Эсхатологический оптимизм. Философские размышления - Дугина Дарья Александровна. Страница 20

Второй героизм – призвание касты кшатриев, воинов. В нем отражается трагичность воина. Герой – это трагедия. Он не видит свет отчетливо, для него высший мир остается далеким и недоступным. Но он борется против «мира сего» несмотря ни на что. Именно это великое отчаяние заставляет его биться.

Третий тип героизма связан с вырождением воинского начала. И хотя призванные на войну солдаты могут вести себя на фронте самым достойным образом – бросаться грудью на амбразуру, спасать товарищей, идти в атаку, – эти важные свойства не выводят героя на новый метафизический уровень. Это добродетели мирной жизни, лишь помещенные в экстремальный контекст.

Наемники

Юлиус Эвола отдельно говорит и про наемников. Я думаю, феномен наемничества – это тема отдельной лекции. Он разнороден и разнообразен. Есть разные точки зрения на то, что понимать под «наемничеством». Исторически классическими ландскнехтами были швейцарцы. И не случайно в предисловии к «Путешествию на край ночи» Селин приводит слова из песни Швейцарской гвардии:

Есть американские частные военные компании (например, ЧВК «Black Water»). Есть ближневосточные. Есть частная армия Саудовского принца, у которой наверняка существуют своеобразные религиозно-идеологические установки. Есть турецкая ЧВК «SADAT», которая интересна тем, что интерпретирует современные геополитические процессы в эсхатологической религиозной оптике. Ее члены исповедуют особой культ Реджепа Эрдогана, считая его обещанным исламским народам Махди. Захват этой ЧВК территорий на Ближнем Востоке и контроль над ними интерпретируется как эсхатологическая миссия по созданию Великого халифата в борьбе с дьяволом, Дадджалом. Уже появляются и русские ЧВК, что, однако, требует отдельного исследования. Феномен наемничества является неоднозначным – здесь есть разные стили и разные типы, и каждое из этих явлений тоже требует особого внимания.

Истинная война всегда осмысленна

Юлиус Эвола стоит на стороне именно метафизической войны, которая ярче всего присутствует в высших формах героизма – духовного и воинского. В условиях современного мира героизмом будет любое упорное и отчаянное сопротивление ему – бескомпромиссная борьба с либерализмом, глобализмом, сатанизмом.

Чоран за счет своего гностицизма относится скорее к трагическому декадентскому героизму. У Эволы более позитивный настрой. Эвола не говорит о бессмысленности нашего восстания. Он признает, что метафизический воин, восставший против современного мира, скорее всего будет одиноким, обречен на страдание и несчастье. И у Гегеля начало философии коренится как раз в несчастном сознании – ведь счастливое, мирное, уютное сознание самодостаточно и ни к чему не подталкивает, стремясь сохранить то, что есть. В пределе, счастливое сознание – это вообще полное отсутствие сознание и полная гармония с окружающим миром; его мы можем наблюдать у зверьков, трав и минералов. Да, и у Платона философ будет несчастен – ведь его принудительно вытаскивают из того мира, в котором он счастливо наблюдал идеи и Единое, и снова заставляют спускаться в пещеру, чтобы возиться с агрессивными, грубыми и неблагодарными невеждами.

Юлиус Эволса – гораздо более солнечный и бравый, чем ранее описанные нами авторы. Если вы не хотите впасть в состояние меланхолии, начните знакомиться с эсхатологическим оптимизмом с работ Юлиуса Эволы – «Языческий империализм», «Люди и руины», «Оседлать тигра» и т. д.

В отличие от пессимистического героизма, эсхатологический оптимизм – такой, как у Эволы – всегда признает за истинной войной высший смысл. Настоящая война не может быть бессмысленной. И более того, именно настоящая война и придает вещам их глубинный и живой смысл.

Юнгер: море и лес

Перейдем к фигуре Эрнста Юнгера. Здесь я остановлюсь лишь на одной работе «Уход в лес» [68] («Der Waldgang») 1951 года. Это, с моей точки зрения, программный документ эсхатологического оптимизма. Он представляет собой констатацию:

1. Иллюзорности окружающего мира.

2. Конечности его.

3. Обреченности истории.

4. Безысходности мира и одновременно с этим «необходимости противостоять».

Юнгер описывает материальный мир как море, как пространство воды. Интересно, что он работает с геополитическими терминами и опирается на противоставление «власти суши» и «власти моря» – теллурократии и талассократии. Морское начало – это материя, собственно, «житейское море», стихия тяжелого телесного становления. Его противоположностью у Юнгера является лес. Лес – нечто твердое, постоянное, это суша, это почва. Это также лесные дороги (Holzwege Хайдеггера). Это не просто символ рациональности (как трактует образ дерева Делез в «Логике смысла» [69]), это скорее территория оси. У Юнгера лес представлен тем пространством, где осуществляется глубокий мистический опыт. Мистический опыт леса – это опыт прохождения по тем тропам, которые внезапно обрываются. «Plötzlich enden», как говорил Хайдеггер [70]. Тропы, которые не имеют продолжения. Это опыт столкновения с неопознанным, с ускользающим мистическим началом – это мистериальный опыт, философский, и он связан с почвой, с лесом.

Юнгер говорит о том, что катастрофа, в которой мы пребываем – это конечность, иллюзорность. Это – заброшенность в мир, и она неизбежна. Никто не может избежать этой катастрофы, но все же в ней можно обрести свободу.

Будем считать ее испытанием. При этом у Юнгера подход ближе к Юлиусу Эволе, чем к Чорану. В Юнгере преобладает режим диурна [71].

Страшно представить, сколько войн он прошел, пережил. И прожил он до ста лет и даже больше.

Для Юнгера война – это не жест безысходности, а жест радикального преодоления, радикального противопоставления миру и восстановления подлинных основ существования. Юнгер – оптимист, он считает, что этот мир неизлечимо болен, но, тем не менее, у нас нет иного выхода, кроме как любой ценой восстанавливать его истинные пропорции. Делать это можно через «уход в лес», через собственное преображение, через глубокую философскую работу.

Три гештальта Юнгера

У Юнгера есть несколько основных фигур, гештальтов, о которых мы уже сегодня упоминали. Это фигура «неизвестного солдата», фигура «рабочего» и фигура «анарха»..

«Неизвестный солдат» – это тот, кто идет обреченно на войну. «Неизвестный солдат» не имеет в этой войне никакой цели и поэтому не может достичь никакой победы. Он является лишь несчастным субъектом, выброшенным на периферию этого мира, который обречен идти в нечто для него бессодержательное и не имеющее смысла.

«Рабочий» – это более осознанный тип, осознавший необходимость войны с эксплуататорами. Рабочий борется за мировую революцию, но продолжает еще оставаться в рамках системы. Рабочий принимает современный мир, но в полном отрыве от его мещанской обертки, понимая его как холодный трагический вызов. Как рок.

Фигура «анарха» – это пик человеческих возможностей. Анарх подобен трансцендентной оси, пересекающей плоскость, горизонт иллюзии, поле замутненности. Анарх – полет стрелы, обращенный куда-то вверх, в небо.