Суть вещи - Алексина Алена. Страница 11
– Да, именно это я тебе и говорю, – моментально откликается он. – Ты заодно вот о чем подумай. Вдруг ты неправа?
Лиза молчит долго. Она просматривает свои схемы, подсчитывает детали, всматривается в увиденное. Митя позволяет ей молчать.
Потом она говорит:
– Абсурдное предположение.
– Гипотеза, – возражает он. – Давай проверим. Что именно ты видела?
– Достаточно.
– Рискну-ка я спросить поконкретнее. Пенетрацию, например, ты видела?
– До этого не досмотрела.
– Вот. А что еще? Пятна? На белье?
– И на столе. И волосы. И ремни. Много всего.
– А вот теперь давай предположим – просто предположим, да? – что ты неправа. И я неправ. И родители неправы. Мы все неправы. Допущение такое, да? И Дервиент никакой не педофил. Определенное насилие к детям – да, применяет. А вот методика у него такая, болезненная, что тут сделать? Детям неприятно, но им не объяснишь, что надо потерпеть, дети сопротивляются, он прикладывает силу. А в остальном он совершенно не виновен. Никого он не насилует. Никаких мальчиков не развращает. Некоторым даже помогает, не зря же к нему такая безумная очередь выстраивается. И вот ты его обвинишь. Обвинишь невиновного человека. Блестящего врача, известнейшего специалиста, которого несчастные родители боготворят, молятся на него день и ночь. Будешь агрессивна, конечно, накрутишь себя как следует. Сорвешься там, чего доброго. Поломаешь что-нибудь. И что дальше? Что сделает невиновный, но добросовестный врач? А я тебе скажу. Он тебя госпитализирует, Лиза. Немедленно вызовет спецбригаду и укатает тебя в больничку принудительно. Из лучших побуждений! Или даже в ПНД укатает, уже навсегда. Потому что нужно лечиться, если у тебя навязчивый бред и приступы агрессии! Если ты добрым людям дома крушишь. И никто не поможет, никто тебя оттуда не выцарапает. Ни я, ни бабушка.
Лиза молчит. Она думает о больнице. Она видела больницы в кино. Исчезающие в темноте бесконечные ряды неряшливо белых коек. Чужие люди, которые будут к ней прикасаться.
Мутная вода подступает к горлу.
– Оставь его, Лиза, – помолчав, говорит Митя. – Хочешь – уволься, чтобы больше не видеть всего этого. Вынеси себя за скобки. И оставь его. Он нам не по зубам.
– А ты, ты сам-то вообще-то на чьей стороне? – сжав челюсти – до треска, чтобы не выпустить крик, давится Лиза.
– Господи, Лиза! – Митя встает.
Она видит, как он идет к ней – как будто издалека-издалека и медленно-медленно.
Лиза понимает, что если сейчас он подойдет…
Лиза кричит.
Вода накрывает ее с головой.
Через некоторое время она находит себя сидящей на полу. В кабинете почему-то темно и очень холодно. Она чувствует, как ноги и руки ходят ходуном. Платье задралось куда-то. За окном горит фонарь и, кажется, идет снег. Митя обхватил ее двумя руками и крепко держит, то ли ее ограждая от мира, то ли мир – от нее. Пол вокруг них стал совсем белым, он покрыт ссыпанными с Митиного стола документами. На некоторых – темные блестящие пятна, в них отражается свет фонаря.
С трудом к ней пробивается ощущение болезненной пульсации – вначале в коленях, потом – под кожей лица. Лиза высвобождает руку, подносит ее к голове, наугад дотрагивается до носа. Больно и мокро.
– Не успел подхватить, – говорит Митя где-то у ее уха, осторожно, постепенно размыкая руки, давая ей возможность осваивать пространство – понемногу, не сразу.
Лизу вздергивает под потолок. Она висит там и видит, как на полу, во внезапно наступившей темноте, под разбитой лампой, скорчились две фигуры, а вокруг них – окровавленная бумага, а чуть дальше лежит разбитый монитор, а еще дальше самодовольно светится отвратительно гладкий стол, а за распахнутым окном фонарь и снег.
Это кино. Совершенно определенно, это кино.
Одной рукой прижимая Лизу к себе, Митя едва заметно дотрагивается до ее волос, тихонько гладит по голове. Она вздрагивает под каждым его прикосновением, но чувствует, что вода, которая только что колотилась в глаза, оставляет ее, откатывается крупной серой волной, уходит в пол, исчезает.
