. Не совсем как вы — к другой женщине. Мне тогда было семь, и с тех пор я его практически не видела. Причём он специально оформил себе серую зарплату, чтобы поменьше алиментов платить. Короче говоря, не только с мамой развёлся, но и со мной. И после того, как Макс мне о вас рассказал, я и заявила ему, что он дурак. И надо не ругать отца за то, что он не сделал, а ценить за то, что сделал. Ну, по крайней мере, я так думаю. Если всё время жаловаться Вселенной на что-нибудь, она у тебя и последнее отнимет, чтобы ты мог понять разницу между тем, что было, и тем, что стало.

— Молодец, Лера, — серьёзно кивнул Виктор. — Я тоже так думаю. Хотя иногда очень хочется пожаловаться.

— Всем хочется, — вздохнула девушка, вновь выжидающе посмотрев на Макса. Тот кашлянул и продолжил:

— Права Лера, да. И дед прав, он примерно то же мне говорил — мол, деньги берёшь, а знаться не хочешь.

— Дед у нас принципиальный, — улыбнулся Виктор, и Макс, к его радости, отразил эту улыбку.

— Угу, но не только дед, у нас все принципиальные. И мама…