Лиза возвращается в себя.
– Я все вспоминаю, как тебя тогда в отделение привезли, – говорит Митя куда-то в Лизин затылок. – Ты такой детеныш еще была. Сколько тебе было? Двадцать шесть? Я не поверил, когда увидел паспорт. Тряслась вся, вот как сейчас, глаз заплыл, нос разбит, руки изрезаны… Помнишь?
– Да, – шепчет Лиза в ответ. – Что ты подумал тогда? Пожалел?
– Нет. Знаешь, я все думал: откуда в тебе столько сил драться?
– Как у супергероев?
– Как у супергероев.
Лиза чувствует, как волосы наполняются теплым Митиным дыханием. Она ежится.
– И еще я думал… как бы здорово было, если бы тебе больше никогда не пришлось драться.
– Что?
– Ты очень ранишься, когда дерешься. Посмотри на себя: драка еще не началась, а ты уже вся в крови. Ты мне очень помогаешь всегда, это правда, но как бы я хотел, чтобы тебе не приходилось…
Лиза высвобождается.
Митя отпускает ее и помогает встать.
– Водички попей. Удержишь стакан?
Поздно спросил. Руки совсем отвыкли обходиться без помощи. Лиза роняет стакан, он падает на бумаги – не разбивается, но крутится, как волчок, и заливает водой все вокруг.
– Псстт… – говорит Митя. – Жалко. Документам совсем кранты. И вода последняя. Из чайника ж ты не будешь пить. Пойду налью в твой графин.
Лиза молчит о бутылке в рюкзаке. Ей хочется, чтобы он ушел. Оказывается, не очень-то ему нужна ее дружба, ее помощь. Он бы хотел обойтись без нее.
Митя выходит из кабинета. Лиза осматривается. Настольная лампа разбита. Электричество. Не стоит трогать. А вот бумаги нужно попытаться спасти. Никто не запретит помочь с уборкой – сама разнесла, самой и прибирать.
Она опускается на изодранные колени и поднимает листочки один за одним, собирает неповрежденные в папку, откладывает в сторону совсем испорченные кровью или водой. Как много в ее носу крови, оказывается.
Под бумагами она находит пачку влажных салфеток. Кое-как, комкая грязные квадратики, обтирает лицо и руки. Последней салфеткой обрабатывает колени. Даже странно, что они так болят, ссадины-то совсем пустяковые. Использованные салфетки Лиза аккуратно запихивает обратно в опустевшую пачку и продолжает разбирать бумаги, немножко радуясь, что на них больше не остается неряшливых кровавых отпечатков.
Заявление раз, заявление два… А вот что-то напечатанное. Таблица. Лиза любит таблицы. В отличие от обычного текста они очень разумно и комфортно устроены.
Она разглядывает листок. В таблице четыре колонки: порядковый номер, дата, имя, адрес. Семьдесят две ячейки. В колонке с именами Лиза встречает Куликовских, Семеновых, Пахомовых – будто старых знакомых. А еще тут Мещеряковы, Коробейниковы, Гришины… Всего семнадцать имен. И адреса. Лизе нравятся адреса. Они как код. Сразу можно представить, как человек живет.
Лиза хорошо знает город. В детстве ей очень нравилось разглядывать карты, составлять маршруты и потом проходить их. Когда они с бабушкой шли по маршруту, Лизе всегда было интересно и она никогда не убегала. До сих пор она отлично помнит, сколько шагов от улицы Луначарского до улицы Пушкина, а от нее – до Краснова… Глядя на адреса в четвертой колонке, Лиза мгновенно составляет по ним маршрут.
Входит Митя – и Лиза вкладывает таблицу с именами и адресами в папку, куда уже успела собрать остальные выжившие документы.
– Еще не хватало, чтобы ты у меня тут уборкой занималась. Мало тебе, что ли? – Митя помогает ей встать. – Павлова сейчас позову, приберем с ним. А тебе такси вызвал. Бабушка звонила, волнуется. Езжай домой. Сама доедешь?
Лиза кивает.
– И подумай о том, что я тебе сказал. Не нужно тебе с ним драться. Оставь это дело.
Лиза снова кивает, надевает куртку, берет рюкзак и выходит из кабинета.
В такси привычно пахнет синтетической ванилью и прокуренной одеждой. Таксист начинает что-то рассказывать, о чем-то спрашивать, и Лиза напяливает наушники, отгораживаясь от белого шума его голоса. Глянув на нее в зеркало заднего вида, он перестает шевелить губами.